Читаем без скачивания Августовский рассвет (сборник) - Аурел Михале

Неожиданно заметались по земле прожекторы. Они освещали оставленную плотину, низину, поле с неубранной, затоптанной сапогами и танками кукурузой.

Мы прижались к земле и замерли. Над нашими головами просвистело несколько пулеметных очередей, с новой силой вспыхнули крики ужаса и плач привязанных к столбам жителей села. Позади, на гребне плотины, разорвалось несколько снарядов. Потом снова все стихло. Только прожекторы продолжали ощупывать землю.

Потянулись нескончаемо длинные минуты. Прожекторы по-прежнему метр за метром обшаривали плотину, поле. Но вдруг в воздухе просвистели два снаряда, раздался взрыв, и один из прожекторов погас.

— Молодцы, артиллеристы! — крикнул кто-то позади меня.

— Вперед, ребята! — шепнул я.

И мы поползли дальше. Но пулеметы сразу же начали мстить за разбитый прожектор.

…Что-то творится сейчас в душе тех, кто привязан к столбам колючей проволоки? Наверное, вздрагивают при каждом выстреле. Может, уже и кричать не могут от страха… Многие из них, наверное, уже погибли.

Я чувствовал, как в моей душе нарастает огромная, дикая, нестерпимая ненависть. Я полз вперед метр за метром, а за мной следом — солдаты. Прожектор снова стал искать нас. Мы опять замерли и в лучах прожектора то и дело видели проволочное заграждение и пленников, привязанных к столбам, словно мишени.

— А если нам напасть неожиданно? — спросил, догнав меня, Додицэ.

— Они начнут стрелять в пленников, — ответил я и тут же решил не делать больше ни шагу вперед, пока не услышу сигнала Сынджеорзана. — Нет, несчастные не должны умереть! Мы даруем им жизнь и радость. Даже если нам придется погибнуть, Додицэ!.. Сынджеорзан, где ты? Поторопись!..

Где-то раздался взрыв гранаты, затем еще несколько. Застрекотали пулеметы. Луч прожектора метнулся куда-то в сторону вражеских линий. Там началась схватка.

— Вперед, ребята!

Стоны и плач усилились, но тут же резко оборвались, потому что чей-то громовой голос возвестил:

— Наши!

Мы бросились вперед, чтобы как можно быстрее добежать до них и не дать фашистам опомниться. Мы спешили к привязанным людям, которые, возможно, уже ни на что больше не надеялись.

Когда мы добежали до проволочного заграждения и открыли огонь по окопам фашистов, раздался отчаянный вопль:

— Стреляйте!.. Стреляйте!..

Пулеметы строчили безостановочно, откуда-то из тыла слышалось громкое, протяжное «Ура!». В этот момент я почувствовал, как в мою душу потоком хлынула радость: Сынджеорзан!

— Вперед! — крикнул и я.

Рота неудержимо рванулась вперед. Светлело, и в отблеске зари я увидел Сынджеорзана. Он дрался врукопашную.

— Цел и невредим, Сынджеорзан?! — крикнул я.

— Как видишь, — ответил он.

После полудня, когда над полями снова воцарилась тишина, я сказал Сынджеорзану:

— На этот раз ты останешься в госпитале. Тебя ранило и в плечо.

Но Сынджеорзан взмолился:

— Господин младший лейтенант, это мое родное село. Чтобы люди увидели меня валяющимся на койке? Не разлучайте меня со взводом, господин младший лейтенант!..

Только тогда я начал по-настоящему узнавать Сынджеорзана.

Мы рыли траншеи за захваченным селом, когда пришел приказ:

«Первый батальон отводится на отдых в село. Его сменит второй батальон. До новых распоряжений первый батальон будет находиться в резерве полка».

Я снял каску и вытер лоб, хотя на нем не было ни капельки пота. И все же мой жест поняли все. Так давно мы ждали случая поспать целую ночь, сняв сапоги, чувствуя под головой подушку. И вот такие минуты пришли. Своим жестом я как бы стирал не пот, а напряжение ожидания. Теперь я мог подумать о том, что будет со мной через час-два. Воображение рисовало заманчивую картину: в печи полыхает огонь, кипит чайник, в комнате мягкий свет, на постели чистое белье, а я, уже раздетый, босой, с нетерпением жду момента, когда смогу лечь в кровать и положить голову на чистую, манящую подушку.

Мне не верилось, что такое возможно. После стольких дней и ночей напряжения и грохота, проведенных на бескрайних полях и в развороченных взрывами лесах, в болотах и под дождем, прижимаясь к земле, вдыхая запах гари, после стольких привалов под звездным небом наконец наступил час, когда каждый останется сам с собою наедине, оторвет взгляд от оружия и от задымленного горизонта, мысленно перенесется к тем, кто остался дома.

— Господин младший лейтенант, скоро мы будем у меня дома… Зайдите к моим, я хочу, чтобы вы были моим гостем… Согласны?

Я узнал голос сержанта Сынджеорзана и вспомнил, что трижды посылал его в госпиталь, но он не пошел. Я готов был пробрать его как следует, но отказался от этой мысли, заранее зная его ответ: «Теперь, когда мы у меня дома, что мне делать в госпитале?» Он прав: в госпитале война остается конкретной, в то время как дома эта ночь будет мирной ночью.

— Хорошо, Сынджеорзан, согласен, — ответил я и поспешил отдать приказ прекратить работу. Люди второго батальона молча, словно тени, начали занимать наши позиции.

Все было так, как мы мечтали: нас распределили по домам жителей села. И теперь мы, то есть я, Сынджеорзан, Додицэ и Панэ, сидели в кухне матери Сынджеорзана и ждали, пока вскипит чай. Вокруг на лавках несколько крестьян из села молча курили сигареты, которыми мы их угостили. В отблесках огня очага я видел их лица. Это были пожилые мужчины с загрубевшими лицами, на которых еще сохранялся отпечаток пережитого страха. Люди молчали, будто собираясь с мыслями, будто ожидая, пока прояснится у них в душе. Только мать Сынджеорзана, хлопотавшая по дому, то и дело останавливалась и приговаривала:

— Хорошо, что ты подоспел, хорошо, что подоспел, Ион. Я молилась, чтобы ты пришел, и им тоже говорила, что ты придешь и спасешь нас от напасти. Согнали нас, как кур, и привязали к столбам… Я причитала: неужели нам суждено умереть от румынской пули?..

Когда чайник закипел, мы собрались вокруг стола. Извлекли из вещевых мешков консервы, хлеб, военные сухари и пригласили к столу всех, кто был в помещении. Они подходили медленно, размеренным шагом, гася между пальцами сигареты, чтобы сохранить окурки на будущее. Один из них сказал:

— Не в обиду вам будет сказано, господин офицер… Принимаем приглашение, раз вы по-братски нарезали нам хлеба. Сколько времени мы ждем вас!.. В наших огородах уже ничего не осталось. Кур наших давно съели. Телят перестреляли из винтовок. Кабанов закоптили и отправили в Германию. Нам, беднягам, осталось есть только отруби с водой. И все же, господин офицер, при нашей бедности отыскалась бутылка палинки. Разрешите же мне, я очень прошу, угостить вас…

Он достал бутылку. Мы отвинтили крышки фляжек и протянули ему, чтобы он их наполнил, и одним залпом выпили огненную сливовую жидкость. Крестьянин наполнил наши крышки во второй раз. И только после этого души людей стали раскрываться, а языки развязались. Мать Сынджеорзана, высокая, гордая женщина, начала рассказывать:

— Ону Лупулуя как-то вызвали в канцелярию, приказали, чтобы до вечера привел своих дочек домой. Они нужны немецкому командованию… А дочки-то убежали — один бог знает куда… У него три дочки, красавицы, работящие. Ону Лупулуй отвечает: «Нет у меня больше дочек, господин офицер! Убежали, может, в Сомеш бросились. К чему им теперь жить?» Наступил вечер, а дочки, само собой, не вернулись. Тогда пришли они снова и забрали с собой Ону Лупулуя…

— Да не из дому его забрали, а схватили в поле, потому что Ону хотел убежать, господин офицер, — вмешался один из стариков.

— Так оно и было, как говорит Гаврилэ, — согласилась мать Сынджеорзана и продолжала: — Привели его в село и нас всех согнали, чтобы мы видели, как они чинят над ним расправу у церкви… Ой, ой, проклятые!

— Умер Ону Лупулуй, но высказал им все прямо в лицо, облегчил душу, — вступил в разговор еще один из селян.

— Скажи, скажи, Андрей, что он им сказал, — поддержала хозяйка дома.

— Говорит: «Ну что ж, я умру у себя дома… Меня закопают в моей родной земле. А вас — вас зароют, как собак. И когда кабаны на вас наткнутся, то отвернут рыло и пойдут дальше!» И он плюнул одному из них в морду. Да, горячая душа была у Ону!..

— Будто у одного только Ону? Да, горькие дни навалились на нас. Беда все души у нас вывернула наизнанку! Одинаково плохо и малым и старым. Даже трава страдала из-за того, что ее топтали те проклятые сапоги.

Я слушал рассказы людей и чувствовал, что ночь будет не такой, как я мечтал. Нет, не придется мне положить голову на чистую подушку, чтобы уснуть. Мои мысли не смогут спокойно улететь к оставшимся дома. Нет, мы не сможем встретиться с самими собой, мы так и останемся лицом к лицу с войной. А когда все же уроним голову на подушку, война будет стучать в наши виски и нашептывать на ухо: «Я всюду, во всем, не стройте себе иллюзий!»