Читаем без скачивания По ту сторону порабощающих нас иллюзий - Эрих Фромм

Поиск истинной сущности и разоблачение иллюзий не только дают понимание и знание, в ходе них меняется человек. У него открываются глаза, он пробуждается, он видит мир таким, каков он есть, и, соответственно, он учится использовать и развивать свои интеллектуальные и эмоциональные силы, чтобы овладеть действительностью. Реалист только тот, чьи глаза открыты. И не случайно, что сегодня наиболее творческие представители искусства и науки – и мужчины и женщины – за очень небольшим исключением стоят на сходных позициях. Они разделяют убеждение в том, что существует потребность во взаимопонимании между народами, в политическом и экономическом освобождении развивающихся стран, что сложилась необходимость покончить с войной и гонкой вооружений, что есть основание верить в возможность для человека стать полностью человечным и в необходимость решить вопрос в пользу жизни, а не смерти. Однако «реалисты» обвиняют этих ведущих деятелей нашей культуры в «сентиментальности», «мягкости», «нереалистичности». Вопреки всем историческим свидетельствам ратующие за «реализм» утверждают, будто мир можно сохранить только ускорением гонки вооружений; они обыгрывают баланс потерь, со гласно которому шестьдесят миллионов погибших американцев – приемлемая цифра, а сто миллионов – уже неприемлемая. Они рассуждают о программах строительства убежищ, призванных защитить население; они изобретают фантастические аргументы, лишь бы избежать признания того, что в случае термоядерной войны, по всей вероятности, почти все жители больших городов погибнут в считанные часы, что в убежищах, что без них. Эти с позволения сказать «реалисты» не понимают, что они наименее реалистичны. В прошлом отдельные части человеческого общества были настолько независимы друг от друга, что, когда «реалисты» одной цивилизации доводили ее до краха, другие цивилизации могли по-прежнему процветать. Сегодня узы рода человеческого настолько тесно переплетены, что одна группа сумасшедших «реалистов» может положить конец доблестным усилиям сотен поколений.

Трудно сказать, до какой степени человек, родившийся в 1900 году, способен передать свой опыт людям, родившимся после 1914 года, тем более после 1929 или 1945 годов. Конечно, я намеренно выбрал эти даты. Каждый, кому, как и мне, было хотя бы лет четырнадцать, когда разразилась Первая мировая война, еще успел немного прочувствовать надежность и безопасность мира девятнадцатого столетия. Разумеется, если он родился в семье, принадлежавшей к среднему классу и обеспеченной не только всем необходимым, но и значительной роскошью, то прочувствовал удобства предвоенного времени в гораздо большей мере, чем если бы он родился в бедной семье. Впрочем, даже для большинства населения, особенно для рабочего класса, конец предыдущего и начало нынешнего столетия было временем, связанным с огромными улучшениями условий существования даже по сравнению с тем, что было лет за пятьдесят до того, и люди были преисполнены надежд на лучшее будущее.

Поколениям, рожденным после 1914 года, трудно оценить, до какой степени война подорвала устои западной цивилизации. Война разразилась вопреки всеобщей воле и в то же время при попустительстве большинства участников или, скорее, имевшихся в каждой стране особо заинтересованных групп, оказывавших достаточное давление для того, чтобы сделать войну возможной. Вообще говоря, после почти столетия, прошедшего без больших катастрофических войн, и спустя почти пятьдесят лет после франко-германской войны европейцы склонны были считать, что «этого не может случиться». Казалось, что и влиятельный Социалистический Интернационал полон решимости предотвратить войну. Антивоенное и пацифистское движение представляло собой мощную силу. Казалось, что даже правительства – будь то царь, или кайзер, или правительства Франции и Англии – полны решимости избежать войны. Тем не менее это случилось. Похоже, разум и добропорядочность внезапно покинули Европу. Те же самые лидеры социалистов, которые несколькими месяцами раньше клялись друг другу в интернациональной солидарности, теперь осыпали друг друга самыми отвратительными прозвищами националистического толка. Народы, хорошо знавшие друг друга и восхищавшиеся друг другом, вдруг зашлись в безумном пароксизме ненависти. Британцы стали для немцев трусливыми торгашами, немцы превратились для своих врагов в подлых гуннов; в музыке Баха и Моцарта вдруг выявилась порочность; французские слова изгонялись из немецкого языка. И не только это; даже моральный запрет на истребление мирного населения был нарушен. Обе стороны бомбили беспомощные города и убивали женщин и детей. Если что и ограничивало масштабы и интенсивность воздушных налетов, так только недостаточное развитие авиации. Судьба же солдат демонстрировала прямую противоположность всем требованиям гуманности. Миллионы людей с обеих сторон гнали в атаку на вражеские окопы, где те и погибали, хотя бесполезность такой тактики была совершенно очевидна. Но хуже всего, пожалуй, то, что кровопролитие основывалось на лжи. Немцев убеждали, что они борются за свободу; их западных противников – тоже. Когда же шансов на скорую победу поубавилось, особенно когда после 1916 года появилась возможность заключить мир, обе стороны отказались от урегулирования, поскольку обе настаивали на приобретении территорий, из-за которых собственно война и велась – причем любой ценой. Впрочем, в какой-то момент миллионы людей распознали великий обман. Они восстали против тех, кто заставлял их продолжать кровопролитие, в России и в Германии успешно, во Франции же спорадически, отдельными мятежами, которые генералы сурово подавляли.

Что же произошло? Вера в дальнейший прогресс и мир была подорвана, моральные принципы, казавшиеся надежными, были нарушены. Свершилось немыслимое. Впрочем, надежда не исчезла. После первого шага по пути одичания надежда вновь воскресла в умах людей. Это важно понять, потому что ничто так не характеризует западную историю, как принцип надежды, которым она руководствовалась в течение двух тысяч лет.

Как я говорил раньше, Первая мировая война подорвала было эту надежду, но не уничтожила ее. Люди собрались с силами и постарались вновь взяться за дело, прерванное в 1914 году. Многие верили, что Лига Наций положит начало новой эре мира и разума; другие – что русская революция преодолеет царское наследие и приведет к подлинно гуманистическому социалистическому обществу; помимо этого, люди в капиталистических странах верили, что их система прямо пойдет по пути экономического прогресса. Годы между 1929-м и 1933-м подорвали и то, что оставалось от этих надежд. Капиталистическая система показала, что не в состоянии предотвратить безработицу и нищету огромной части населения. В Германии люди позволили Гитлеру прийти к власти и установить режим архаической иррациональности и безжалостной жестокости. В России после того, как Сталин трансформировал революцию в консервативное капиталистическое государство, он положил начало системе террора, столь же жестокой – если не более жестокой, – чем нацистская. По мере того как все это происходило, приближение мировой войны все яснее проступало на горизонте. Одичание, начавшееся в 1914 го ду и продолженное системами Сталина и Гитлера, теперь осуществилось полностью. Немцы положили ему начало своими воздушными налетами на Варшаву, Амстердам и Ковентри. Западные союзники продолжили налетами на Кельн, Гамбург, Лейпциг, Токио и, наконец, сбросив атомную бомбу на Хиросиму и Нагасаки. В несколько часов, а то и минут, сотни тысяч мужчин, женщин и детей были убиты в одном городе, и все это без особых колебаний и едва ли с сожалением. Тотальное разрушение человеческой жизни стало узаконенным средством достижения политических целей. Нарастающее ожесточение сделало свое дело. Каждая сторона жестоко обходится с другой, следуя логике: «Если он бесчеловечен, то и я должен (и могу) тоже быть бесчеловечным».

Война окончилась – и вновь забрезжил луч надежды, символом которого стало основание Организации Объединенных Наций. Однако вскоре после окончания войны ожесточения опять пошло по нарастающей. Оружие разрушения стало еще мощнее. Теперь каждая из сторон в состоянии за один день уничтожить по крайней мере половину населения другой стороны (включая большую часть ее образованных людей). Впрочем, рассуждения о возможности столь массовых разрушений стали уже общим местом. Многие преставители обеих сторон борются за то, чтобы предотвратить финальный акт безумия; это целые группы мужчин и женщин, следующие традициям науки, гуманизма и надежды. Миллионы же, однако, поддались ожесточению; еще большее количество людей остались равнодушны, укрывшись в обыденной повседневности.

К сожалению, утрата надежды и все возрастающая ожесточенность – не единственные беды, выпавшие на долю западной цивилизации с 1914 года. Еще одна причина ухудшения состояния западной цивилизации связана как раз с ее величайшими достижениями. Промышленная революция довела материальное производство до такой степени совершенства, что обеспечила огромному большинству народов Запада жизненный стандарт, который столетие назад показался бы большинству наблюдателей совершенно немыслимым. Однако на смену удовлетворению подлинных и вполне оправданных потребностей пришло создание и удовлетворение могущественного влечения по имени «вещизм». Подобно тому как людей угнетенных или подавленных зачастую охватывает непреодолимое желание в одних случаях покупать вещи, в других случаях – есть, так и современный человек испытывает подлинный голод на обладание и использование новых вещей – голод, рационализируемый как желание лучшей жизни. Человек заявляет, что приобретаемые им вещи хоть напрямую и не обогащают жизнь, зато помогают экономить время. Но что делать с сэкономленным временем, он не знает и тратит часть своих доходов на то, чтобы убить время, экономией которого он так гордится.