Читаем без скачивания Византийские портреты - Шарль Диль

IV

Нам кажется, что приключения Василия Македонянина несколько отвлекли нас от благочестивейшей императрицы Феодоры; трагическое событие 23 сентября 867 года вновь возвращает нас к ней. Действительно, в этот скорбный день она в последний раз появляется на исторической сцене. Когда после водворения Василия в Священном дворце начали отдавать последний долг убитому императору, доверенные лица царя, явившись во Дворец Святого Мамы, были свидетелями плачевной сцены. Они нашли труп Михаила III лежащим на полу, с вывалившимися внутренностями, кое-как завернутым в попону одной из лошадей, которых он так любил. Подле тела несколько женщин в трауре плакали и молились. То была императрица Феодора и ее дочери, поспешившие в столицу при первом известии о разыгравшейся драме и теперь благоговейно молившие Бога о милосердии к несчастному погибшему.

Обстановка, при которой она достигла власти, великое старание, приложенное Феодорой для восстановления правосудия, - все это заставляет вспомнить другую византийскую императрицу, василиссу Ирину. Но она не имела ни ее властного высокомерного характера, ни ее пламенного и преступного честолюбия. Благочестивая и нежная, она любила иконы, своего мужа и сына и после смерти Феофила, может быть, своего министра Феоктиста; и если и ненавидела кого, в особенности брата своего Варду, то не за отнятую у нее власть, но, скорее, за своего изменнически убитого фаворита. Она покинула трон просто, без горечи; в старости она испытала горе и видела конец своего рода и падение своей династии. Если в наши дни она пользуется исторической известностью, то главным образом за восстановление иконопочитания; но она еще и с другой стороны заслуживает внимания и памяти. События, в которые она была замешана, подобно приключениям Василия, проливают необычный свет на эту Византию IX века, где видишь вместе "кровь, сладострастье и смерть" (таково заглавие прекрасной книги Мориса Барреса). {125}

ГЛАВА VIII. ЧЕТЫРЕ БРАКА

ИМПЕРАТОРА ЛЬВА МУДРОГО

29 августа 886 года император Василий I умер неожиданно вследствие одного довольно странного случая на охоте. Однажды, когда он в окрестностях столицы предавался своему любимому развлечению, он отдалился от своих спутников, бросившись преследовать большого оленя; загнанный зверь вдруг остановился, повернулся, наклонив рога, к лошади василевса и, нечаянно зацепив ими за пояс царя, поднял на кончики их несчастного монарха. Когда обезумевшая лошадь примчалась к охотникам без всадника, среди придворных произошло страшное замешательство; оно еще усилилось, когда издали увидали оленя, бешено мчавшегося с императором на рогах. Напрасно старались нагнать животное: каждый раз, когда казалось, вот-вот олень настигнут, он одним порывистым движением был снова далеко впереди. В конце концов нескольким солдатам стражи одним ловким обходом удалось отрезать оленю отступление, и один из них, нагнав животное, ударом меча перерубил пояс царя. Василий без чувств упал на землю; его принесли в Священный дворец в довольно плачевном виде. К тому же ему было около семидесяти четырех лет, и уже за несколько месяцев перед тем здоровье его серьезно пошатнулось. При этих условиях случай, жертвой которого он стал, - олень нес его шестнадцать миль,являлся особенно серьезным. Обнаружились внутренние повреждения, и через восемь дней после этого основатель Македонской династии умер, оставив престол старшему сыну Льву.

I

Ни физически, ни нравственно Лев VI не походил на своего отца; и то, что рассказывали о его рождении - все были уверены, что он сын Михаила III, - достаточно, впрочем, объясняет это глубокое несходство. Довольно тщедушный, новый царь был слабого здоровья, и одна эта подробность дает возможность предполагать, сколько в продолжение его царствования зарождалось честолюбивых замыслов в постоянном чаянии, что вот-вот найдутся новые пути к открывшемуся наследию. Любя сидячий образ жизни, отнюдь не склонный к частым передвижениям и тяжелым трудам военной жизни, Лев VI охотно замыкался в своем дворце, крайне озабоченный вопросами церемониала, составлявшими основу офи-{126}циального существования императора, и этим объясняется то большое место, какое занимали в его царствование фавориты, а также обилие придворных интриг, какими оно было отмечено. Это был в то же время литературно образованный царь. Ученик Фотия, он, благодаря этому знаменитому учителю, получил вкус к классической культуре; широко образованный, он любил писать; от него остались поэтические произведения, научные, богословские, сочинения по тактике, сборник оракулов. Современники называли его "очень ученым" императором (sophotatos), более поздние времена украсили его образ легендарным ореолом, и вплоть до последнего века существования Византии он оставался очень популярным в народе как ученый основательный и всесторонний, одинаково сведущий в математике, астрономии и музыке и других науках.

Наконец, он был очень благочестив: от него осталось собрание проповедей, которые он произносил с кафедры в дни больших праздников; он питал чрезвычайное почтение к своему исповеднику, постоянно обращался к нему за советами, хотя иногда и вступал с ним в спор, а также сильно благоволил к монахам, охотно посещал их, часто без всякого предупреждения, и оставался запросто и подолгу, садился с ними за трапезу, пил с ними вино и рассуждал о его качестве. Сверх всего этого, он был, по крайней мере на словах, человек необыкновенно строгой нравственности. Он энергично поносил в одной из своих новелл людей, которые, "вместо того, чтобы пить от чистых вод брака, утопают в грязи незаконных сожительств". Не менее строго относился он к тем, кто вступал во второй и третий брак: "Большинство животных, - пишет он в одном из своих указов,- когда умирает их самка, обрекают себя на вечное вдовство. Человек же, напротив того, не видя, что эта слабость постыдна, не удовлетворяется первым браком, но бесстыдно вступает во второй и, не останавливаясь на этом, от второго брака переходит к третьему", вопреки церковному закону и карам, им налагаемым за это, пренебрегая законом гражданским, порицающим такие союзы.

Тем не менее, как было верно замечено, царствование Льва VI составляет эпоху в истории Византийской империи. Своим законодательством, реорганизацией провинциального управления, улучшением церковной иерархии этот царь оставил прочный след в учреждениях Восточной империи. Ибо, в сущности, несмотря на то, что он иногда поддавался влиянию фаворитов, он, быть может, более чем это думают, был способен к проявлению личной воли и энергии, и, как ни кажется нам порой слаб и непостоянен, капризен и предан страстям, во всяком случае, был царем умным, умею-{127}щим упорно преследовать намеченную цель и ловко и искусно находить средства к достижению ее. Но тем не менее и с какими бы оговорками мы ни принимали обычное представление о Льве VI, несомненно, что этот строгий законодатель, так уважавший общественную нравственность, так заботившийся о законах церковных, не мог своими браками не возбудить соблазна среди современников и глубоко не возмутить церковь того времени. Надо, однако, принять во внимание, что Лев VI взошел на престол двадцати лет от роду и был уже женат, но не любил своей жены.

II

Хотя Василий по причинам династическим уже с 869 года приобщил Льва к верховной власти, хотя он с крайней заботливостью воспитал его как предполагаемого наследника престола, он тем не менее никогда его не любил, и подле этого подозрительного, раздражительного и строгого отца жизнь молодого человека, по-видимому, была печальная. Василий явно предпочитал своего сына Константина, рожденного, вероятно, от его первого брака, которого он без всякого колебания признавал своим законным преемником; Льву же, наоборот, он выказывал видимое нерасположение, так что охотно слушал и допускал невероятные обвинения, какие возводились на него.

С годами Василий утратил отчасти тот здравый смысл, который раньше так отличал его: он стал подпадать под влияние фаворитов, в особенности одного игумена, Феодора Сантаварина, которому покровительствовал патриарх Фотий, а современники сильно подозревали его в занятиях магией и колдовством. Преждевременная смерть его любимого сына Константина окончательно потрясла крепкий рассудок императора; под гнетом этой утраты он сделался подозрительным и только и видел вокруг себя что козни и заговоры, имевшие якобы целью свергнуть его с престола. Когда же Сантаварин, давно поссорившийся с наследником престола, донес василевсу на Льва, будто бы покушавшегося на жизнь отца, Василий легко поверил самым пустым наветам. По его приказанию Лев был посажен под арест в одном из помещений дворца, лишен своих красных башмаков, знака императорского сана, и, по-видимому, император серьезно думал ослепить его. Во всяком случае, придворные, подозревавшиеся в том, что покровительствовали воображаемой интриге, были подвергнуты пытке или сосланы; в течение трех долгих месяцев сам Лев просидел в заключении, и, чтобы освободить его, потребовалось энергичное вмешательство патриарха Фотия и в особенности одного из приближенных Васи-{128}лия, Стилиана Заутца, командовавшего тогда отрядом охранной стражи и который решился заговорить об этом со своим владыкой с честной и смелой откровенностью.