Читаем без скачивания Заклятая дружба. Секретное сотрудничество СССР и Германии в 1920-1930-е годы - Юлия Кантор

Под серьезным французским источником подразумевалась французская разведка, под русскими эмигрантскими кругами – Скоблин. Оба источника имели выход на немецкие спецслужбы.

Материал против Тухачевского, согласно мнению ряда исследователей[298], мог быть передан Москве в середине мая 1937 г. К этому времени Сталину такие «документы» могли понадобиться разве что про запас: Тухачевский уже был смещен со всех постов (и вскоре арестован), а его «сообщники» уже находились на Лубянке. Нигде больше немецкий компромат не всплывал.

На февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б), проходившем с 23 февраля по 5 марта 1937 г., нарком обороны Ворошилов в начале своего выступления отметил, что в армии, к счастью, вскрыто не много врагов. Так оно и должно быть, – продолжил нарком, – ибо в армию партия посылает лучшие свои кадры: страна выделяет самых здоровых и крепких людей. При этом Ворошилов посчитал необходимым многообещающе обмолвиться:

«Я уже говорил и еще раз повторяю: в армии арестовали пока небольшую группу врагов; но не исключено, наоборот, даже наверняка и в рядах армии имеется еще немало невыявленных, нераскрытых японо-немецких, троцкистско-зиновьевских шпионов, диверсантов и террористов (выделено мной. – Ю. К.). Во всяком случае, для того чтобы себя обезопасить, чтобы Красную Армию – этот наиболее деликатный инструмент, наиболее чувствительный и важнейший государственный аппарат – огородить от проникновения подлого и коварного врага, нужна более серьезная и, я бы сказал, несколько по-новому поставленная работа всего руководства Красной Армии. Мы без шума – это и не нужно было – выбросили большое количество негодных людей, в том числе и троцкистско-зиновьевского охвостья, и всякого подозрительного, недоброкачественного элемента… Это, во-первых, комкоры Примаков и Путна – оба виднейшие представители старых троцкистских кадров[299]».

В своем программном выступлении Ворошилов озвучил и некоторые цифры, характеризующие положение в армии.

По его словам, с 1924 г., то есть с того времени, когда после смерти Ленина Троцкий, возглавлявший наркомат по военным и морским делам, был снят со всех постов и изолирован от политической деятельности, в РККА шли чистки. (Начатые делами «Генштабисты» и «Весна», инспирированными НКВД с целью ликвидации бывших царских офицеров, служащих в Красной Армии.) Позже, уточнил нарком обороны, только за три года – 1934–1936 гг. включительно – было уволено из армии по разным причинам, преимущественно «негодных» и «политически неблагонадежных», около 22 тыс. человек, из них 5 тыс. человек как «явные оппозиционеры»[300].

При этом нарком заверил, что «чистки» проводились с достаточной осторожностью: при решении вопроса об увольнении человека из рядов армии приходилось быть внимательным, даже если человек в прошлом был замешан в оппозиции.

«Я считаю необходимым и правильным, – так учит нас тов. Сталин – всегда самым подробнейшим образом разобраться в обстоятельствах дела, всесторонне изучить и проверить человека и только после этого принять то или другое решение. Частенько бывают у меня разговоры с органами тов. Ежова в отношении отдельных лиц, подлежащих изгнанию из рядов Красной Армии… Можно попасть в очень неприятную историю: отстаиваешь человека, будучи уверен, что он честный, а потом оказывается, он самый доподлинный враг, фашист… Я все-таки эту свою линию, по-моему, правильную, сталинскую линию, буду и впредь проводить. Товарищ Сталин неоднократно говорил и часто об этом напоминает, что кадры решают все. Это – глубокая правда. Кадры – все! А кадры Рабоче-Крестьянской Красной Армии, которым тов. Сталин уделяет колоссально много времени и внимания, являются особыми кадрами»[301].

Военно-политическое сообщество таким образом было подготовлено к тому, что скоро начнутся еще большие чистки, заниматься которыми будет «ведомство товарища Ежова».

Система сталинского правосудия вполне сравнима со средневековой.

«Многими чертами следствие… восходит к средневековым политическим процессам в России. Черты сходства: непосредственное руководство следствием со стороны высшего в государстве политического органа или лица; отсутствие адвоката; отсутствие состязательности сторон в процессе вынесения приговора; отсутствие принципа презумпции невиновности; практика вынесения приговора тем органом, который вел следствие, и в отсутствии подследственного (в средневековых процессах имели место случаи вынесения приговора специально образованными судебными органами); насилие, применяемое в отношении подследственного с целью получения необходимых следствию показаний; отсутствие законом установленной регламентации следствия, ведущее к произволу; интерес следствия к зарубежным контактам подследственного и фальсификация характера этих связей; тенденциозное извращение показаний в протоколах допросов; окончательность приговора (невозможность обжалования); репрессии в отношении родственников обвиняемого»[302].

Для сталинских процессов характерны такие черты: невиновность обвиняемых; наличие политической цели, не связанной непосредственно с «делом»; предварительное создание «сценария» обвинения, утвержденного высшим политическим руководством, под который подгонялись показания и приговор; непредусмотренность вызова свидетелей и предъявления вещественных доказательств; признание обвиняемого в совершении «преступлений» в качестве единственной формы доказательств; внесудебное вынесение приговора; инициирование общественного мнения, направленного против подследственных[303].

Как установлено в 1957 г. дополнительной проверкой Военной Коллегии Верховного Суда СССР, первые показания о существовании «военного заговора» в Красной Армии, якобы руководимого Тухачевским, были получены 8 и 10 мая 1937 г. от бывшего начальника ПВО РККА М. Е. Медведева, арестованного к тому времени органами НКВД.

О методах дознания рассказал арестованный в 1939 г. бывший заместитель начальника УНКВД по Московской области А. П. Радзивиловский. Его показания содержатся в Заключении заместителя главного военного прокурора Д. Терехова. Этот документ имеет важное значение для понимания подлинной завязки «Дела военных» – свидетельствуя о наличии «социального заказа» на развязывание очередного витка репрессий.

«…Фриновский (зам. Ежова) в одной из бесед поинтересовался, проходят ли у меня по материалам (в УНКВД МО) какие-либо крупные военные работники. Когда я сообщил Фриновскому о ряде военных из Московского военного округа, содержащихся под стражей в УНКВД, он мне сказал о том, что первоочередной задачей, в выполнении которой, видимо, и мне придется принять участие, – это развернуть картину о большом и глубоком заговоре в Красной Армии (выделено мной. – Ю. К.).

Из того, что мне говорил тогда Фриновский, я ясно понял, что речь идет о подготовке большого раздутого военного заговора в стране, раскрытием которого была бы ясна огромная роль и заслуги Ежова и Фриновского перед лицом ЦК… Поручение, данное мне Ежовым, сводилось к тому, чтобы немедля приступить к допросу арестованного Медведева… и добиться от него показаний с самым широким кругом участников о существовании военного заговора в РККА. При этом Ежов дал мне прямое указание применить к Медведеву методы физического воздействия, не стесняясь в их выборе…»[304]

Отсутствие «стеснения в выборе методов» прослеживается в каждом документе, фигурирующем в архивном следственном деле: помимо сугубо физического воздействия, в процессе применялось и психологическое давление на подследственных, и прямые фальсификации.

И Радзивиловский добился от Медведева показаний о существовании военного заговора, о его активном участии в нем. И в ходе последующих допросов, после избиения его Фриновским в присутствии Ежова, Медведев назвал значительное количество крупных руководящих военных работников[305].

В 1957 г., в ходе проверки дел по обвинению Тухачевского, Якира и других были обнаружены заявления арестованных, из которых видно, что подписанные ими показания – вымышлены, подсказаны им или получены путем шантажа. Так, в записке заместителю начальника 5-го отдела ГУГБ НКВД[306] 3. Н. Ушакову Б. М. Фельдман 31 мая 1937 г. писал: «Начало и концовку заявления я писал по собственному усмотрению. Уверен, что Вы меня вызовете к себе и лично укажете, переписать недолго»[307].