Читаем без скачивания Столкновение с бабочкой - Юрий Арабов

На пороге стоял все тот же Мальков. Из-за спины его высовывалась любопытная секретарша с небольшим горбом за спиной. То ли девушка, то ли старуха… Вся разрисована, словно кукла. В борделе женщины и то лучше.

– Стучать надо, когда входите! – раздраженно заметил Ленин.

– Телеграмма от товарища Дзержинского, – сказал комендант Кремля. – В Петрограде убит Урицкий.

Ленин не издал ни звука. Урицкого он знал плохо. Это – из ведомства Феликса. Кто пристрелил? Левые эсеры, монархисты или наши, коммунисты-юристы, молодые неоперившиеся щенки, ловящие свою рыбку в мутной воде?..

Он сделал знак рукой и почти выгнал Малькова за дверь.

2

На заводе Михельсона в этот день не работал никто. Основанный в 1847 году двумя англичанами для производства паросиловых машин, он был для революции не случаен. В конце XIX века в его стенах был основан первый рабочий марксистский кружок, который вошел в сношение с ленинским Союзом борьбы за освобождение рабочего класса. Позднее, в 1916 году, завод был куплен промышленником Львом Михельсоном и перепрофилирован под выпуск военного оборудования. Новая продукция никак не повлияла на исход войны, но Ленин этот завод запомнил и про себя наградил. Грамотные рабочие, обеспечивающие войну… что может быть лучше и полезнее для социалистического государства? Каждый такой человек – на вес золота и стоит тысячи безграмотных крестьян, которые умеют только выращивать хлеб и отбивать поклоны перед черным иконостасом. Иконостасы мы в конце концов упраздним, а по поводу хлеба… он вырастет и так, без церкви. И, может быть, без крестьян.

Замоскворечье таяло от осеннего размора. Такую погоду итальянцы называют «обволакивающим теплом», когда греет не снаружи, а изнутри, заставляя каждую клеточку тела видеть покойный сон наяву. Москва блестела своим сороком сороков церквей. Осенние мухи мотались по цехам завода в предсмертном всплеске былых страстей. Рабочие сбивали молотками деревянный помост и натягивали над ним рукописный кумач с надписью «Смерть мировой закулисе!». Остальные курили махру и мечтали о том времени, когда работать не нужно будет никому – все будут брать что есть и радоваться неподотчетному существованию, как те же мухи.

В середине дня, когда солнце начало уже клониться в искрящуюся смехом Москву-реку, недалеко от помоста возникла странная бабенка. Она была красива красотой смерти. Помощник военного комиссара 5-й Московской советской пехотной дивизии Батулин заприметил ее и обомлел: импозантная и рыжая, в грубых ботинках на высоких каблуках, опирающаяся на зонтик, словно на трость… В руке – портфель, курит как паровоз, демонстративно и зазря. Она будто с картинки сошла. Так карикатуристы изображали парижанок, а скорее всего, дамочка сбежала из сумасшедшего дома. Там таких субъектов должно быть много. Вид одновременно и буржуазный, и демократический. А военный завод – он как крейсер: всяких несушек на нем быть не должно. Женщины исключены из армейского быта, иначе мужики будут воевать не в поле, а на простынях, и по периметру кровати нужно будет натягивать колючую проволоку.

– У вас есть мандат, гражданочка? – поинтересовался Батулин у несушки.

Молодец, проявил бдительность. Он ведь здесь за охрану. Можно сказать, что комиссар, ведь предпри-ятие-то режимное, мало ли что…

– Мой мандат давно отдат, – нервически хохотнула она. – А у тебя есть мандат, мой сладкий?..

– Тогда позвольте прервать вашу невинность. Пойдемте, что ли, к охране, они там выяснят и разъяснят.

– Я член партии с девятьсот четвертого года, – обиделась несушка и протянула ему бумажку с жирным гербом, выписанную на имя какой-то гражданки Ройдман. Из эсеров, что ли? С такой внешностью и фамилией – только из эсеров.

Батулин пожал плечами и посчитал свой революционный долг выполненным.

– Когда будет Ленин? – спросил она, щурясь от света, который проникал сквозь закопченные стекла цеха.

Взгляд ее был размытым, с томной поволокой. Обычно мужчины от такого взгляда вспоминают о своем биологическом долге, но самые мудрые из них знают: дело не в долге, а в том, что гражданка подслеповата. И ее томность – вполне вынужденная и никак не связана с продолжением рода.

– Кто ж его знает… И почему именно товарищ Ленин? – ушел от прямого ответа помощник комиссара.

– Но вы ведь кого-то ждете?

– Мало ли кто приедет. Пришлют седьмую спицу в колесе, а нам – протирай ее тряпочкой и вгоняй в размер.

– Все понятно, мой сладкий, – сказала несушка. – Значит, обыкновенный совдеповский бардак!..

– Кто знает, бардак это или так… Простое стечение случая.

– А водичку хотя бы можно выпить? – поинтересовалась дамочка.

– Водичка не птичка. Она и в сортире есть, – Батулин махнул рукой, показывая направление поисков. – Только не советую туда водрузиться. Мужики. Мало ли что. А вы все же зависимый от насилия элемент.

– Я не элемент, а товарищ. И насилию не способствую, – сказала несушка.

– Как знаете. Я вас уважил, а другого мнения у меня нет, – решил завершить разговор Батулин.

Отойдя в угол цеха и сев на деревянный ящик возле станка, он закурил, наблюдая за тем, что будет делать несушка.

Она некоторое время пялилась в пространство, пытаясь разглядеть ушедшего комиссара, а потом, положив зонтик у ног, открыла портфельчик. Он видел, как гражданка роется в нем, пытаясь что-то найти. Вытряхивает на пол содержимое. Из сумки валятся несколько конфет и груда бумажек. Несушка, сев на корточки, начинает в этих бумажках рыться, приставляя лорнет к подслеповатым глазам. Потом запихивает все обратно в портфель и, прихрамывая, отправляется к выходу из цеха.

Черт знает, кого здесь осуществляют, – подумал Батулин. – Завод как подворотня. При старом режиме хоть хорошо охраняли. А теперь – каждый в отдельности от себя. До головы работа не доходит. Пусть Ильич приедет и всё определит.

Несушка больше не появлялась. Во всяком случае, Батулин ее не видел.

…Ленин прибыл около девяти вечера. Был он серее стены, взмыленный и потерянный от слов, произнесенных ранее. Его встретили с вынужденным восторгом, потому что устали ждать. Всех потрясло то, что председатель народных комиссаров выглядел невзрачно, серенько, а значит, был свой. Казаков он с собой не привел и жандармерию тоже.

Одет он был не по погоде, тяжело. Его драповое пальто тут же сняли и понесли на руках. Ленин остался в люстриновом пиджаке, который был у него один на все случаи жизни.

Его повели по цехам завода, и активисты из партийных наскоро пытались рассказать, что волнует завод и отчего рабочие всем недовольны.

– Да, – отвечал Ильич с улыбкой старенького ребенка. – Вы правильно понимаете проблему. Архиважная запятая на нашем пути, но мы ее скоро сотрем…

Так он комментировал ненадежность рабочего контроля и то, что администрация завода никак не прислушивается к мнению коллектива.

До этого он выступал в здании Хлебной биржи и сорвал там голос.

– Мы это мнение централизуем, – хрипел Иль-ич. – Создадим рабоче-крестьянскую инспекцию. Государственная надстройка с большими полномочиями. Архиважная задача. Будет действовать заодно с профсоюзами и против возможных злоупотреблений начальства.

– Но ведь Троцкий стоит за полное подчинение профсоюзов государству, – заметил кто-то.

– Это в стиле Льва Давидовича: сначала перегнуть палку, а потом ею драться. Ничего не выйдет. Такая палка оцарапает самого драчуна. Поправим. Объясним и научим.

– А не подменят ли тогда профсоюзы само государство? – опять спросил тот же осведомленный голос.

– А наше государство и есть большой профсоюз. Вернее, им станет в ближайшем будущем, – заметил Ленин, но почему станет именно профсоюзом, не объяснил. – Научить кухарку управлять государством – это и есть социалистическая демократия. А профсоюзы – школа коммунизма, через них и будете тренироваться в управлении.

– Значит, каждый сам себе начальник и вождь?

– Каждый – всего лишь мелкая единица. А рабочий коллектив – это уже величина и источник управления. Вожди нужны лишь на начальном этапе любой революции.

Где-то я видел этого умника. Странная логичность для простого рабочего. Где?.. По-моему, не на заводе. А в партийных коридорах… Говорит языком, которым пишут документы. Взгляд канцелярский. Скрепчатый взгляд… – но Ильич был столь усталым, что не додумал эту мысль до конца.

Его ввели на помост – на таком пару веков назад рубили головы. Толпа у ног зашевелилась, как жирная гусеница, и своими извивами выразила радость. Что ей сказать? Про войну? Про государство переходного типа? Про коммунизм… Но это ведь все равно что предлагать нищему портки от фрака.

– Жалованье платят? – спросил он неожиданно ближний ряд.

– Платят. А что толку? В этих деньгах нету силы, – ответили снизу.

– Да, инфляция, – согласился Ильич. – Денежные знаки невесомы, как мысли декадента.