Читаем без скачивания Забытые пьесы 1920-1930-х годов - Татьяна Майская

ВАРЯ. Николай Михайлович, без вас скучно!

2-я ПОДРУГА. Николай Михайлович, останьтесь с нами!

КАТЯ. Старики просят перейти в буфет, а мы решили не уступать вас без боя!

3-я ПОДРУГА. Очаровательный Николай Михайлович! Как мы рады, как мы рады, что вы с нами!

ЗИНА. Вы не уйдете? Не правда ли? Я прошу об этом!

ШАНТЕКЛЕРОВ. Если бы я был обычный кавалер, я сказал бы: лежу у ваших ног, но как солдат революции произношу: слушаюсь!

Из буфета выбегают ФЕНАЦЕТИНОВ, НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА, БОЦ-БОЦЯНСКИЙ и ДРУГИЕ ГОСТИ. Все выпивши.

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Ага, вот где он! Я гляжу, кого-то нет. Думаю, кого? Кого недостает? И только когда Карпий Силистрович, который слегка вздремнул у окна, начал спросонья орать: «Повесить! Расстрелять!..»

ГРОБОЖИЛОВ. Это я орал!

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Мы почувствовали, что вы ушли.

ГРОБОЖИЛОВ. Без вас точно солнце без луны!

ОТЕЦ ГАВРИИЛ. Темно, темно во облацех!

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. В буфет! Господа, предлагаю в буфет, за луной и солнцем!

КАТЯ. Мы Николая Михайловича не отдадим вам!

1-я ПОДРУГА. Николай Михайлович!

2-я ПОДРУГА. Ваше слово!

ВАРЯ. Мы готовы к бою!

3-я ПОДРУГА. Беритесь за руки!

Девицы окружают кольцом ШАНТЕКЛЕРОВА.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Товарищи и вы, прекрасные женщины, благодарю вас всех за дружбу… и внимание. В этой уютной гостиной я отдыхаю душой и телом!

ФЕНАЦЕТИНОВ. Что мы? Мы — бациллы! Мы передатчики не болезней, нет, а настроений! И все, что мы слышали от вас, ваши лекционные изложения, это те чудесные капли, та микстура, без которой нет в жизни радости, а значит, настроения. Понятно?

НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. А по-моему, для настроения все же необходимо вино.

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Настаиваю: в буфет! В буфет!!

ШАНТЕКЛЕРОВ. В этой гостиной так уютно…

НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Не остаться ли нам всем в этой комнате?

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. И не заключить ли здесь нашу беседу, начатую еще в буфете уважаемым Николай Михайловичем?

ГОСТИ. Согласны! Мы согласны!

ШАНТЕКЛЕРОВ. Я весьма польщен общим вниманием…

НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Карпий Силистрович, вы распорядитесь насчет вина!

ГРОБОЖИЛОВ. Слушаюсь…

ШАНТЕКЛЕРОВ. Товарищи, садитесь!

Все усаживаются вокруг Шантеклерова, ГРОБОЖИЛОВ несет бутыль с вином и начинает разливать.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Все, о чем мы раньше беседовали, настолько обычно в полной различных превратностей судьбе ответственного работника, что уже ничему не удивляешься.

КАТЯ. Как это интересно! Точно сказочный роман развертывается перед глазами, когда слушаешь вас…

1-я ПОДРУГА. Сказка! Очаровательная сказка из «Тысяча и одной ночи»!

2-я ПОДРУГА. Я умираю от любопытства!

ВАРЯ. И вы обо всем просто говорите, как будто бы вся ваша жизнь не кровью благородного сердца была написана, а текла так же спокойно и лениво, как наша, обывательская!

3-я ПОДРУГА. Да! Ах!., ваша жизнь — один волнующий роман!..

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Не угодно ли вина?

ОТЕЦ ГАВРИИЛ. Во беседе вино — причина всякой мысли. Выпьем по баночке!

ШАНТЕКЛЕРОВ (выпивая). Вы очень любезны!

КАТЯ. А скажите, Николай Михайлович, страшно на баррикадах?

ШАНТЕКЛЕРОВ. Как вам сказать? Вначале — да, ну а потом — нет! Лежишь на мостовой, качаешься на телефонной проволоке, взлетаешь на трамвайные вагоны, машешь красным знаменем и думаешь единственно о том, когда над землей взойдет солнце свободы.

ЗИНА. Как все это интересно!

3-я ПОДРУГА. Изумительно!

ШАНТЕКЛЕРОВ. Иногда идешь в атаку! Стреляешь, ты убиваешь, тебя убивают — и всюду кровь! Направо, налево сначала реки, потом озера, наконец, море крови окружает тебя, и ты, как необитаемый остров, колышешься на кровавых волнах и в руках держишь флаг…

ЗИНА. Флаг?

1-я ПОДРУГА. Атласный флаг?

ШАНТЕКЛЕРОВ. Ну да, флаг!

КАТЯ. Брр!.. Страшно!

2-я ПОДРУГА. Страшно, но красиво! Безумно красиво!

ШАНТЕКЛЕРОВ (пьянея). Страшно? Вы сказали: страшно? Ничуть! Ветер тебя носит с севера на юг, с юга на север!.. Пить захочешь — пьешь горячую, алую кровь, пьешь, как вино, как воду!

1-я ПОДРУГА. Ваши слова напоминают мне Майн Рида, Фенимора Купера!

ГРОБОЖИЛОВ. И вы изволили сами ее пить?

3-я ПОДРУГА. Как это интересно! Я не могу спокойно слушать!

ШАНТЕКЛЕРОВ. Сам! Вот как это чудесное вино!

2-я ПОДРУГА. Ужасно! Ужасно!

НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Мне страшно… я боюсь…

ШАНТЕКЛЕРОВ. Напротив, приятно! Кровь освежает!

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Николай Михайлович, а правду ли говорят, что взгляд Буденного{80} не выдерживает никто?

ШАНТЕКЛЕРОВ. Правда! Роты, батальоны, полки, лошади с ног падают, когда товарищ Буденный сердито посмотрит на своих крепких здоровых ребят!

КАТЯ. Глаза у него черные?

ШАНТЕКЛЕРОВ. Черные. Помню, под Ростовом, рассердившись на неудачную атаку, он только одним глазом взглянул на корпус, и весь корпус, весь, как один человек, свалился в реку и там пролежал два дня. Взгляни двумя — никто не встал бы!

ЗИНА. Я умерла бы от разрыва сердца при одной мысли, что встречусь с ним. У меня уже сейчас затряслись ноги…

ШАНТЕКЛЕРОВ. И умирают! Не выдерживают! У нас в нашей компании один только я способен выдержать его взгляд… И мы часто уставимся друг на друга на час, на два, а иногда и на день… и сидим…

ЗИНА. Ведь это самоубийство!

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Крепкий вы человек, Николай Михайлович!

ШАНТЕКЛЕРОВ. О да! Однажды два дня сидели! Это было летом. Вокруг нас спорят, шумят, кричат, а мы сидим! Кричат, шумят, спорят… а мы сидим… Опять слышу: шумят, спорят… наконец оба поднялись… Слушайте, поднялись, а глаз не спускает ни он, ни я! Шумят, спорят, кричат, кричат, спорят, шумят… Чувствую, как по спине холодный пот льется, но держусь! Слышу, Буденный и говорит: «Знаешь, Коля, — он меня Колей зовет, — когда я реорганизую Красную армию, ты будешь первый красный генерал от коня… от кавалера!» Но я отказался! Я не люблю строй, дисциплину… Меня больше тянет к чистому искусству! Я люблю театр, музыку, балет… Балет обожаю! Ах, какие в Москве балерины! Какие ножки!

1-я ПОДРУГА. Я люблю Первую студию{81}! Как я хотела бы быть артисткой!

2-я ПОДРУГА. А я — Камерный!{82} Я влюблена в Церетели!{83}

3-я ПОДРУГА. Я только поступила бы в балет к Голейзовскому! Люблю обнажение!

КАТЯ. Не вспоминайте про театр! Это моя мечта — приехать в Москву и поступить на сцену!

ШАНТЕКЛЕРОВ (воодушевленно). Я — к вашим услугам! Моя протекция — все! Я могу написать письмо! Сейчас! Сию минуту! Меня знает в Москве каждый тапер в пивнушке… (поправляясь)… каждый директор! Все пьесы, которые идут в театрах, исправляю и пишу! Кто не знает, что мы с Анатолием Васильевичем друзья{84}! Мы с ним на ты! Каждый день пьем брудершафт! (Таинственно.) Товарищи, между нами, мы все свои! Кто помог написать пьесы Луначарскому?{85} Я! Кто написал драму из американской революции «Оливье Крамского»?{86} Я! Кто «Бубуса» ставил Мейерхольду?{87} Я! «Медвежьи песни»?{88} Я! «Дон Кихота» Сервантеса? Я! Но я об этом молчу! Я скромен! Я для друга готов оперы писать!

1-я ПОДРУГА. Чем больше слушаешь вас, тем незаметнее впадаешь в розовый восторг!

ВАРЯ. Николай Михайлович, как вы скромны!

ШАНТЕКЛЕРОВ. Я страшно не люблю, чтобы обо мне кричали. Да вот недавно, на последнем съезде, ко мне подошел Михаил Иванович Калинин{89} и при депутатах, собравшихся со всей Республики, обнял по русскому обычаю, поцеловал и громко заявил: «Шантеклеров и Чичерин{90} — вот два человека, которых страна должна благодарить за ответ Керзону!{91} Не будь их, весь Союз был бы ввергнут в кровавую бойню…» Товарищ, откуда вы достали такое вино? Я начинаю передавать государственные тайны!

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Не извольте беспокоиться! Мы все свои!

ГРОБОЖИЛОВ. Умрем, а слова лишнего не скажем!

ФЕНАЦЕТИНОВ. Верьте, Николай Михайлович, между могилой и нами нет разницы!