Читаем без скачивания Держава (том третий) - Валерий Кормилицын

«А тебе, чувствую, достанется главная награда — Натали», — побледнел от этой мысли Аким.

После службы, которой, практически, не занимался — полк–то в Красносельском лагере, а в казармах остались лишь приболевшие да охрана, он осваивал «мотор».

За большие деньги нанял «сэнсея», и гонял по улицам Питера, пугая ломовиков, бабушек и собак.

Глеб, проводив в Москву Натали, сибаритствовал, увлекшись чтением.

Офицеры Павловского полка посоветовали прочесть «Поединок» Куприна и тренироваться в стрельбе из револьвера, дабы вызвать автора на дуэль.

Книга захватила поручика. Прочтя несколько страниц, он обдумывал перипетии сюжета, героев и их взаимоотношения, вновь потом приступая к чтению.

После него читать роман стала Ольга. Глеб, купив сборник рассказов Куприна, на совесть штудировал и их.

— Позорит армию и офицеров, — горячился он за утренним чаем.

— Льву Толстому роман понравился, — вставила реплику Ольга.

— Значит не книга, а дрянь, — пришёл к выводу Максим Акимович.

— Собрать все книги, да и сжечь, — улыбнулась ему супруга.

— Устав постовой и караульной службы можно оставить, — выглянул в окно узнать — под охраной ли Мерседес. — Пахомыч с Власычем болтают и курят на посту, но на месте, — порадовался за налаженную дисциплину. — То же, что ли, Куприна почитать, — раздумывал он.

— Конечно почитайте, мон шер, а то всё похождения Ната Пинкертона читаете.

— Неправда. Генералы увлекаются произведением Сергея Лабужского «В аду страстей», — удивил домочадцев и особенно жену. — А до этого столичный генералитет зачитывался эротическим опусом Камилла Лемонье «Жизнь в банях».

«Надо прочесть, — отметил для себя Глеб. — Отец плохому не научит».

— Папа', — хрустел печеньем Аким. — Боевые генералы Маньчжурской армии поголовно увлекались юмористически–фривольным сборником «Кушетка». А Куропаткин, вместо отчётов, штудировал повесть «Флирт», из серии «Пикантная библиотека».

— Откуда тебе известно? — не поверил отец.

— Ординарец его поведал, — врал и не краснел Аким.

— А это ничего, что рядом женщины? — остудила горячий литературный диспут Ирина Аркадьевна, направив разговор в русло приличия: — Ну и что там такого в «Поединке», если автора следует вызывать на дуэль?

— Мама', во–первых, главный герой подпоручик Ромашов — ни к чему не приспособленный идеалист… Этакий современный Манилов. Службу провалил. В женщинах запутался. Не было у него любви, а было жалкое чувство жалкого человека.

— Браво! — захлопала в ладоши Ольга.

— На армию и так все плюют. Убедился, приехав в Петербург. Поддержите нас, офицеров… Мы ведь жизнь за Россию отдаём, — горячился Глеб, не замечая с какой гордостью и любовью глядит на него отец. — А нам — по морде! И кто? свой же брат. Бывший офицер. Ну не пошла у тебя служба… Ну не сошёлся с людьми… Ну подал в отставку… Зачем оплёвывать — то, что кому–то дорого… Я вызову его на поединок. Нет, на дуэль.

— Горький тоже Куприна похвалил, — сумела вставить Ольга.

— Этот певец босяков?! Великий авторитет, тоже мне. Нам бы этого нытика Ромашова в Маньчжурскую армию… Да по тылам противника…

— Или в штыковую, — поддержал младшего старший брат.

— …Вот там бы проявил себя либо человеком, либо вошью… Кто–то из писателей сказал, что от русского офицера должно пахнуть удалью, коньяком и дорогим одеколоном… А не тоской и унынием… Сразу видно, что Куприн — озлобленный и нервозный человек, поддающийся чужому влиянию. Модно сейчас порочить и чернить армию — будет чернить… Денежки за это хорошие платят, и почёт от либералов. Любишь циркачей, евреев и животных — о них и пиши! А не восхваляй японских шпионов: рыцарей, настоящих мужчин, ни то, что наши вояки. Господа! — поднял чашку с чаем. — За Русских Императорских Офицеров. За Армию, господа!

— Хорошо сказано, сынок. Пройдёмте в мой кабинет, ребята, дело для вас имеется…

— Шустовское дело, — хихикнула Ирина Аркадьевна. — Может, он про себя написал эти строки, — заразилась настроением сына: «Что бы ты, Митенька, делал, если бы стал царём? — «А ни хрена бы не делал, сидел бы на завалинке и лузгал семечки, а кто мимо идёт — в морду!» — Извините за выражение.

— Мать, ты меня иногда поражаешь! — восхитился супруг.

Дни катились за днями — лето имеет свойство быстро заканчиваться, и Глеб затосковал от безделья.

Единственным развлечением стала поездка в Москву, дабы оформить трёхмесячный, до 1‑го ноября, отпуск по ранению.

У Натали тяжело болел отец, и времени на Глеба не оставалось. Из сестёр милосердия она уволилась, занимаясь лишь уходом за Константином Александровичем.

В Питере тоже одолевала скучища. Олег до 6 августа отбыл в Красносельский лагерь. Брат с Ольгой медовый месяц проводили, гоняя на авто.

В придачу ко всему, по ночам страдал бессонницей. Покрутившись с боку на бок, вставал и, шлёпая зелёными туфлями с красными помпонами — клюква, принимал на грудь стопарь заныканной с вечера водки.

«Если не спится, то можно спиться…» — придумал афоризм.

С утра, надев белый китель с орденами, решил прокатиться в пролётке, послав за оной Аполлона: «Поедешь с Архипом Александровичем, так мама' начнёт у него выведывать, где были и с кем встречались… Тормозили ли возле ресторации… Пусть мучается от тайны, покрытой мраком кожаного верха пролётки».

Накатавшись, за два квартала от дома отпустил извозчика, и не спеша, поматывая «клюквой» на рукояти шашки, пошёл пешком, дабы размять ноги.

Народа почти не было, кроме идущей на встречу темноволосой женщины в фетровой шляпе с поднятой вуалькой и в сером длинном пальто.

«Тепло, а она в пальто», — не успел подумать Глеб, как заметил револьвер в медленно поднимающейся руке.

«Ненавижу.., — шептала женщина, глядя на офицера в белом кителе с орденами. — Ненавижу.., — любовалась синими глазами мужчины. — Это Россия… Это её Бог… Убью его, не станет и России», — шептала чёрная женщина, поднимая дрожащей рукой револьвер.

Глеб остановился и спокойно, не понимая ещё, что может быть убит, поклонился, рассматривая эту худенькую, в очках, то ли курсистку, то ли гимназистку с короткими, чуть вьющимися чёрными волосами, чёрными глазами за круглой оправой очков, и отчего–то улыбнулся, глядя на прыгающий в её руке чёрный зрачок нагана.

Чтоб револьвер не дрожал, она обхватила рукоять другой рукой и целилась в лоб, но её смущали добрые синие глаза.

Улыбаясь, Глеб смотрел то на чёрный зрачок нагана, то на чёрные, бессмысленные как смерть, зрачки этой женщины.

Тонкая полосочка бесцветных губ что–то шептала, и ему послышалось: «Россия…», — а в руках трясся револьвер.

Он стоял неподвижно, глядел на неё синими глазами и улыбался.

— Ненавижу! — вскрикнула она нажав на курок, и закрыла глаза, вздрогнув от грохота выстрела. — Ненавижу! — увидела перед собой чуть побледневшее лицо, синие глаза и светлые, чуть колышущиеся от ветра волосы.

Пробитая пулей фуражка катилась по тротуару.

А он стоял и улыбался, глядя в чёрные её зрачки такими прекрасными синими глазами.

— Россия… Ненавижу.., — выронила револьвер и побежала от синих глаз, светлых волос и прекрасного, чуть бледного лица живого русского Бога.

Всю дальнейшую жизнь он снился ей по ночам… И мучаясь истомой, она шептала сквозь сон: «Ненавижу… Это Россия… Ненавижу…»

О происшествии Глеб не сказал даже брату, ни то, что родителям. Убрав подальше пробитую пулей фуражку, он выменял у Акима новую — за клетчатую спортсменскую кепочку, купленную для смеха.

— Видишь, в кого могут превратиться шофера, — тыкал в нос брату иностранным журналом «Мужские моды» с попом Гапоном на обложке. — Особое внимание обрати на его экстравагантный костюм ни то жокея, ни то автомобилиста: на шикарный клетчатый жёлто–зелёный пиджак и такую же как у тебя кепку с кнопкой и большим козырьком. Да плюс к этому брюки–гольф с полосатыми красно–белыми гетрами и оранжевые ботинки на толстенной каучуковой подошве. Крест заменила трость с серебряным набалдашником. Картина Репина «Превращение хохлацкого попа в женевского автомобилиста». Жаль, что питерские рабочие вместо парижского журнала «Мужские моды» выписывают русскую газету «Пироги и водка».

* * *

Бывший святой отец, а ныне борец с самодержавием, упивался свалившейся на него славой.

Бесчисленные статьи с крупными заголовками и его портретами, восторженные взоры прохожих. И что совсем уж компенсировало январский ужас — сыпавшиеся со всех сторон на банковский счёт «Фонда Гапона» денежки и их производное — женское обожание.

— Ох, Пётр Моисеевич, как корреспонденты утомили, — жаловался он, но счастливый вид говорил об обратном. — Накось, почитай перед сном литературный труд о моей судьбинушке, — совал Рутенбергу состряпанную английским журналюгой книжонку. — А вот и рецензия во французской газете на эти «Записки». «Удивительна судьба человека, за короткий срок прошедшего путь от сельского священника до революционного вождя огромной России», — наизусть протарабанил отрывок статьи своему товарищу. — Тута, оказывается, с большим почтением относятся «к палачам русской монархии». Так меня прозвали ещё в одной газете. Весьма солидной, — уточнил он.