Читаем без скачивания Страж фараона - Михаил Ахманов

Семен нахмурился.

– Убить царицу… это, наверное, непросто… Хенеб-ка – бдительный страж…

– А Рихмер – Ухо Амона, и соглядатаи его повсюду, ибо всюду есть жрецы. Жрецы – знание, царь – сила и воля, народ – плоть и мышцы, и три эти камня державы скрепляются повиновением. Чтобы оно было прочным, есть тайные наблюдатели и доносчики, есть дознаватели и есть убийцы. А коль они есть, то стоит приглядеть не за одними немху… Может быть, за мной и за тобой, за знатными семерами, а за царицей – наверняка. У нее ведь много слуг и много телохранителей… Как узнать, какой из них добавит яда в кушанье или метнет стрелу?

«Все, как у нас, – подумал Семен, – киллеры, искусствоведы в штатском, бойцы невидимого фронта…» При мысли, что Меруити могут убить, сердце его дрогнуло, затрепетало, но тут же вернулось к прежнему ритму. То, что не случилось, не случится! – мелькнуло в голове, однако вслух он вымолвил:

– Это мне не нравится.

– Мне тоже, но гранат красен, а лотос бел, и с этим ничего не поделаешь. Как не выведешь пятен с боков леопарда. – Инени погладил лежавшую перед ним накидку и спросил: – Что подсказывает твоя мудрость, друг мой? Как отвратить угрозу? Как делают это в твоей стране и в тех далеких временах, откуда ты явился к нам?

Семен обвел взглядом книгохранилище. Оно выполняло функции библиотеки, нотариальной палаты и государственного архива; тут, в сухих подземельях и прохладных залах, пристроенных к Дому Жизни, лежали на полках и в сундуках бесчисленные свитки папируса, пергаменты, сирийские ткани, кедровые доски и глиняные клинописные таблички с евфратских берегов. Дипломатическая переписка, указы и завещания владык, религиозные тексты, перечни трудовых повинностей, даней из покоренных стран и собранных в Та-Кем налогов, списки пожертвований и наград, а также песни, поэмы, сказки, поучения, научные и философские трактаты… Немногое дойдет до будущих времен, но и дошедшего хватит потомкам, чтобы понять: были в Обеих Землях свои Сервантесы и Шекспиры, Пушкины и Байроны, Гомеры и Платоны… Были!

Теперь вот и Маккиавели есть, с угрюмой усмешкой подумал Семен.

– Ты спрашиваешь, как это делают в моей стране? Так же, как всегда и всюду: перекупают людей из противного стана. Не самых главных, но таких, от коих зависят вожди. Вот, скажем, этот Рихмер… Кто он такой? Чего он хочет? К чему стремится?

– Рихмер – тень Софры, – пояснил Инени. – Софра возвысил его из немху, дал ему земли, стада и власть, мед и вино, мясо и хлеб… Все дал! И мы, клянусь Маат, большего не сможем ему предложить!

– Разве? Всякая тень хочет сделаться тем, кто ее отбрасывает, – промолвил Семен. – Но о тенях – как-нибудь попозже, а сейчас скажи мне, Инени: ты знаешь, что я бываю в Доме Радости, у великой царицы?

Жрец кивнул.

– И Рихмер с Софрой тоже об этом знают?

Новый утвердительный кивок.

– Разумеется, друг мой! Известно, что ты рисуешь, лепишь из глины и говоришь с царицей. Я думаю, это хорошо. Время смутное, а речи твои мудры и вселяют в нее уверенность.

– Она сказала тебе об этом?

– Да.

– Но ведь не каждое слово из наших речей передают Рихмеру?

– Надеюсь, не каждое. И от меня он не услышит ничего, Гор тому свидетель! Великий Гор, чьи глаза – луна и солнце, а крылья покоятся по обе стороны небосклона!

– Вот и оставим его в покое. Его, но не Софру с Рихмером. Пусть они узнают от тебя кое-что похожее на правду – например, что я провидец и маг, что царица верит мне, как призраку первого Джехутимесу, и слово мое весит сто дебенов золота: могу склонить ее к Софре или к Хоремджету.

Пару минут Инени сидел в молчании, потирая ястребиный нос и рассматривая Семена маленькими запавшими глазками, будто видел его впервые; затем проговорил:

– Рихмер хитер! Думаешь, поверит?

– Почему бы и нет? Я просил царицу возвысить Сенмута – пусть возвысит! Так возвысит, чтобы Рихмер поверил в цену моих слов! Сотня дебенов золотом, не меньше!

– Вижу, на серебро ты не согласен[23], – произнес жрец с усмешкой, но тут же погасив ее, добавил: – Опасные игры, очень опасные! Я верю в твой ум и твою мощь, но помни: хоть мал скорпион, да коварен и убивает даже льва. Я не хочу твоей смерти, Сенмен.

– И я не хочу, а значит, попробую договориться с Рихмером.

– Вдруг не договоришься?

Семен хмыкнул и пожал плечами.

– Вернусь в поля блаженных! А ты почтишь меня и сложишь в мой саргофаг столько ушебти, сколько дней в году.

– Я прикажу отлить их из золота – ровно на сто дебенов, – пообещал жрец, поднимаясь.

Он удалился, оставив Семена размышлять над свитком древних поучений. Их автор был, несомненно, мудрецом, верившим в силу и нетленность слова и полагавшим труд рапсодов столь же вечным, как творения ваятелей. «…Они не возводили себе пирамид из бронзы с надгробными плитами из железа… Книги поучений стали их пирамидами, тростниковое перо – их дитем, поверхность камня – их женой… Они ушли, и имена их были бы забыты, но писания заставляют помнить их…» Пожалуй, в этом таилась истина; мудрое слово и в самом деле помнилось, а значит, обладало мощью – такой же, как камень и металл.

Какое же слово он скажет Рихмеру? Чем соблазнит, как пригрозит, чтобы отвести опасность от царицы?

Слово еще не пришло, однако он знал, что не оставит эту женщину и не отдаст ее ни Софре, ни Хоремджету. Не отдаст никому!

Ковры, подушки и циновки разложили под каштаном, зажгли светильники, вытащили лучшую посуду – серебряные блюда для жаркого, фаянсовые чаши для вина и бронзовую лохань для омовений; служанок нарядили в платья из тонкого льна, То-Мери дали корзинку с цветами, Техенну и Ако поставили с факелами у ворот – встречать гостей. У водоема тоже постелили циновки – для шестерых арфисток; в лампы добавили шарики кифи, и над садом поплыл беловатый благовонный дымок.

Брат праздновал великую удачу – его подняли до таких высот, что впору закружиться голове. Правитель дома царицы, наставник ее дочерей… пусть не главный наставник, а заместитель Инени, но все же этот пост делал его одним из важных государственных сановников. Они, подобно шахматным фигурам, располагались в строгой иерархии, и первым в табели о рангах шел ферзь-визирь – или, по-местному, чати; пост еще вакантный, предмет борьбы и споров, так как чати должен был сделаться регентом и наставником юного пер’о. Вторая позиция была за Софрой, предводителем жречества Та-Кем, а за его спиной выстраивались прочие фигуры: Нехси, царский казначей, Исери, главный над житницами Нижнего и Верхнего Египта, и Саанахт, правитель Дома Войны. Три министра – финансов, сельского хозяйства и военный… Место Сенмута теперь находилось в этом ряду – выше, чем у Пенсебы, градоначальника Нут-Амон, и выше, чем у Рамери и трех-четырех знатнейших хаке-хесепов. Выше, чем у Хоремджета… Но под рукой военачальника было много пешек – копейщики и стрелки, секироносцы и колесничие, весь столичный гарнизон, с которым Саанахт, ввиду глубокой старости и дряхлости, управиться не мог. Секиры и копья являлись веским аргументом в пользу Хоремджета, способным продвинуть его в ферзи и даже в короли – пожалуй, с большей вероятностью, чем Софру.

Но эти невеселые раздумья не помешали Семену насладиться пиром. Газель, запеченная на вертеле, оказалась великолепной, как и терпкое вино из-под Абуджу, журавли и гуси, пирожные Абет и томные песни арфисток, которых было столько же, сколько пирующих, и это сулило иные радости, кроме газели. К тому же пир оживлялся беседой, чему способствовали и вино, и созерцание арфисток, и тучный болтливый Пианхи, сын Сенусерта, служитель Мут, писец в чезете колесничих и смотритель царского стола. Все эти должности помогали проникновению в разные жизненные сферы, и Пианхи отнюдь не скрывал, что проник так глубоко, как позволяют чуткий слух и острый глаз. Вдобавок он обладал таинственным искусством чревоугодников и сплетников – есть, пить и говорить в одно и то же время.

– Наш драгоценный друг, – Пианхи кивнул в сторону Сенмута, – сделал выбор, и нам остается молить богов, чтобы выбор этот оказался верен. Что до меня, то я принесу обильные жертвы Амону, Мут и Птаху… – Он ухватил газелью ляжку и оторвал зубами кус. – Завтра же принесу… трех гусей и сосуды с благовониями… умм, какое мясо!.. пожертвую их, чтобы печень Сенмута не высохла в песках пустыни, чтобы руки были полны богатства, как цветочная корзина у этой юной девушки… – писец алчно покосился на То-Мери, – и чтобы он звал друзей к себе – умм! – тысячу раз!

– Не понимаю, о каком выборе ты толкуешь, – сказал изрядно захмелевший Кенамун, начальник рудников. – У нас нет выбора, ибо вершит его Великий Дом – жизнь, здоровье, сила! Он может возвысить нас или низвергнуть, послать на север или юг… Мы не выбираем, Пианхи, мы делаем то, что нам велят.

– Он прав, – заметил Джхути, художник и приятель Сенмута. – Мы – муравьи под стопой владыки, и слушаем его призыв.