Читаем без скачивания Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя» - Николай Дубровин

Пока возился Даниленко с зуавами, французы бежали мимо него целыми толпами и атаковали наших рабочих.

С первым выстрелом в цепи генерал Хрущев приказал зажечь фальшфейер – сигнал тревоги – и вместе с тем построил Волынский полк левее редута. По приказанию инженер-штабс-капитана Тидебеля работавшие в укреплении селенгинцы разобрали ружья и стали за валом в ожидании неприятеля. Правее редута стал полковник Сабашинский с батальоном селенгинцев, работавшим во рву. Построившись вогнутым фронтом, волынцы молча бросились в штыки. В темноте ночи закипел ожесточенный бой. Небольшое пространство, на котором боролись противники, освещалось на мгновение ружейными выстрелами, но затем тотчас же погружалось в еще больший мрак; только звук оружия, крики «Ура!» и возгласы неприятеля указывали место побоища. Сам генерал Хрущев был окружен неприятелем, один из зуавских офицеров бросился с обнаженной саблей на генерала, но полковой горнист Павлов выбил саблю из рук офицера, а рядовой Белоусов заколол его. Завязалась всеобщая свалка. Волынцы смешались с французами, французы с нашими. Там французы звали к себе на помощь, здесь громко раздавалось: «Ребята, сюда!» Повсюду происходила самая жестокая схватка: резались, кололись, стреляли в упор, с трудом отличая впотьмах друг друга. Вдруг над головами волынцев и селенгинцев пронеслись целые десятки светящихся ядер с наших батарей. Упав на землю, они осветили окрестность – и враги взглянули в лицо друг другу. Пользуясь этим временным светом, наши батареи открыли частый огонь по наступавшему неприятелю. Целый град снарядов и бомб сыпался на французов с Малахова кургана и соседних батарей. Пароходы «Владимир», «Громоносец» и «Херсонес» извергали потоки чугуна, опустошавшего ряды наступающего неприятеля.

Презирая смерть, французы смело шли в атаку на свернувшихся в колонны неподвижных волынцев. Батальон за батальоном, как волна за волной, напирали они на несокрушимую скалу штыков храброго полка, молчаливо отражавшего все удары. Среди сильного огня, порой все озарявшего, можно было отличить массы сражавшихся. В нескольких местах видны были две черневшиеся стены, напиравшие одна на другую, сталкивавшиеся и смешивавшиеся. Крики каждой толпы, набегавшей вперед, при каждом наступлении были полны воодушевления, но потом ослаблялись и покрывались наконец стонами и болезненными возгласами раненых.

Синие мундиры французов заметно отделялись от наших серых шинелей. Видимо, редели их стены, колебались, сгущались, бросались вперед, и вслед за тем громче и сильнее раздавалось русское «Ура!», от которого устоять врагу было невозможно – и французы отступали.

Одновременно с этим другая неприятельская колонна, с охотниками впереди, бросилась на редут, казавшийся им издали небольшим и только что начатым укрепленьицем. Подойдя к нему ближе, они увидели свою ошибку. Вместо начатого небольшого укрепления они нашли перед ним ров глубиной аршина в два, а шириной в сажень, нашли довольно высокую насыпь, из-за которой посыпались на них целые тучи пуль селенгинцев, стоявших в укреплении. Сгоряча неприятель бросился в ров, и смельчаки полезли на бруствер, хватаясь за туры, еще не насыпанные землей; многие скатывались вместе с ними в ров, другие кое-как взбирались на вал. Первым взобрался на вал командир охотников, но был поднят на штыки. За ним взбирался другой офицер. Он чувствовал, что ему помогают в этом трудном деле, но вслед за тем кто-то схватил его за ворот, вышиб саблю и потащил в глубь укрепления. За офицером лезло много солдат, но все они или были взяты в плен, или сброшены штыками в ров, где нашли себе могилу.

Видя расстройство неприятеля, генерал Хрущев приказал ударить сбор – и заколыхалась неподвижная дотоле стена волынцев. С барабанным боем кинулись наши батальоны навстречу свежим силам союзников, спешившим на помощь к своим. Дружный удар в штыки сломил неприятеля. Французы стали отступать. Волынцы очутились сбоку и в тылу неприятельской колонны охотников, атаковавшей редут. Боясь быть отрезанной, колонна эта быстро отошла назад и попала под выстрелы наших батарей. Полковник Сабашинский во главе батальона своих селенгинцев двинулся вперед, встретил на пути новую колонну неприятеля, спешившую на помощь к бывшей у редута, и одним ударом сбросил ее в лощину под выстрелы нашей артиллерии.

Французы отступали по всей линии. Пытаясь несколько раз остановить натиск волынцев и селенгинцев, но каждый раз опрокидываемые ими, они скрылись в своих траншеях. Поражение неприятеля было полное. Успехом в этом мы обязаны хладнокровной распорядительности генерала Хрущева, храбрости полковника Сабашинского и необыкновенной стойкости солдат Волынского и Селенгинского полков.

Через час после первого выстрела сражение было кончено, потерпевший поражение неприятель не сделал потом ни одного выстрела. Волынцы отошли на прежнее место, селенгинцы – в редут доканчивать начатую работу. Не тишина, а всеобщий говор сопровождали работы. В ином месте работавшие рассказывали друг другу случаи из недавней встречи с неприятелем, в другом громко смеялись над солдатиком, нарядившимся во французскую амуницию, там, по склону насыпи и во рву, убирали тела убитых, подбирали раненых или рассматривали неприятельский штуцер, доставшийся в добычу победителям.

Рассветало. Утренняя заря осветила кровавое поле ночного побоища, на котором лежало более ста неприятельских трупов и шестьдесят пять наших. Все они были собраны и похоронены нами с особой церемонией. Французов хоронили особо от наших. Немного ниже редута рядами сложены были убитые обеих сторон. В головах у русских теплились восковые свечи, приткнутые к земле. Почетный караул, поставленный при телах убитых, отдал им последнюю воинскую почесть. Печальный религиозный обряд совершился. Сослуживцы со слезами попрощались с товарищами. Залп из ружей, как последний привет героям, смешался с криками, слышными у подошвы горы недалеко от бухты. Там остатки храброго Волынского полка приветствовали прибывших к ним дорогих гостей, двух великих князей, Николая и Михаила Николаевичей.

По всему склону горы в живописных группах отдыхали участники славного ночного дела. Кто чистил ружье, кто утолял голод, кто перевязывал рану себе или товарищу, а кто и просто сидел да подшучивал над товарищами. При посещении дорогих гостей все это смешалось, все зашевелилось. Великий князь Николай Николаевич от имени государя императора благодарил храбрых за совершенный ими подвиг. Громкое «Ура!» было ответом на эти слова. В это время адъютант главнокомандующего князя Меншикова привез Георгиевские кресты отличившимся. Великий князь собственноручно вручил их некоторым из нижних чинов. Восторгу волынцев не было пределов, громкое «Ура!» сопровождало великих князей до самой шлюпки, в которую они сели, чтобы отправиться в город на перевязочный пункт, а оттуда на Северную, где Великий князь Николай Николаевич заведовал всеми работами по постройке укреплений, а Великий князь Михаил Николаевич – вооружением их артиллерией.

Едва только Селенгинский редут приведен был к окончанию, как союзники были удивлены еще более смелой новой постройкой. В ста саженях впереди и левее Селенгинского редута и только в 300 саженях от неприятельских подступов явился утром 17 февраля новый редут, названный Волынским.

Французы не отваживались теперь делать на него нападения, а ограничивались только ружейной перестрелкой, которую вели с нашими стрелками, залегшими в ложементах.

В ночь с 26 на 27 февраля саженях в двухстах впереди и несколько левее Малахова кургана было заложено на холме еще третье укрепление, названное Камчатским люнетом.

В это время в Севастополе было получено горестное известие о кончине Императора Николая 1, а вслед за тем последовало и назначение нового главнокомандующего. Вместо князя Меншикова, уволенного по расстроенному здоровью, главнокомандующим в Крыму был назначен генерал-адъютант, генерал от артиллерии князь Горчаков 2-й.

Князь Михаил Дмитриевич Горчаков представлял редкий пример человека, одаренного самыми возвышенными душевными качествами, посвятившего всего себя на службу государю и отечеству. Горячо, очень горячо любя Россию, князь Михаил Дмитриевич готов был не только руку свою положить на огонь за отечество, а сам кинулся бы в пламя, если бы только знал, что это принесет какую-либо пользу для государства. Самоотвержение князя было всегда отличительной его чертой; когда Михаил Дмитриевич узнал о затруднительном положении, в котором находилась малочисленная наша армия в Крыму, он тотчас же, не ожидая ничьих приказаний, послал ей на помощь часть войск своих из придунайских княжеств, несмотря на то что сам мог быть атакован многочисленнейшим неприятелем. Меншиков, получив известие о присылке подкреплений, благодарил князя и говорил, что Россия никогда не забудет его горячей любви к отечеству и личного самоотвержения. Честность, откровенность, прямота и бескорыстие князя Михаила Дмитриевича были беспредельны. Войска знали это и называли его честным князем.