Читаем без скачивания Столкновение с бабочкой - Юрий Арабов

На ней, на копии, до конца ХХ века парадно служили молодые матросы, пока кто-то не догадался сделать на борту дорогой ресторан.

Ресторан оказался плохим, как почти все питерские рестораны. Но крейсер был в этом не виноват. Сама История начала спотыкаться, чахнуть и зевать и наконец, свалившись у забора, крепко заснула.

Ее никто не мог разбудить.

4

Той же дождливой ночью в стенах Таврического дворца происходил Второй съезд Советов.

– Владимир Ильич, Зимний взят, – сказал Лев Давидович Ленину, который готовился к выступлению и просматривал тезисы своего доклада.

– Зачем? – спросил Ильич.

– На всякий случай, – сказал Троцкий. – Теперь мы можем разговаривать с царем с позиции силы.

– А раньше как говорили?

– С помощью блефа.

– Но это ведь военный путч!..

– Безусловно, – подтвердил блестящий Лев.

Теперь именно он стоял во главе Петросовета, вытеснив оттуда Чхеидзе и тех, кто слишком много думал и сомневался вслух.

– Путчистов расстрелять и судить.

– Понял, – сказал Лев Давидович, отметив про себя мудрость Старика. Он ни в чем не хотел быть замешанным, и его чистоплюйство, особенно в факте суда после приговора, представлялось восхитительным. Мне бы так, – с завистью подумал Троцкий. – Сначала расстреливать, а потом судить. А то живешь в своем еврейско-цыганском счастье… Обидно как-то!..

Сам же Ильич не был особенно доволен новым обстоятельством в шахматной партии, которую он согласился играть. Он теперь носил фамилию рабочего Иванова и жил на всякий случай по поддельному паспорту.

Разговаривать с царем с позиции силы… а о чем с ним, собственно, разговаривать? О том, что русский пролетариат не способен руководить государством переходного типа? Что он ленивый, отсталый и неразумный? Что нужен другой пролетариат, чтобы руководить этим пролетариатом? И почему хулиганы полезли именно в Зимний, а не на Гороховую, 64? На Гороховой они бы решили главную проблему… топориком по голове того, кто им попался бы по дороге. А мы их потом – под революционный трибунал, и концы в воду!..

Бежать, – подумал Ильич. Давнишний страх воскрес в нем с прежней силой.

Социалистическая революция, о необходимости которой долго говорили большевики, совершилась.

5

Через несколько дней на Гороховую, 64 вместе с курьером пришел толстый запечатанный пакет. Граф Фредерикс, психическое состояние которого ухудшалось с каждой минутой, отказался его открывать, подозревая, что внутри пакета заложена бомба. Обратный адрес не оставлял возможности сомневаться в какой-нибудь пакости, грозящей обитателям Гороховой: «Таврический дворец. СНК». Что такое СНК? И еще расположенный в одном из центров государственной смуты, во дворце, который еще не опомнился от провалов Керенского и Ко?

– СНК? – спросил государь, заглядывая через плечо Фредериксу. – Как понимать? Ваши предположения и догадки?

–  Смерть национальному капитализму , – скорбно предположил граф.

– А разве есть такой?

– Должно быть. За всем сразу не уследишь.

– Может быть, совет народной кляузы ? Давайте откроем и прочтем.

– А если там отрава?..

Николай Александрович, заинтересовавшись еще больше, взял конверт из рук Фредерикса. Посмотрел его на просвет и начал взламывать сургучную печать.

Граф, опасаясь взрыва, прикрыл лицо руками…

Из грубого конверта выпал один-единственный листок. Государь, приставив к глазам очки, прочел: « Совет народных комиссаров. (Однородное социалистическое правительство.) Председатель – В. Ульянов (Ленин). Нарком по внутренним делам – А. Рыков. Нарком земледелия – В. Милютин. Нарком труда – А. Шляпников. Нарком по военным и морским делам – В. Овсеенко (Антонов). Нарком по иностранным делам – Л. Бронштейн (Троцкий). Нарком имущества – В. Карелин. Нарком просвещения – А. Луначарский… » И далее – список фамилий, ничего государю не говорящих: Штейнберг, Прошьян, Бриллиантов, Дыбенко…

– Почему мне говорили, что с Лениным – одни евреи? – спросил Николай Александрович, пытаясь скрыть свои чувства.

– А кто ж еще? Бриллиантов… Что это за фамилия, ваше величество? И как такую определить?

– Это от драгоценного камня.

– И я об этом, – подтвердил граф. – Прошьян, например. Стоит подумать.

– Неужели и этот? – ужаснулся государь.

– Вне всякого сомнения. Или еще один – Дыбенко…

– А вот этот из наших, – твердо возразил Николай Александрович. – Казак, я думаю. Малороссийский или донской.

– Может, и казак. А все равно с пейсами.

– Что вы говорите? Что вы такое говорите?! – потерял терпение государь. – Он наверняка с чубом, а не с пейсами!

– А разве есть большая разница? – осведомился Фредерикс.

В глазах его ворочалась тоска от потерянного дома, который сгорел полгода назад.

– Не знаю… Может, и нет большой разницы, – решил пойти на попятную Николай Александрович. Спорить со страдающим человеком ему показалось диким.

– А ну-ка, дайте сюда!.. – подкравшаяся сзади императрица вырвала из его рук письмо и бросила в камин.

– Солнце мое, зачем?! – ужаснулся государь. – Это же однородное социалистическое правительство!..

Он хотел вытащить листок из камина при помощи кочерги, но было поздно. Письмо вспыхнуло сразу, как грешник в адском пламени.

– Было, и нету, – сказала Александра Федоровна. – Так будет со всеми врагами вашего трона.

Государь с сожалением посмотрел на черный об-углившийся листок. Ему особенно горько сделалось за Прошьяна, о котором он ничего не знал и не слышал. Наверное, неплохой человек, – подумалось ему. – Армяне умны и домовиты. А тут – сразу в огонь!..

Но признаться публично в своей горечи он не рискнул.

Глава восьмая Заговор

1

Ильич ехал в Москву с тяжелым чувством. Все катилось колесом и шло прахом. Коалиционное социалистическое правительство под присмотром гражданина Романова… что за дичь, кто написал эту пародию на марксизм и заставил ее исполнять? Правда, сохранив царя (конечно же, на время и не всерьез), страна обретала подобие стабильности в глазах мужика. Оно, это чуждое Ленину существо, заросшее бородой изнутри и снаружи, могло быть недовольно лишь присутствием в правительстве нескольких евреев. Но это было Ильичу на руку – представители бывшей черты оседлости никогда не смогут претендовать на первую роль в государстве, которая останется за ним и за гражданином Романовым. Последнего, конечно, придется расстрелять годика через два-три. Следующий этап революции требовал уже полного освобождения от монархического балласта, чтобы воздушный шар русского коммунизма, несомый ветром диалектики и классовой борьбы, взвился бы в небо и улетел к черту на кулички. За эти два-три годика русский пролетариат перестанет быть стадом, повзрослеет, бросит курить и пить, выучит азбуку и научится нести ответственность за свои поступки. Может быть, даже перестанет ругаться матом Тогда-то и упраздним прежнее государство, как я предсказывал летом 1917 года. За это же время (два, три, пять, десять лет?..) произойдет социалистическая революция в Германии, которую мы предали, заключив мир с кайзером. Гельсингфорсско-брестовское соглашение («тильзитский мир от коммунизма», как назвал его Троцкий, который довел переговоры до конца), конечно же, играло на руку германскому империализму: он, получив передышку на восточном фронте, укрепил реакции внутри страны. Договор мы разорвем, когда передышка наскучит. Все хорошо, все идет по плану… Только каков это план?

Но не свое двусмысленное положение тяготило сейчас Ильича. Размешивая сахарок в железнодорожном стакане и глядя в черное окно, в котором не было ни огонька, кроме станционных фонарей, он прислушивался к другому. К тому весьма опасному внутреннему расколу, который переживала сейчас его партия. Дело здесь было не в царе (с урезанными полномочиями он начинал напоминать английскую королеву), а в других, более фундаментальных вещах.

Так бывает летом: в спокойный ясный полдень вдруг загрохочет что-то за горизонтом, отзовется внутри тебя дрожью, а гроза налетит только вечером, валя деревья и сметая всё на своем пути.

Гроза!.. Он делал все от себя зависящее, чтобы предотвратить бурю. Правительство предложило перевести столицу в Москву, подальше от линии фронта, где ненадежный сепаратный мир удерживал войска германцев от очередного наступления. Царь переезжать отказался и даже был оскорблен возможным обвинением в трусости: мол, я родился в Петербурге и умру в Петрограде… Умирай! Все там будем, и ты – первый. Правда, подобная ситуация провоцировала жизнь на колесах, Ильич должен был время от времени мотаться то в Москву, то в Петроград, и сдвоенная столица предполагала спальный вагон, накрахмаленные простыни, которые оказывались нечистыми, и подслащенный кипяток, выдаваемый за чай. Но дорога была его привычной стихией. Только печалила мысль, что в свой предпенсионный возраст я так и не обрел постоянного жилья. Например, небольшого дома с камином и террасой, увитой диким виноградом, куда можно пригласить друзей и не стесняться за свой мелкобуржуазный быт. Раздавить с ними бутылочку красного вина, поговорить о философии и музыке, пожаловаться на здоровье и поделиться планами на лето: ехать ли в Ниццу или лучше собирать червивые грибы в Подмосковье… У обоих вариантов есть свои плюсы. Человек рожден, чтобы, как дерево, врасти корнями в одно место. А я всю жизнь скитаюсь и маюсь, как Вечный Жид, и успокоюсь только в дубовом гробу…