Читаем без скачивания The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

то, что она распространилась на целые континенты. Железная дорога была культурно нейтральна в своих потенциальных применениях. Однако в реальной жизни она использовалась по-разному. Утверждают даже, что российская публика не проявляла особого энтузиазма по поводу высокой скорости железнодорожного транспорта (которая в любом случае была более размеренной, чем на Западе), поскольку культурное предпочтение медлительности исчезло только тогда, когда наблюдения других стран показали, насколько отсталой становится Россия. Поезда были не только быстрее, но и комфортнее, чем старые виды наземного транспорта. В 1847 году французский композитор Гектор Берлиоз, направляясь из Тауроггена (ныне Таураге в Латвии) в Санкт-Петербург, провел четыре дня и четыре ночи в ледяных санях, которые он описывает как "герметически закрытый металлический ящик", испытывая "мучения, о которых я не подозревал даже в самых смелых мечтах". С другой стороны, появилось новое бедствие - крушение поезда: в Англии, где Чарльз Диккенс едва выжил в 1865 году во время путешествия с южного побережья в Лондон; в России, где царь Александр III пережил то же самое в 1888 году; а также в Индии и Канаде. Не позднее 1910 года механическое ускорение и денатурация восприятия времени стали в принципе, хотя и не всегда фактически, реальностью для большей части населения Земли.

Это можно с меньшей уверенностью сказать о новых временных категориях, используемых в интерпретации мира, которые Козеллек проанализировал в связи с Sattelzeit около 1800 г. в Западной Европе. Ускоренное переживание истории было лишь слабо связано с большей физической скоростью передвижения и коммуникации. Он также не приобрел такой же универсальности. Мы уже видели, насколько мал был радиус непосредственного влияния Французской революции. Но возникает также вопрос, можно ли найти где-либо еще в мире философско-историческую модель, которую Козеллек обнаруживает в эпохальных изменениях в Европе около 1800 г., - насильственный "разрыв" временного континуума посредством революционных действий в настоящем. Было ли что-то сравнимое в тех частях мира, которые не были потрясены 1789 г., и если да, то когда? Дремали ли они в дремоте предсовременности? Или их опыт "открытия" был иным? Англия, обезглавившая короля еще в 1649 г., была взволнована, но не потрясена парижскими событиями. Соединенные Штаты к 1789 г. уже оформили свою революцию в письменную конституцию и направляли ее в безопасные институциональные каналы.

Где еще в XIX веке мы найдем ощущение того, что нечто совершенно новое ворвалось в привычные жизненные циклы и общепринятые ожидания будущего? Милленаристские движения и апокалиптические проповедники жили за счет этого эффекта. Они существовали в разных регионах - от Китая через Северную Америку (как среди коренных американцев, так и среди белых, например мормонов) до Африки. Как показывают многочисленные свидетельства, афроамериканцы переживали конец рабства как внезапный рассвет новой эры, даже если реальная "смерть рабства" часто была тяжелой, затяжной и разочаровывающей. От Французской революции до китайского движения тайпинов 1850-х годов видение нового часто было связано с решимостью связать его с реорганизацией времени. Календарь, порывающий с традицией, сам по себе является частью революции. Однако отнюдь не следует считать, что он всегда связан с мессианским одухотворением или сопротивлением логоцентризму ранее гегемонизировавшей культуры.

Более характерным для эпохи конца XVIII века является стремление рационализировать учет времени, сделать его более соответствующим современному миру. Так было во Франции в 1792 году, в Японии после обновления Мэйдзи 1868 года или в России в феврале 1918 года, когда большевистский режим без промедления перешел на григорианский календарь. Тот же импульс прослеживается и в контргосударстве, которое стремились построить китайские повстанцы-тайпины, чей календарь имел не только эсхатологические, но и сугубо практические ориентиры. Новое небо и новая земля", - говорится в документах тайпинов, - должны преодолеть ложные учения и суеверия прошлого и дать крестьянству возможность рационально распределять свое трудовое время. Время должно было быть простым, прозрачным, лишенным магии.

 

ГЛАВА

III

. Космос

 

1. Пространство и время

Отношения между временем и пространством - одна из главных тем в философии. Историки могут быть более скромными в ее рассмотрении. Для них может быть достаточно высказывания Райнхарта Козеллека: «Любое историческое пространство конституирует себя в силу времени, через которое оно может быть пройдено, времени, которое делает его политически или экономически контролируемым. Временные и пространственные вопросы всегда переплетаются друг с другом, даже если метафорическая сила всех образов времени изначально исходит из опыта пространства». Географ Дэвид Харви, подходя к этому вопросу с другой стороны, говорит о «сжатии времени-пространства». Поэтому разделение этих двух понятий в некотором смысле искусственно. Несмотря на многочисленные переплетения, в исторической перспективе не следует упускать из виду три важных различия между пространством и временем.

Во-первых, пространство более непосредственно воспринимается органами чувств, чем время. Его может ощутить каждый из них. В виде "природы" это материальная основа борьбы человечества за средства к существованию: земля, вода, воздух, растения и животные. Время ограничивает жизнь человека, изнашивая организм; пространство может противостоять ему в определенных ситуациях как враждебное, всепоглощающее, смертельно опасное. Поэтому человеческие сообщества организованы в очень четко определенных пространствах, переживаемых как природная среда, но не в конкретном времени. Время - это культурная конструкция, выходящая за рамки астрономического цикла "день-ночь", климатического годового цикла и закономерностей океанских приливов и отливов. Пространство же - это прежде всего предпосылка человеческого существования, которая получает культурную интерпретацию лишь в более поздний момент времени.

Во-вторых, вне математики - области редких специалистов - пространство вообще не поддается абстрактному осмыслению. Оно лишено схематической закономерности хронологически структурированного и пронумерованного времени. Существует ли чистое пространство или только реляционное пространство, зависящее от форм жизни, которые в нем существуют? Является ли вообще пространство темой для историков до тех пор, пока человек не начнет пытаться придать ему форму, наделить его мифами, придать ему ценность? Может ли пространство быть чем-то иным, кроме как набором мест?

В-третьих, время может быть произвольно определено с точки зрения астрономических закономерностей, но оно не может быть материально изменено таким образом, чтобы это отразилось на последующих поколениях. Труд обретает материальную форму в земном пространстве. Пространство более податливо, чем время: оно является результатом своего собственного "производства" (Анри Лефевр). Его также легче преодолеть, подчинить, уничтожить: путем завоевания или материального истощения, но также и путем расчленения на множество частей. Пространство является предпосылкой формирования государств. Государства черпают ресурсы из пространства. Конечно, в разные эпохи пространство имеет разное значение. Как "территория" оно становится сугубо политической ценностью только в современной Европе.

Где находился девятнадцатый век? Эпоха определяется в основном временем, но можно описать и ее пространственные конфигурации. Наиболее