Читаем без скачивания Новый стратегический союз. Россия и Европа перед вызовами XXI века: возможности «большой сделки» - Тимофей Бордачёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Историческое значение данного документа скорее в том, что он выводил некоторых из числа «слабых» из того поля, где им, по замечанию афинских послов времен Пелопонесской войны, «дозволяют сильные». В наши дни признанный патриарх американской внешнеполитической мысли и действия Генри Киссинджер подвергал сомнению само понятие «система международных отношений» и предполагал существование сразу нескольких (американской, евразийской, азиатской и т. д.) систем, взаимосвязи между элементами которых организованы на основе разных принципов.
А если нет единой системы, то нет и структуры – того способа, которым государства осуществляют связи между собой. Поэтому для многих в США проблема структурной стабильности, отсутствие которой сейчас лежит в основе невозможности решить большинство проблем глобального характера, не стоит в принципе и не может являться предметом озабоченности со стороны держав, способность которых к согласованию своих позиций – залог мира.
Свобода и самоопределение, лежавшие в основе организации американского общества и государства, стали не просто концептуальным видением, а инструкцией по практическим действиям, подкрепляемой убежденностью в том, что эти принципы вечны и самоценны. Майкл Манделбаум, преподаватель в Школе перспективных международных исследований при Университете Джона Гопкинса и один из виднейших представителей либерального лагеря американской политологии, пишет:
«Практически все президенты с момента провозглашения Соединенных Штатов были сторонниками идеи распространения американской формы правления за пределы США. Администрация Билла Клинтона осуществила несколько военных вмешательств под лозунгом установления демократии. Но ни в Сомали, ни на Гаити, ни в Боснии, ни в Косово демократия тоже не смогла пустить корни. Однако неудача Вашингтона в продвижении демократической модели не означала поражения демократии как таковой. Напротив, в последней четверти XX столетия эта форма правления пережила поразительный подъем.
В прошлом присущая лишь горстке богатых стран, демократия за короткий срок превратилась в самую популярную политическую систему в мире. В 1900-м демократиями являлись только десять стран, к середине века их число выросло до 30, и спустя 25 лет их количество не уменьшилось. А к 2005 году демократическую форму правления предпочли уже 119 из 190 государств мира».[80]
Казалось, что наибольшего экстрима сочетание в американской внешней политике силы и свободы достигает после конца холодной войны. Вместе с тем к этому времени во внешнеполитической риторике США появляются новые слова и смыслы:
«Соединенные Штаты нередко называют „новой империей“. Здесь важно не смешивать такие понятия, как „империя“ и „империализм“. Первое подразумевает наличие правительства, которое в состоянии оказывать влияние на международные отношения и брать на себя ответственность. С этой точки зрения, я думаю, США действительно могут рассматривать себя как империю. Но мы не ставим перед собой цели проводить империалистическую политику экспансионизма и эксплуатации».[81]
Переход от республики к империи, пусть даже и основанной на новых принципах, – весьма рискованное занятие. Движение в этом направлении способно провести любой народ по пути, описанному послами Афин в двухтомном труде Фукидида:
«Мы вынуждены были довести нашу власть до теперешнего состояния прежде всего самим стечением обстоятельств, больше всего из страха перед персами, потом из чувства чести, наконец, ради наших интересов».[82]
Провозвестниками перемен стали вице-президент США при Джордже Буше-младшем Ричард Чейни и Пол Вулфовиц, подготовившие в 1992 году документ «Основы национальной военной стратегии», который исходил из того, что Америка не позволит впредь ни одной стране мира подняться до статуса державы. Эти предложения, жестко раскритикованные в самих США, оказались первым свидетельством перехода страны в новое качество, начавшегося после исчезновения второго несистемного игрока – СССР. Они существенно опередили свое время. После избрания президентом США Билла Клинтона приоритет ценностного измерения внешней политики оставался неизменным еще довольно продолжительный период.
Доктрина неоконсерваторов стала, возможно, последним и, как это часто бывает, наиболее уродливым детищем американской несистемности и «ненормальности».[83] Выступавшее в качестве альтернативы консервативным взглядам как реалистов, так и «вильсонианских» либералов творчество таких деятелей, как Роберт Кейган, Ирвинг и Уильям Кристол или Чарльз Краутхаммер, объединяло в себе идеи Америки – проводника свободы и Америки – империи, способной железной рукой направить другие страны по пути, отвечающему американским интересам. Неудивительно, что к моменту своего апогея (2001–2004) неоконсервативная идеология приобрела вид уже совершенной каши из гоббсовских идей о международной анархии, античных подходов к силе и слабости держав и, наконец, вильсонианских призывов к свободе.
«Соединенные Штаты ведут себя как международный шериф, – возможно, никем не уполномоченный, но тем не менее пользующийся широкой поддержкой, – который пытается отстаивать мир и справедливость в не признающем (по мнению американцев) законов мире, где преступников приходится задерживать или уничтожать, порой с помощью оружия».[84]
Неудивительно, что век такой опереточной идеологии в качестве концептуальной основы внешней политики США оказался недолгим. Результатом практических действий, ассоциируемых с влиянием неоконсерваторов, стали усталость элиты от бесконечной иракской кампании и стойкое ощущение, что самые важные процессы в мире проходят где-то в другом месте, если не измерении, тем более что к 2005–2006 годам мир напомнил США о том, что не собирается ждать закрепления «однополярного момента», а, наоборот, ставит перед американской экономикой все более серьезные вызовы. В этой связи видный российский ученый Алексей Арбатов отмечает:
«Даже самая сильная держава, самонадеянно бросившая вызов новой системе и вставшая на путь односторонних и произвольных силовых действий, неизбежно должна была встретить сплоченное сопротивление других государств и потерпеть фиаско. И действительно, начался небывалый подъем антиамериканских настроений во всем мире, поднялась новая волна международного терроризма и распространения ядерного и ракетного оружия».[85]
Ответом на эти вызовы становится постепенное превращение Америки в «нормальную» державу, выстраивающую свою внешнюю политику не на основе идеологических доктрин, а исходя из собственных национальных интересов.
Смена политических приоритетов США после 2006 года и отход от неоконсервативной парадигмы отразили более сложные процессы, происходящие в поведении Америки на мировой арене. Эти процессы, способные еще более сократить потенциал конструктивного лидерства, связаны с ответом американского государства на вызовы современной мировой экономики. Более подробно проблематика ответа суверенного государства на вопросы новейшего характера освещается в третьей части этой книги. Однако уже сейчас необходимо отметить, что, именно будучи наиболее вовлеченными в глобальные процессы, США ранее других держав испытали на себе их воздействие и принялись искать адекватные (или неадекватные) решения.
Как отмечает Джон Айкенберри:
«Падение авторитета США может быть связано с общим изменением духа американской политики, произошедшим на волне усиления национализма после завершения холодной войны».[86]
Этот национализм, ставший реакцией на ужесточение экономической конкуренции, проявляется в попытках не только создать для американского рынка особые условия защищенности, но и поддержать его при помощи специфических государственных инструментов. Ранее США могли выступать в качестве распределителя основных общественных благ – обеспечивали странам-союзникам «зонтик безопасности» и оказывали поддержку развитию их экономик.
В ответ на это другие государства должны были терпеть издержки американского присутствия и вмешательства как в моральной, так и в материальной форме. И такой размен выглядел для большинства партнеров вполне оправданным. Вооруженное вмешательство США в Индокитае воспринималось европейцами скорее как шаг, не направленный на получение конкретных материальных выгод, а основанный на необходимости противостоять советской экспансии. Отправляя сотни тысяч своих граждан умирать во вьетнамские джунгли, США вели себя несистемно для классических канонов европейской внешней политики. Да и отвечали они на совершенно несистемный вызов со стороны коммунистических идей, главным форпостом которых был Советский Союз.
