Читаем без скачивания Влюбленный призрак - Джонатан Кэрролл

Затем на другой стороне прохода появилась двенадцатилетняя Даньелл Войлес. На ней было простое темно-синее платье, которое взрослая Даньелл сразу узнала. Волосы у девочки были острижены чуть ниже ушей. Она была милым ребенком, не больше и не меньше. Самым запоминающимся в ее облике был потрепанный мужской портфель, который она несла. В ее маленькой ручке он выглядел совершенно неуместно. Казалось, что она несет портфель отца, который где-то поблизости и вот-вот к ней подойдет.

Шагая по проходу, девочка теперь смотрела прямо на взрослую Даньелл, но явно ее не замечала. Беря с полок пузырьки и снова ставя на место, она медленно двигалась по направлению к взрослой Даньелл.

Взрослая Даньелл наблюдала за девочкой с удовольствием и недобрым предчувствием. Видеть саму себя двенадцатилетней девочкой, живой, двигающейся и что-то еще напевающей, а не выцветшим застывшим образом на старой фотографии — это было слишком необычайно и чудесно. Девочка напевала песню «О, счастливый день».

Но в это мгновение что-то пошло не так, и все началось с пуговиц.

Ее мать сшила ей синее платье, когда дочери было одиннадцать, и предоставила ей выбрать для него пуговицы по своему вкусу. Глядя на девочку в синем, идущую к ней по проходу, Даньелл вспомнила тот день, когда она их купила. Но когда она стала особо присматриваться к большим круглым белым пуговицам, они стали менять белый цвет на желтый, а затем на зеленый. Менялись и их очертания. На ее глазах они превратились из белых кружков в желтые полумесяцы, а затем в лягушечьи лапки зеленого пластика.

Когда Даньелл было двадцать, у нее было платьице с желтыми пуговицами в форме полумесяцев. А сейчас в шкафу у нее дома висел халат, который она надевала после работы. Верхняя его часть застегивалась на зеленые пуговки в виде лягушек.

Встревоженная, она перевела взгляд с изменяющихся пуговиц на приближающееся к ней лицо. Оно уже не принадлежало двенадцатилетней девочке. Тело оставалось таким же, но по краям лица пробежало какое-то мерцание, и она стала девочкой лет пяти.

Эта девочка остановилась у полки и сняла маленькую желтую упаковку с помадой. Убедившись, что вокруг никого нет, она быстро подкрасила губки, затем снова закрутила крышку и начала было ставить помаду обратно на полку. На полпути ее рука остановилась. Снова проверив, что на нее никто не смотрит, девочка сунула помаду в карман своего платья.

Наблюдая за кражей, взрослая Даньелл вдруг заметила детали, ранее ускользавшие от ее внимания. Теперь они изменили ее представление о себе.

Первое откровение состояло в том, что, хотя ей было двенадцать, когда она впервые украла, на самом деле эту кражу совершила шестилетняя Даньелл. Не семиклассница, лишь недавно обнаружившая, что на свете есть мальчики, стесняющаяся ходить в школу со старым портфелем отца… Нет, та Даньелл воровкой не была.

Ее телу, да, было двенадцать лет, когда она стояла в проходе аптеки и услышала, как что-то внутри ее кричит: укради! Но на самом деле это маленький ребенок, возбужденный опасностью и риском, отбросил все сомнения и взял помаду.

Впервые в жизни взрослая Даньелл поняла, что все наши прежние личности решают, что нам делать и как поступить, а не только то «я», что живет непосредственно сейчас.

И заранее невозможно сказать, какая из наших личностей возобладает.

Из этого откровения проистекло другое: все наши личности — прошлые и настоящие — определяют, как мы поступаем в каждую минуту жизни.

Даньелл Войлес начала воровать не тогда, когда ей было двенадцать. Она начала воровать, когда ее шестилетнее «я» приказало ее двенадцатилетнему «я» совершить кражу.

Когда Даньелл поняла это, у нее затряслись руки. Ей было двадцать девять. Жизнь ее складывалась так себе. Кое в чем была виновата она сама, кое в чем — нет. Но что в ее жизни зависело от того, что ее неправильные «я» принимали неправильные решения? Сколько раз та из них, что принимала решение, была моложе или старше, более циничной или более доверчивой, нежели та, что это решение исполняла?

Разумеется, шестилетняя Даньелл по-прежнему была жива в двенадцатилетней Даньелл. Была она жива и в Даньелл двадцати девяти лет. Шестилетняя была частью ее истории, одним из первых годовых колец «дерева» Даньелл Войлес. Но чего взрослая не знала вплоть до этой минуты, так это того, что та девочка не только продолжала жить внутри ее, но и сыграла по крайней мере однажды значительную роль в ее судьбе.

Почувствовав, что кто-то тянет ее за рукав, Даньелл опустила взгляд и увидела стоящую рядом двенадцатилетнюю Даньелл в синем платье. Взрослая начала было кивать, но остановилась и вместо этого принялась отрицательно мотать головой. Нет, она такого не понимает. Нет, это нехорошо. Прошло какое-то время, прежде чем до нее дошло значение того факта, что девочка к ней притронулась: теперь она стала видимой для своей двенадцатилетней личности.

— Я подожду тебя снаружи, — сказала девочка, повернулась и пошла к выходу.

Что оставалось делать, как не пойти следом?

Через витрину она видела, что на улице моросит, но, приближаясь к выходу, она заметила также, что, несмотря на ненастную погоду, на маленькой автостоянке возле аптеки происходило какое-то мероприятие. По разные стороны стоянки были припаркованы два автомобиля, а прямо посреди нее стояли четыре стола для пикников. За каждым столом было полно женщин разных возрастов. Даньелл решила, что это, должно быть, собрание девочек-скаутов и их матерей или выездное заседание женского клуба с дочерьми.

Из-за пасмурного дня и на таком расстоянии она не могла ясно разглядеть ни одно из лиц тех женщин, что сидели за столами на стоянке, пока не открыла дверь и не вышла наружу. Морось оказалась теплой и приятной, несмотря на то что не унималась ни на миг. В воздухе висел восхитительный запах жареного мяса, а еще пахло влажными деревьями и мокрой землей.

Она осмотрела столы в поисках девочки в синем, но нигде ее не увидела. Что Даньелл увидела, так это самое себя, сидевшую за одним из столов. Одну себя, другую себя и целый набор других версий себя, которые сидели за этими четырьмя столами. Все эти женщины, сидевшие вместе, были Даньелл Войлес в разные периоды ее жизни.

Как только до нее дошло, что перед ней такое, она не смогла удержаться, чтобы не подойти к этой группе. Они ели свиные ребрышки и картофель фри, разговаривали и смеялись. Две девочки, разница в возрасте между которыми с виду составляла всего несколько лет, с воодушевлением играли в ладушки. Одна женщина, которой было около двадцати пяти, бранила очень маленькую Даньелл, лицо у которой было вымазано шоколадом. Девушка лет под двадцать сидела особняком в конце скамейки, читая любовный роман (Даньелл по-прежнему любила длинные любовные романы) и между делом бессознательно поигрывая кончиками своих волос.

— Хочешь поесть? Ты голодная?

Оторвав взгляд от этой сцены, Даньелл обернулась и увидела девочку в синем, которая протягивала ей бумажную тарелку, наполненную свиными ребрышками и жареным картофелем. В другой руке у нее был бумажный стакан с темным напитком. Даньелл догадалась, что это ее любимый «Доктор Пеппер».

Ничего не ответив, она взяла и то и другое и пошла вслед за девочкой к столам. На нее никто не обратил внимания, лишь подвинулись, освобождая место. Девочка, пристроившись рядом, выбрала себе большое ребрышко из тарелки Даньелл и тут же принялась его обгладывать. Ела она быстро и измазала уголок рта соусом. Утерев губы тыльной стороной ладони, она снова принялась за еду. Было ясно, что девочка болтать не настроена, так что Даньелл тоже начала есть. Так даже оказалось лучше, потому что теперь она могла внимательно рассмотреть женщин вокруг.

Они говорили на разные голоса. Один голос был высоким и резким, другой — смазанным и невнятным. Она стала пытаться сосредоточиться на той или иной женщине и проверить, соответствует ли голос лицу. Было удивительно, до чего редко такое случалось. У одной девочки, которой никак не могло быть больше десяти, оказался удивительно низкий голос. Только некоторое время послушав ее, Даньелл поняла, что малышка сильно простужена. Ну конечно! С самого детства, стоило ей простудиться, голос у нее понижался на целую октаву, становясь тем, что сама она прозвала «кваканьем». Ее парни говорили, что это очень сексуально, им это нравилось, но она все равно считала, что он звучит как кваканье лягушки. Девочка, говорившая сейчас низким лягушачьим голосом, сидела через два стула от Даньелл.

Маленькая девочка, сидевшая напротив, поставила на стол свой бумажный стаканчик, после чего громко рыгнула. Никто не обратил на это внимания. Сегодняшняя Даньелл — тоже, потому что даже сейчас она рыгала, когда была одна, особенно если пила шипучку.

Она узнавала их одежду, узнавала их прически. Она помнила, какие при них были сумочки, что за куклы лежали у них на коленях, названия книг, которые они читали, желтый карандаш с толстым белым ластиком на конце. Дешевый плеер с наушниками, который был у нее несколько лет назад и на котором она снова и снова крутила свои любимые кассеты.