Читаем без скачивания Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя» - Николай Дубровин

Видя, что открытой силой, простым нападением невозможно отнять у нас ложементы, французы решились вести подступы против Камчатского люнета и, приближаясь постепенно своими траншеями, сначала овладевать ложементами, а потом и самим люнетом. С этой целью они открыли сильный огонь по Камчатскому люнету и Малахову кургану. Огонь этот, не прекращавшийся в течение нескольких дней, вырвал из рядов севастопольского гарнизона начальника 4-й оборонительной дистанции доблестного контр-адмирала В. И. Истомина. Он был убит ядром в голову утром 7 марта при возвращении с Камчатки на Малахов курган.

Со дня высадки союзников в Крыму, заведуя четвертой оборонительной дистанцией и поместившись на Малаховом кургане, Владимир Иванович не знал ни отдыха, ни покоя. Истомин с самого начала осады и по день смерти, в течение семи месяцев, ни разу не раздевался, а если и ложился спать на несколько часов, то делал это только по необходимости, присущей человеку. Без личного надзора адмирала лопаты земли не было взброшено на Малаховом кургане, который был его кораблем, его домом, его любимым детищем. Из Малахова кургана Истомин сделал отдельную крепость, грозную для неприятеля.

Семь месяцев сряду по нескольку раз в день он осматривал работы, ходил в цепь и в ложементы. Презрение к смерти составляло отличительную черту характера Владимира Ивановича.

– Наш адмирал будто о семи головах, в самый кипяток так и лезет, – говорили малаховцы о своем начальнике.

Когда Истомину замечали об опасности, которой он себя подвергает, он отвечал: «Я давно уже выписал себя в расход и теперь живу на счет англичан и французов».

Презирая сам всякую опасность, Владимир Иванович наблюдал, однако же, за тем, чтобы доставить возможные удобства гарнизону, и за несколько часов до своей смерти просил самым настойчивым образом о прибавке носилок для облегчения участи раненых. Бесстрашный под пулями, В. И. Истомин скорбел душевно, смотря, как за недостатком носилок таскали раненых на ружьях или просто за руки и за ноги. Стоны их болезненно надрывали его доброе сердце.

Истомин погиб, возвращаясь с Камчатского люнета. Он шел не по траншее, а по ее гребню. По одну сторону адмирала был капитан-лейтенант Сенявин, по другую – инженер Сахаров.

– Ваше превосходительство, – сказал ему Сенявин, – сойдите в траншею, тут очень опасно идти.

– Э, батюшка, – отвечал Истомин, – все равно от ядра не спрячешься.

В это мгновение ядро оторвало ему голову, костями которой были контужены оба офицера, его сопровождавшие; на шее адмирала осталась только ленточка Георгиевского креста, разлетевшегося вдребезги. На следующий день доблестного адмирала похоронили в том же склепе, где лежали Лазарев и Корнилов…

Мы хоронили Истомина, а неприятель громил по-прежнему своими выстрелами его Малахов курган и Камчатку, как называли солдаты Камчатский люнет. Под прикрытием этого огня французы начали вести свои подступы не далее как в 40 саженях от наших ложементов. Чтобы удалить неприятеля и вместе с тем уничтожить его работы, решено было в ночь с 10 на 11 марта произвести усиленную вылазку. В состав отряда назначено девять[12] батальонов, общее начальство над которыми принял генерал-лейтенант Хрулев, назначенный еще 4 марта начальником войск на Корабельной стороне и на передовых позициях левого фланга.

В то же время контр-адмирал Панфилов получил приказание для развлечения сил неприятеля отправить со своего 3-го бастиона два отряда охотников для атаки английских траншей. Капитан 2 ранга Будищев и лейтенант Бирюлев назначены начальниками этих отрядов. Известие о вылазке, несмотря на желание сохранить его в тайне, скоро облетело весь севастопольский гарнизон и было принято с восторгом.

– Знаешь новость? – спрашивали офицеры другу друга.

– Нет.

– Прикидываешься – дело секретное, правда, но, верно, знаешь.

– Нет, право не знаю.

– Сегодня большая вылазка.

– Будто?

– С Камчатки Хрулев пойдет.

– Господи помоги! Господи помоги! – говорил каждый с пожеланием полного успеха нашему оружию.

Стояли лунные ночи, и потому приказано начать наступление не ранее 11 часов, когда скроется луна.

В восемь часов вечера стали собираться на Малаховом кургане люди, которые должны были идти в голове отрядов и охотников. Два батальона Камчатского полка залегли в ложементах перед люнетом того же имени; по бокам его расположились войска, назначенные на вылазку: с правой стороны люнета стал батальон Днепровского полка, два Волынского и один Углицкого полка, а с левой – два батальона Днепровского полка. За войсками и правее Камчатского люнета стал батальон моряков 35-го и 44-го флотских экипажей, предназначенных для уничтожения неприятельских траншей.

Правый фланг атаки поручен был командовавшему Камчатским полком полковнику Голеву, а левый – командовавшему Днепровским полком подполковнику Радомскому.

Личность Ивана Петровича Голева была одна из замечательнейших при славной защите Севастополя. Человек скромный и в высшей степени честный, Иван Петрович во все время своей боевой деятельности вращался в кипятке, там, где было жарче. Одиннадцать ночей сряду он воздвигал на страх врагам грозный Камчатский люнет и, как сейчас увидим, в предстоящем ночном нападении был одним из главных виновников блестящей победы.

В девять часов вечера войска были на своих местах – и ожидали только приказания начинать.

На небе светила луна, под ней пробегали облака, тень которых расстилалась по земле черными полосами и пятнами, принимаемыми молодыми солдатиками за вражьи колонны. Но вот две тени принимают вид правильных четырехугольников и, приближаясь все ближе и ближе, открывают сильный ружейный огонь, вследствие которого наши стрелки должны были уступить свое место врагу, вдвое сильнейшему. Цепь наша покинула переднюю линию ложементов – французы заняли их. Имея намерение предупредить нас и ожидая нашего нападения, неприятель двинул вперед значительные отряды. При первых выстрелах генерал-лейтенант Хрулев прибыл на место. Окинув взглядом окружающую местность, он видел, что медлить нечего, что надо пользоваться случаем, пока французы не успели усилить себя свежими войсками, и что поэтому нечего ожидать наступления темноты.

По данному сигналу два батальона Камчатского и два батальона Днепровского полков двинулись в атаку. Едва только наши войска тронулись со своих мест, как французы открыли сильный огонь из орудий и штуцеров.

– Вишь как строчат, – говорили наши солдатики, подвигаясь вперед.

Бросившись без выстрела в штыки, камчатцы и днепровцы выгнали неприятеля из наших ложементов и на его плечах ворвались в траншеи. По пятам за камчатцами и днепровцами шли моряки, которым было приказано разрушать неприятельские работы. Клонившаяся к горизонту луна освещала место кровавого побоища. Стрельба из орудий и штуцеров, крики «Ура!» и лязганье оружия – все смешивалось в один протяжный стон, покрывавший всю окрестность.

– Где наши? – раздался в это время голос сзади одного из резервов.

Один из участников боя обернулся. Перед ним стоял иеромонах Иоанникий Савинов или, как звали его солдаты, Аника 3-й. Луна освещала бледное лицо его, на котором, впрочем, не было заметно ни страха, ни волнения; огонь душевный отражался в глазах его; на нем была епитрахиль, а в руках держал он крест.

– Где же наши? – повторил он почти умоляющим голосом.

– Кто ваши, батюшка?

– Моряки.

– Они впереди, но там не ваше место, пойдите на перевязочный пункт.

– Мое место там, – отвечал пастырь, – где утешают в страданиях, где приготовляют к смерти.

В это время раздался второй залп, сильнее первого, и монах кинулся вперед. Французы, получив подкрепление, бросились снова на наши батальоны, что заставило полковника Голева ввести в дело третий батальон своего полка. Неприятель был отброшен далеко назад. Три батальона Камчатского полка и два батальона Днепровского были уже в неприятельских траншеях и вытесняли французов за вторую их линию. Подступы их остались сзади наших войск, и четыре роты моряков разрушали их.

Впереди левого фланга Камчатского укрепления стоял распорядитель этого дела, Степан Александрович Хрулев, и отдавал приказания. Имя С. А. Хрулева давно было известно войскам. Большая часть из них не один раз видела его в деле, знала его отвагу и храбрость. Войска любили Степана Александровича за его заботы о солдате и умение одним кстати сказанным словом так воодушевить их, что они готовы были идти за ним куда угодно. Им известно было также и то, что Степан Александрович назначался на более опасные места, туда, где ожидалась особенно жаркая встреча с неприятелем.

«Более пятнадцати лет знаю я этого генерала, – пишет один из участников боя. – С самого начала службы моей был я с ним в одной батарее; но тогда я знал его только как лихого и веселого собеседника. Позже судьба привела меня служить под его командой; тогда я увидел в нем одного из лучших знатоков артиллерийского дела. Во время Венгерской кампании я находился при нем за офицера генерального штаба, отважнее его не было тогда в армии партизана. Генералом я видел его теперь в первый раз и в первый раз оценил его вполне. Я был поражен, найдя в этом лихом партизане, каким я до сих пор считал его, настоящие таланты генерала: хладнокровие, дельную быстроту в распоряжениях в критический момент, умение двигать рассеянные по полю батальоны в самом жару дела и ночью, умение сохранять в войсках порядок, воодушевлять их и доводить солдат почти до восторженного состояния. Всему этому не научат ни опытность, ни книги – для этого необходимо врожденное военное дарование, нужна внутренняя искра».