Читаем без скачивания Новый стратегический союз. Россия и Европа перед вызовами XXI века: возможности «большой сделки» - Тимофей Бордачёв

Глава вторая

ФАКТОР США: ПРЕДЕЛЫ КОНСТРУКТИВНОГО ЛИДЕРСТВА, ИЛИ КОНТЕКСТ ВТОРОЙ – РЕГИОНАЛЬНЫЙ

Они такие же, как мы

Внешняя политика США после холодной войны направлена на сохранение и укрепление американского могущества в мире и недопущение появления относительно сопоставимых по силам конкурентов. Такая стратегия вполне объяснима с позиций национальных интересов Соединенных Штатов и имеет глубокие корни в истории и культуре, формирующих структуру американского общества и определяющих внешнеполитическое мышление.

Лидерство, основанное на безусловном понимании того, что именно американские ценности являются наиболее естественными для комфортного и безопасного существования индивидуума, было и остается центром внешнеполитического мышления единственной сверхдержавы. Яркое его проявление – активное вмешательство в дела всей международной системы, в условиях глобальной нестабильности оно уже само по себе ведет к поддержанию мира в разбалансированном состоянии, особенно в условиях необходимости самим США отвечать на новые вызовы извне и изнутри. Результатом этого становится переход Америки в качество великой державы в более традиционном смысле этого слова.

Действия Вашингтона в отношении новых, растущих центров силы – Китая и Индии в первую очередь – свидетельствуют об объективной оценке США новой международной реальности. В мире происходит уже, по всей вероятности, необратимый процесс смещения политического и экономического центра в Азиатско-Тихоокеанский регион. Пока тенденция усиления азиатского вектора мировой политики не подкрепляется возникновением там новых глобальных центров силы, способных уравновесить США и их союзников. Однако в перспективе по крайней мере один из таких центров может стать основой для возникновения нового типа биполярного противостояния, не основанного на существовании мощной идеологической альтернативы и, стало быть, менее устойчивого.

Второе место в списке стратегических приоритетов США занимает исламский мир. Его государства не могут даже теоретически рассматриваться в качестве полюсов силы. Однако вызов, который несет в себе негосударственная и несуверенная форма организации общества, продвигаемая наиболее пассионарными представителями исламских движений, может иметь гораздо более экзистенциальный характер, нежели конкуренция со стороны классических государств Азии.

На этом фоне Европа, включая Россию, не может занимать больше центрального места в глобальной стратегии США. Во-первых, с их территории не исходит угроза нападения на американскую метрополию или объекты за рубежом. Во-вторых, две основные задачи этой глобальной стратегии – предотвращение появления равного по силам соперника и универсализация американских ценностей – находят несравнимо большее приложение за пределами Евразии. Отсутствие же здесь американских жизненных интересов и, наоборот, большое количество интересов второго уровня являются ограничителями способности США играть на пространстве между Атлантикой и Владивостоком роль конструктивного лидера.

Такая стратегия вполне адекватна с точки зрения национальных интересов США. Однако в современных условиях она не только становится препятствием формированию новой конфигурации баланса сил в мире, но и выступает в качестве серьезного ограничителя для осуществления самими Соединенными Штатами функции конструктивного лидерства. При этом проявляется этот ограничитель в отношениях как с традиционными союзниками, так и с потенциальными, хотя и все более важными партнерами. Практические действия Вашингтона, направленные на предотвращение угроз со стороны несистемных участников мировой политики или потенциальных держав – конкурентов для американского могущества, ведут к ослаблению безопасности в Евразии.

Уход из Евразии конструктивного лидера в лице США и выход Азиатско-Тихоокеанского региона на первый план в мировой политике и экономике диктуют России и Европе необходимость найти свое место в новой расстановке сил. Для того чтобы избежать собственной провинциализации, о вероятности наступления которой предупреждает в одной из последних работ французский политолог-международник Тома Гомар, ползучей маргинализации и превращения в смесь курорта, нефтяного резервуара и провинциального полигона новейших систем вооружений, России и странам Европейского союза потребуется принять сложные для себя решения. Вклад России здесь – ее физическое присутствие в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Вклад Европы – навыки и способности продвижения своих интересов на мировой арене.

Первый и важнейший вызов стабильности международной системы и одна из важнейших причин современного глобального беспорядка – постепенное сокращение способностей США осуществлять функции конструктивного лидерства. Этот процесс имеет объективный характер, и его последствия распространяются как на отношения Соединенных Штатов со старыми союзниками, так и на практику американской политики в новых, растущих регионах планеты.

Сформировавшаяся в годы холодной войны и сразу после нее стратегия Вашингтона по превращению и сохранению США в качестве единственной сверхдержавы не может быть подвергнута ревизии изнутри. Как и прежде, эта стратегия основана на доктрине морального лидерства. Вместе с тем она вступает во все большее противоречие с приобретением Америкой характера все более de facto «нормальной» державы, сочетающей во внешней политике протекционизм по отношению к собственной суверенной территории и экономике, с одной стороны, и экспансионизм в отношении внешних рынков – с другой.

Примерно так вели себя европейские империи прошлого. Это противоречие может стать причиной дальнейшего углубления раскола между США и остальным миром, при котором поддержание видимости дружественных отношений с отдельными странами и регионами потребует все большего количества отдельных политических и военных усилий. В долгосрочной перспективе неустойчивость такого типа союза с США поставит страны-партнеры перед выбором и необходимостью решительного шага по своей эмансипации.

Концепция американской исключительности и морального превосходства лежит в основе внешней политики США практически со времени их основания. Многие наблюдатели считают, что корни этого явления лежат гораздо глубже и основаны на сочетании мессианского мировосприятия первых переселенцев и протестантской основы американского общества. Сравнивая мировоззрение жителей Северной Америки и европейцев, французский философ Андре Зигфрид пишет:

«Пуританская демократия зиждется на обязанностях в неменьшей мере, чем на правах, в чем и состоит ее принципиальное отличие от индивидуалистических и негативных демократий латинского типа. Эта демократия (пуританская) является, таким образом, „элитной“ демократией моральной аристократии и миссионерского духа. Каждый американец – это евангелист, который не может оставить людей в покое и постоянно чувствует обязанность проповедовать с сознанием своего морального превосходства и долга обратить других в свою веру, очистить их и приблизить к моральному уровню американской элиты».[79]

Именно «миссия США», представление о том, что благо для Америки является благом и для мира, составляет базу подсознательного, по определению Т. де Монбриаля, американского национализма, имеющего мало общего с классическим национализмом народов Старого Света. Этот национализм, что принципиально всегда отличало его от европейского или азиатского собратьев, имеет не этнический, а политико-религиозный характер. Политические свободы и невмешательство в судьбу стремящихся к собственной эмансипации народов со стороны великих держав – элементов структуры международных отношений того времени – легли в основу доктрины Монро, столь часто критикуемой в России и Европе. Не случайно, что в 1917 году президент-идеалист В. Вильсон на полном серьезе предлагал европейским странам-победителям применить принципы президента Монро в качестве доктрины для всего человечества.

Доктрина Монро, изобретателем и проводником принципов которой стала первая в мире состоявшаяся народная республика, впервые расколола международную систему. Она не создала в мире новую империю, опирающуюся на свои колониальные владения и с помощью этой совокупной силы конкурирующую с европейскими державами. Для этого у Соединенных Штатов первой четверти XIX века просто не было физических сил, что, собственно, и показал пример так называемой мексиканской авантюры Наполеона III, вмешательство которого в дела южного соседа США в 1862–1867 годах буквально растоптало принципы доктрины Монро. Даже после победы Севера в Гражданской войне Вашингтон не решился вступать в открытый конфликт с европейской империей.