Читаем без скачивания Роман с пивом - Микко Римминен

А потом все звуки снова собрались воедино и взмыли ввысь, образовав над крышами огромный рокочущий ковер.

— Во, блин, я даже почти испугался, почти.

— Да уж, — сказал Маршал и резко встал: похоже, грозовой разряд был такой сильный, что его энергии хватило на всех, даже вставать теперь, казалось, было гораздо легче. — Как-то вдруг даже некая бодрость появилась. Это, наверное, из-за грозы, мне спать ужасно хотелось, просто невероятно, но в таком шуме разве ж заснешь.

— Только не говори, что ты прямо здесь собирался спать?

— Почему нет.

— О Боже, какой ужас! — воскликнул Жира и тоже встал.

— Где ужас? — спросил Хеннинен и наконец оторвал взгляд от скопившейся под его ногами лужи.

— Похоже, в живых нас осталось две с половиной трети, — вздохнул Маршал.

— Прости, но я тебя не понимаю, — сказал Жира.

— Ничего, ничего. Я просто хотел сказать, что Хенни, вот черт, как же это мы раньше-то не додумались, это же женское имя — Хенни. Фамилия нашего друга Хеннинена состоит наполовину из женского имени. Даже из девчачьего. Даже, точнее сказать, это целиком и есть женское имя, потому как «нен» — это древний уменьшительно-ласкательный суфикс.

— Гм, — промычал Хеннинен.

— То есть, ну конечно. Я хотел сказать, что Хеннинен уже подает признаки жизни, хотя, конечно, в целом он еще не с нами.

— Предметы имеют странную склонность к падению, — сказал Хеннинен.

Новая молния с треском взрезала небо, сделав всех на мгновение одноцветными. Когда вспышка прошла, то осталось странное ощущение, словно и электричество, и свет — все это уплыло вместе с водой вниз по улице, туда, где фонари источали загадочное лунное сияние. Гроза настолько зарядила воздух, что появилось острое желание что-то сделать, и тогда Маршал решил сделать что-то и повернулся вокруг своей оси. Из запыленной витрины на него смотрело испуганное существо, неопределенного вида и рода занятий, в общем, тот самый ужас, о котором говорил Жира.

Желания смотреть на него не было, а потому пришлось вглядываться дальше, за стекло. Там, внутри, был какой-то склад пожелтевшей от времени компьютерной техники, они были словно привидения, все эти уставшие от лязга кабельных соединений громоздкие агрегаты, вообще, вся эта контора выглядела так, словно у владельцев рыло было в пушку, или в данном случае надо говорить во множественном числе. Как бы там ни было, но деятельность их вызывала некоторые сомнения, и, пожалуй, самым странным было убийственное сочетание непоправимой дряхлости и очевидной недееспособности этих товаров, создавалось такое впечатление, что для их обнаружения и доставки в магазин нужна, по крайней мере, машина времени.

К тому моменту, как молния снова вспыхнула, а следом за ней последовал и весь этот грохот, витрина и ее содержимое были уже тщательно осмотрены и изучены, и пришло время вновь искать себе какое-то занятие; на сей раз им стало возвращение в исходную позицию — то есть обратный поворот тела и сосредоточение внимания на текущей ситуации. Последнее заняло некоторое время, после чего стало очевидным, что в текущей ситуации произошли серьезные изменения, настроение присутствующих явно переменилось.

— Так вот, я говорил о том, что, на мой взгляд, все это следует представить таким образом, что все предметы имеют некую точку падения, — произнес Хеннинен.

Он стоял, и, очевидно, это было главным фактором, повлиявшим на смену настроения.

— Эй, может, тебе все-таки сесть?

— Что практически наверняка вызвано длительным влиянием на них закона всемирного тяготения.

— Что я и попытался вам доказать в вышеизложенных тезисах, — закончил за него Жира и вытянулся в струнку, очевидно полагая, что именно так следует вести себя на защите диссертации и что именно такой вид гарантирует успех.

— Да уж, — сказал Маршал.

Впереди на перекрестке из дождя вынырнула блестящая полицейская машина и стала медленно-медленно приближаться. Через лобовое стекло не было видно, кто сидел за рулем, но как-то вдруг неожиданно все, даже Хеннинен, не говоря уж об остальных, почувствовали к правоохранителям какую-ту невообразимую симпатию, и как-то незаметно внутри появилась надежда: а что, если это совсем другая смена, а все ненавистники задниц уже разошлись по домам.

— И все же я хотел бы отметить еще и тот факт, что предмет, попадая в область повышенного притяжения, испытывает острую необходимость рухнуть на землю, в связи с чем способен преодолеть любые препятствия, проломить и стол, и пол, и все, что угодно. Однако проблема в том, что все они стремятся к некому воображаемому центру. В этом отношении жизнь нейтронов гораздо проще.

— Пожалей мои нервные клетки, — как-то очень мягко сказал Жира, но, несмотря на приглаженность фразы, прозвучала она довольно-таки внушительно. — Ты нарочно это делаешь, да?

— Вообще-то да, — ответил Хеннинен.

Полицейские все еще маячили где-то там, в конце улицы, было такое ощущение, что у них кончился бензин и они ехали просто по инерции, пока не остановятся. Но нет, потом они все-таки включили поворотники и свернули за угол.

— Слушай, может, все это просто потому, что тебя замучило чувство стыда, ну, за то, что ты разбил тогда эту вазу? — спросил Маршал.

— Пожалуй, для него она тоже была связана с чувствами, — ответил Хеннинен и как-то странно оцепенел: его бледное от рвоты лицо-как-у-покойника скукожилось к центру, глаза стали маленькими, узкими, и, казалось, что они видят что-то такое, чего непосвященным никогда не увидеть.

— Твою мать, неужели кого-то может так разобрать от какой-то там, на фиг, стекляшки, — сказал Жира, приправив свои слова демонстративным фырканьем, — отыскал ведь такое в арсенале своих скудных жестов.

— Ах, ну да, — ответил Маршал, — ты же у нас хладнокровный преступник, тебя чувствами не проймешь.

— У меня такое чувство, что вы меня как будто упрекаете, — сказал Жира.

— Да, — вмешался Хеннинен. А потом вдруг губы его стали расплываться в какую-то загадочную перекошенную, словно бы у него были проблемы с прикусом, улыбку, и он добавил: — Я знаю.

— Что ты знаешь? — вскипел Жира и посмотрел куда-то как можно дальше вверх и в сторону.

— Я знаю, — повторил Хеннинен. А потом вдруг сорвался и побежал.

Он сделал это так мгновенно и целенаправленно, что в считанные секунды был уже довольно далеко. Жира прохрипел что-то про утраченный покой и кинулся следом, Маршал заорал: Хеннинен-бля, вернись-бля, прошу тебя-бля, вставляя «бля» между слов, словно для балласта, дабы крик не казался столь отчаянно испуганным, потому как внезапно магическая прыткость Хеннинена и в самом деле изрядно всех напугала.

Однако было похоже на то, что в игру тоже придется включиться. Хеннинен уже доскакал аж до следующего перекрестка, он бежал ровно посередине дороги в сторону порта, все это, вот умора, под проливным дождем, под грохот грома, Жира отставал метров на тридцать, и, возможно, теоретически ему было легче пробиваться сквозь водные массы, ведь и сам он был, как тростинка, и голова обтекаемой формы, но ему явно недоставало неудержимого безумия Хеннинена, он не видел в этом занятии ни малейшего смысла и, вероятно, именно поэтому все время немного отставал. У Маршала мелькнула мысль, выплыла откуда-то из подсознания, что хорошо бы вызвать кого-нибудь из общества милосердия или еще откуда-нибудь, но мысль была такой слабой, что зачахла в зародыше, а потом вдруг показалось вполне естественным ринуться навстречу стихии, как-то неожиданно забылась привычная настороженность, и все случилось само собой, и это стоит запомнить, это может стать хорошей отговоркой, для чего, спросит кто-то, но тут уж от всего сердца хочется ответить, какая разница, и махнуть рукой на этого кого-то, и погрузиться в бег.

Странное это было развлечение, этот бег, и не только в более широком смысле, как некий вид спорта, но и непосредственно здесь и сейчас. Вода стремилась вниз по асфальту столь полноводным потоком, что каждый плюхающийся шаг поднимал вокруг себя стену брызг до колен, до бедер, до паха, и самым примечательным было то, что вся эта масса воды совсем не мешала движению, даже несмотря на то что и в воздухе ее было много, так что, ни капли не сомневаясь, можно было бы тут же сказать, что влажность воздуха составляла все сто процентов, все равно казалось, что вязкость ее равна нулю, словно бы это свойство вдруг разом отняли у всей воды в мире.

В самом высоком месте улица Ваасанкату изгибалась настолько, что Хеннинен и Жира успели исчезнуть за горизонтом, словно вдруг добрались до края земли. А может, и добрались. Дождь струился по лицу нескончаемым линялым полотенцем, шуршал, ворчал, бурчал и где-то там, в вышине, даже похрапывал. В таких условиях было очень трудно смотреть вперед, не говоря уже о том, чтобы как-то ориентироваться и что-то замечать, и все же в редкие секунды мозг успевал фиксировать, что вот мимо прошелестело такси, оставив на мокром асфальте мутно-желтый след, как будто яичный желток вытек из пакета с отходами на общественной кухне, а потом дождь в мгновение ока смыл и его, водителю, очевидно, было нелегко объехать пешехода, а может, он даже нарочно чуть было не коснулся его, оглушив гудком лишь в самом конце, и только тут пришло осознание, что движение по центру проезжей части может быть опасным, и это тоже было странным в тот день, казалось, что весь этот путь проделан где-то в других мирах и другими ногами, на других перекрестках и дорогах, с совершенно иными установками, словно кто-то хотел задушить участников пробега избыточным символизмом.