Читаем без скачивания Перехватчики - Лев Экономов

— Ладно, останавливайте, — попросил я, чувствуя легкое кружение.

— Укачало? — Лобанов расстегнул ремни на моих руках.

— Самую малость. Вот уже все и прошло. Придется еще потренировать свой вестибулярный аппарат.

Я снова примкнул к футболистам, которых к концу второго часа всегда оказывалось больше в обеих командах.

Потом мы оделись и пошли на аэродром.

Был парковый день. С поставленных в линию самолетов сняли чехлы. Они лежали на деревянных решетках. Здесь же были и ящики с разложенным по гнездам инструментом, стремянки.

Мой самолет тоже был раскрыт. Многочисленные светлые лючки висели на цепочках, как монисто на женщине.

Вспомнился наш старый «ил» с пустым, как барабан, фюзеляжем. А здесь все пустоты под обшивкой были забиты оборудованием и механизмами.

Из кабины торчали длинные ноги Мокрушина — что-то он там делал. А на плоскости лежала его новенькая фуражка.

«Надо бы береты выдать всем техникам для работы, — подумал я. — На флоте мудрее нашего».

Сзади самолета присел на корточки Брякин и все смотрел в оптическую трубу (она приближала в пятьдесят раз), проверял лопатки турбины, подсвечивая себе фарой от передвижного аккумулятора. Орудуя рычагом, он поворачивал турбину и тщательно изучал одну лопатку за другой.

— Что ищешь? — спросил я его, уже зная, как он ответит.

— Часы.

Так и есть, он искал часы. Я улыбнулся старой шутке. Дело в том, что командир полка как-то сказал на построении, что наградит часами того, кто обнаружит трещину в лопатках турбины, трещину, которая могла привести к аварии самолета в воздухе, а то и к катастрофе.

— В нашем полку таких случаев не было, — напомнил я, — да и в других полках тоже.

— До сегодняшнего дня.

— Что ты хочешь сказать?

— Смотрите, — он отошел в сторону, — только не двигайте рычагом.

Я присел на корточки и посмотрел на лопатку, которая стояла напротив трубки теодолита. Трещина была величиной в несколько миллиметров.

Брякин подозвал техника, и тот тоже осмотрел лопатку. Сомнений быть не могло, ефрейтор обнаружил трещину. Через минуту об этом знали все.

Пришел Одинцов, осматривавший в соседней эскадрилье самолеты. Он надел принесенный ему старый комбинезон, отдал фуражку Брякину и полез в сопло, чтобы вблизи убедиться в достоверности дефекта. Мы молча поглядывали на торчавшие из сопла сапоги с подковками и думали об одном: только бы трещина была не по вине летчиков и эксплуатационников, хотя — чего греха таить — каждый из нас разок дапревысил время работы двигателя на больших оборотах, а перед остановкой не очень-то охлаждал его; только бы нас не таскали потом по разным комиссиям, пусть уж лучше завод расхлёбывается. Мы любили валить на завод, хотя виноваты чаще были сами.

Через несколько минут инженер выбрался из сопла и подал Брякину руку:

— Благодарю вас, ефрейтор, за добросовестное и серьезное отношение к делу. Но это, к счастью, не трещина, а всего-навсего легкий царапок. Двигатель менять не нужно. Но вы так и впредь действуйте.

У всех отлегло от сердца. Я тоже поблагодарил ефрейтора. Он растерянно улыбнулся.

— Эй, сколько времени? — спросил у Брякина проходивший Абдурахмандинов. — Покажи награду.

Брякин отвернулся и стал отвинчивать теодолит. Он все-таки думал, что получит часы. И тогда меня будто кто-то под локоть толкнул. Я снял свои часы и протянул их Брякину.

— Носи на здоровье. Заслужил.

Я вдруг вспомнил, что эти же слова сказал и Герасимов, когда дарил мотористу за усердную службу хронометр. Герасимов считал, что имеет право наградить своего моториста. А я уж и подавно имею — я пытался найти оправдание собственному поступку. И я нашел его. По крайней мере, мне так казалось.

Брякин смотрел на меня с удивлением, спрятав руки за спину.

— Ведь царапина могла быть и трещиной, — сказал я. — И тогда я смог бы потерпеть аварию, а может, и катастрофу.

Брякин замотал головой.

— Не возьму.

— Но почему? Я хочу отблагодарить тебя за добросовестное выполнение обязанностей.

— Спасибо, а часы не возьму, — он отошел в сторону, чуть-чуть сконфуженный и растерянный.

Я был тоже в замешательстве, но чувствовал, что настаивать бесполезно.

— Ладно, — я положил часы в карман.

К самолету стали подходить техники и механики из других эскадрилий. Столпились вокруг моториста, добродушно посмеивались.

— Смотри-ка, Брякин-то стал трибуной передового опыта.

— Вы чего? — спросил я.

— Инженер сейчас будет нас просвещать. «Показательные занятия», — подумал я. Одинцов любил учить на примере других. Я с гордостью посмотрел на Брякина, который теперь полез под плоскость. Ефрейтор не хотел, чтобы на него обращали внимание, и нашел себе другое дело: стал подвинчивать шурупы на обтекателях — они всегда отходили от обшивки, когда понижалась температура.

Потом начался самый обыкновенный технический разбор, и инженер стал говорить о бдительности, которую должны все проявлять при осмотре самолета и двигателя. Он слегка проворачивал турбину рычагом, заставляя техников искать в теодолите обнаруженную Брякиным царапину. Некоторым это не удалось. Одинцов укоризненно качал головой:

— На месте летчика я бы не очень вам доверял. Или:

— Вам придется устроить дополнительный экзамен. Когда все разошлись по самолетам, Одинцов спросил:

— Как вы думаете, если мы сделаем Брякина механиком?

— Я — «за». Парень старается.

— Ну и отлично. Оставим его на вашем самолете. Он поманил Брякина пальцем:

— Значит, так: на той неделе мы примем у вас и еще у некоторых мотористов зачет по конструкции и эксплуатации самолета и двигателя. Сдадите — будете механиком. Идите готовьтесь.

— Есть, — Брякин взял под козырек.

— Вы помогите мотористу, — обратился инженер к Мокрушину. — Поднатаскайте его.

— Он уже замучил нас, — улыбнулся Мокрушин. — И меня, и лейтенанта Простина, и техника звена.

— Ну тогда будет все в порядке. Вот ведь как часто получается, — сказал мне инженер с видом человека, который словно только сейчас открыл для себя какую-то истину. — Когда человека ругают — не помогает. А станут ему доверять — и дело пойдет на лад.

— Доверие окрыляет.

— «Окрыляет» — это вы хорошо сказали. Ну что ж, — он улыбнулся, — люди, которые имеют дело с самолетами, должны быть окрыленными.

Вечером к нам зашла жена Семенихина — Варвара Васильевна, приземистая, грузная и такая же, как муж, бойкая и говорливая, с множеством родинок на щеках и подбородке. Дома были Люся и мама. Пили чай.

— Хочу посмотреть, как устроились. — Она присела на тахту и надавила руками на серебристую обивку, стараясь сжать пружины. — Практичная вещь! А то ваша кровать стояла как катафалк, простите меня за такое сравнение. — Было видно, что Варвара Васильевна не случайно зашла: и платье надела выходное и лакированные туфли на толстых, как чайные чашки, каблуках.

Люся пересела на валик тахты, а хозяйкин стул освободила для Варвары Васильевны.

— Садитесь — чайку с нами…

— Ну что ж, не откажусь. Люблю чай.

— Вам покрепче?

— Можно. О, да у вас и мое любимое варенье. Принимая от мамы блюдце с вареньем, Варвара Васильевна сказала:

— У меня и к вам дело, Анастасия Самойловна. Это насчет фруктовых деревьев. Женский совет полка решил учесть ваш добрый совет. Не подскажете ли нам, какие сорта яблонь и груш лучше посадить?

— Я бы вам присоветовала пригласить настоящего садовника, и желательно из здешних мест, — ответила мама. — Чтобы при подборе пород и сортов климат учел, природные условия, зимостойкость, скороплодность. Хотите, я схожу в колхоз и узнаю там все?

— Ну, нам неудобно вас эксплуатировать.

— А чего неудобно-то! Чай, о своем интересе буду речь вести, — она посмотрела сначала на меня, а потом и на Люсю. — Завтра с утречка я и наведаюсь туда, а потом поговорим.

— Да ведь не так спешно. И мы сами могли бы…

— Зато я тороплюсь. Надо домой. У меня там еще дочка с мальцами. И хочется уехать со спокойной душой.

— О, да у вас и внуки есть. Ну вам можно жить и радоваться. Дети — это самое большое богатство, — Варвара Васильевна задумалась.

— Оно, наверно, всем доступно, — мама усмехнулась. — Ума для этого не нужно у других занимать.

— Всем, кто умеет смотреть вперед, — уточнила Варвара Васильевна. — Я вот тоже хотела бы иметь детей.

— У вас же двое, Варвара Васильевна.

— Двое, это верно. Да только они мои и не мои. Взяли после войны в детдоме. Двойняшечек. А потом нашлись отец с матерью. Теперь дети и живут то у нас, то у них. Одним словом — трагедия.

— А своих бог не дал? — полюбопытствовала мама.

Семенихина ответила не сразу. Она словно собиралась с силами. Ее коричневые, наполовину прикрытые веками глаза устало смотрели в одну точку.