Читаем без скачивания Через триста лет после радуги - Олег Михайлович Куваев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Плащик слал удаляться медленнее. Через минуту они стояли рядом, Муханов и фельдшерица, и Муханов говорил и размахивал руками, а она уже смеялась, закидывая голову, милая простушка.
Санька двинулся к ним. Муханов нес обычную тарабарщину незатейливого уличного знакомства, но столько было неудержимой силы в этой тарабарщине, что фельдшерица смотрела на Муханова с нескрываемым изумлением и все смеялась, смеялась.
Вблизи девчонка оказалась и вовсе простой, так — молодость, зубы, глаза и этот плащик: наверняка окончила медицинское училище в какой-нибудь Кондопоге или Сызрани, и только один бог да Министерство здравоохранения знают, каким ветром занесло ее в это гиблое место, дикое село, что построили плотники с длинными топорами. Санька вспомнил, как покоряли они с братом Семой надменных столичных красавиц, и попытался влезть в разговор. Но ни черта у него не получалось. Мухановский поток красноречия все нарастал, и фельдшерица даже вроде так и не посмотрела на Саньку. И в то же время сам Муханов как-то неуловимо, — черт его знает, как это у него получалось, раз он стоял на месте и говорил, — но все оттеснял и оттеснял Саньку, и Санька очутился уже метрах в пяти, и ему ничего не оставалось, как брякнуть помимо воли:
— Ладно. Пойду посмотрю деревню.
Даже жест такой сделал, как бывало: сигарета между пальцами, небрежный взмах «пойду прошвырнусь», и, уже удаляясь, даже сказал самому себе, как тоже бывало в случае неудач в той жизни: «Ничего особенного. Мухановский товар». И даже убедил себя в этом. В общем позор был полный, в полном законченном варианте.
Санька шел по поселку, месил сапогами черный торф, пока не увидел вывеску «Магазин». «Зайду», — решил он.
Магазин был пуст. В неправдоподобной тишине смотрели на Саньку ряды консервных банок, тюки и кипы какого-то текстильного барахла на полках. Две запыленные витрины с галантереей мерцали мутно и пыльно.
«Как во сне», — подумал Санька. В это время тихо, так же, как во сне, заскрипела где-то дверца, и оттуда выплыла, не вошла, а выплыла бесшумно женщина в домашнем цветастом халате, в дебелой упругости сорока своих лет, — продавщица.
— Ха, москвич! — сказала она.
— Во! — удивился Санька. — По портрету? Как артиста?
— Все знаем, — загадочно сказала продавщица, бесцеремонно разглядывая Саньку. — Домов-то двадцать. Людей меньше. А рыжий где?
— Любовь нашел, — отшутился Санька. — Рыжие сразу находят.
— Людка, — утвердила продавщица. — А ты ничего, красивый. Правильно говорили.
— Если бы десять минут назад мне это сказали, — снова пошутил Санька.
— Людка! — опять утвердила продавщица. — Не на ту, голубчики, напали.
Она все разглядывала и разглядывала Саньку, потом вдруг сказала:
— Заходи!
Санька нырнул под прилавок, двинулся за могучей цветастой спиной и очутился в дощатой комнатушке: фактуры наколоты на гвоздиках, счеты, стол, скамейка с одной стороны, дощатый же топчан — с другой. В углу — печь.
— Подожди, — сказала продавщица и, загораживая спиной стол, стала убирать в сумочку что-то. Санька краем глаза заметил какие-то фотографии с оборванными углами, письма, тесемки, обрывки.
— Садись, — сказала наконец продавщица и сама тяжело опустилась на топчан, а ридикюльчик свой положила за спину и так прижала его к стенке, как будто Санька мог выдернуть его, заглянуть внутрь подержанной клеенки, украсть тайну. Санька сел на скамейку. Продавщица все разглядывала его, и сам он смотрел: твердое, чуть обрюзгшее, красивое лицо, и мрачная сила была в глазах.
«Господи! — подумал Санька. — Да она же пьяна».
— Верно, — сказала продавщица, будто читала его мысли. — Выпила. Надо было. Ты пьешь?
— Еще как, — сказал Санька.
— Привираешь, — сказала продавщица, — Достань за занавеской. Спирт там, вода и прочее. Быстро.
Они выпили по стакану разведенного спирта. Санька начал хмелеть, но продавщица все оставалась такой же — красивый, подержанный временем монумент в цветастом халате.
— Меня Зина зовут, — сказала она. — За глаза Зинкой. Рыжий придет?
Санька пожал плечами.
— Зачем? — спросила Зина. — Зачем вы, молоденькие, здесь? Люда эта приехала. Хорошая девочка. Вы двое. Сюда убегают. В ваши годы зачем убегать?
— Мы не убежали, — сказал Санька. — Мы прибежали.
Но цыганские продавщицыны глаза смотрели на Саньку с гипнотизирующей проницательной силой. Она покачала головой.
— Деньги! — сказала она. — Совесть потерять прибежали. Налей!
Они выпили снова, и Зинка сказала:
— На моей работе, да с этими чукчами я могу миллионером быть. Травяной, доверчивый народ. Но нет у меня ничего, кроме моей зарплаты... — Она не договорила, а так еще плотнее прижала к стене свою заветную обшарпанную сумочку с неизвестными в ней секретами. — Вот за что меня уважают, хотя и зовут за спиной Зинкой.
Санька чувствовал, что он шалеет от спирта и немигающего Зинкиного взгляда. «Этот невероятный мухановский финт с фельдшерицей. Зинка здесь почему? Убежала от суда, как я?» А Зинка зловеще подняла палец:
— Помни! Народу здесь мало. Разные есть. Умные есть, глупые, посрединке. Но сволочей нет. Сволочи здесь не жить — ничего здесь не скроешь. Все на виду. Так и рыжему передай… Теперь уходи, москвич.
Санька снова шел по торфяной безлюдной улице, голова кружилась. Улица все так же была безлюдна. Белые кубики домов стояли по сторонам, и внимательные их окна смотрели на улицу и на Саньку.
23
Людвиг.
Он зашел к ним вечером при костюме и с коньяком. Фигура дышала торжественной учтивостью. Торжественнее всего был костюм — изделие стародавних лет с ватными плечами и широченными брюками, но, Черт возьми, это был великолепный костюм, и сам Людвиг, французского облика человек, был великолепен.
— Вот, — сказал Людвиг. — Я зашел… Лимона, к сожалению, нет. Здесь коньяк принято пить под шпроты.
— Пойдет, — рассеянно сказал Муханов. — Какие там лимоны.
Людвиг сходил в свою комнату и принес три кристально чистых стакана.
— Я вымыл их с содой, — сказал он, — коньяк любит очень чистую посуду.
— А, чего там, — снова откликнулся Муханов. — Какая посуда.
Чопорная костюмная Людвигова церемонность придала тон их первому вечеру в этом поселке. Сдержанная беседа взрослых людей. Санька, еще не опомнившийся от продавщицыного спирта, изо всех сил старался не быть пьяным, и даже Муханов, весь какой-то взъерошенный, весь внутри себя, держался.
— Вы из Прибалтики, да? — спросил он. — А сюда как?
— Вам не понять, — строго ответил Людвиг. — Вам ничего, ребята, не понять.
— Мы что, чурки? — обиделся Муханов.
— Не те слова. Не то, — покачал головой Людвиг. — Человека можно обстрогать до чурки. Но обычно человек — больше.
Людвиг достал коробку «Казбека», с легким таким поклоном предложил Муханову и Саньке.
«Сейчас, — думал Санька, хмелея от папиросы
