Читаем без скачивания Ушкуйник - Фёдор Романович Козвонин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ах ты ж ёбаный Слипкнот!
Незнакомец встаёт, на секунду отпуская Вову. Тот переворачивается на живот и пытается на четвереньках уползти, но громила поднимает его одной левой рукой и правой принимается душить. Вова беспорядочно дрыгает ногами и руками, но только теряет силы и сознание, обмякает. Громила выпускает Вову из стальных объятий, тот безвольным мешком падает на пол. Из-под прищуренного века правого глаза Вова видит, что здоровяк снимает со стены то ли огромный кинжал, то ли маленькую саблю. У оружия длинное и чуть искривлённое лезвие, эфес с вычурной защитной дужкой, а ручка сделана из рога и подбита золотом. Оружие из той эпохи, когда ходили в париках и камзолах – как оно оказалось в руках поехавшего амбала, когда за окном информационное общество, борьба с углеводородами и защита прав человека? Как заворожённый, Вова не смеет шелохнуться.
Громила поиграл кинжалом в руке, рубанул перед собой воздух, а потом молниеносно уколол пустоту и неожиданно высоким баритоном закричал:
– Халали!
Он пересек комнату, широко распахнул балконную дверь:
– Sturm und Drang!!!
Вова собрал последние силы и бросился на супостата, всей силой и весом толкая его в проход. Здоровяк от неожиданности споткнулся, уронил кинжал и перевалился через железные перила маленького балкончика. В последний момент он ухватился одной рукой за поручень, на мгновение яростными глазами словно в саму душу заглядывая Вове:
– Буря и натиск!!!!
Вова изо всех сил пнул ногой по поручню, попал туда, куда метил. Через секунду что-то большое и тяжёлое с глухим звуком упало на асфальт.
Вова с опаской посмотрел через перила и увидел, что на земле в неестественной позе раскинув руки лицом вниз лежит бородач. Отсюда он кажется просто огромным, Вова удивлённо смотрит на узкую балконную дверь, удивляясь, что смог такого исполина в неё протолкнуть.
У Вовы трясутся руки, он поднимает ими кинжал и кое-как спускается по лестнице. Тишина. Он выходит из дому и видит, что на месте, где только что лежал здоровяк, никого нет. Оглядываясь по сторонам, Вова прячет кинжал в рукав, прижимая его к внутренней стороне предплечья, перебегает дорогу. В тени университета ему становится спокойнее. Поднимает глаза на открытый проём балконной двери и, сжавшись, спешит скорее уйти.
Сделав пару десятков шагов, уже почти на повороте к улице Свободы, Вова вздрогнул от тихого ужаса, пронявшего до самых кончиков нервов. Руки напряглись, пальцы сжались и в горле пересохло. Идущая навстречу девушка отшатнулась. В кармане вибрировал телефон и раздавалась бравая музыка. Совладав собой, Вова поднял трубку. Строгий женский голос спросил:
– Алло, Владимир Сергеевич?
– Да.
– Это из «Атласа» вас беспокоят. Вы ещё не подошли на собеседование?
Память словно вернулась к Вове: он вспомнил, зачем двадцать минут назад вышел из дома и даже удивился, что идёт в обратную сторону от своей первоначальной цели.
– Пока что нет, но я…
– Тогда и слава богу. Просто у нас сегодня не получится провести собеседование. Звоню, чтоб вас предупредить, – голос перестал быть строгим, стал примирительным и заискивающим: – Тотальный цейтнот, просто катастрофа. Приходите завтра в одиннадцать тридцать.
Вова осознал, что всё произошедшее с ним только что произошло по дороге на собеседование, которое не состоится. Он сглотнул:
– Спасибо, что предупредили.
– Обязательно приходите завтра! – женский голос на том конце провода стал как будто даже озорным: – Мы будем ждать вас!
Вешая трубку, Вова увидел на экране цифры: 15:54.
– Да….
Во дворе сидел на лавочке дядя Федя и любовался только что посаженным деревцем.
– Ну что, Владимир, как сходил?
– Никак не сходил. Позвонили по телефону и сказали, что собеседования не будет. На завтра перенесли.
– Погоди, они тебе сами встречу назначили, а потом сами перенесли?
Вова сел на лавку напротив. Всё только что произошедшее казалось чем-то, что было не с ним.
– Ну, да. Завтра полдвенадцатого ещё схожу.
– Не, ну я, конечно, не знаю, но на твоём месте я бы не пошёл. Чего они, совсем охренели?
– Ну, мало ли что там случилось. Раз в год ведь и палка стреляет.
– Это понятно, что всякое бывает и нужно давать второй шанс, вот только они бы тебе второго шанса не дали, нет. Если бы только совсем прижало, а так – послали бы к лешему. Привыкли, понимаешь, ковыряться…
Вова сидел на лавочке, любовался с детства знакомым двором и радовался, что выбрался из того проклятого дома и теперь видит глубокое голубое небо, под которым так славно качает ветками старый клён, покрытый новой, изумрудно-зелёной листвой. Дядю Федю же понесло:
– Нет, я бы всех этих шабашниц… Назначат заранее встречу, договорятся, да!? Вот как ты думаешь, чем она весь день занималась, а? Договора с транснациональными компаниями заключала? Взаимодействовала с администрацией президента? Задержалась на совещании по вопросам безопасности и сотрудничества? Как думаешь? – он драматично посмотрел на Вову – тот пожал плечами. Дядя Федя горько усмехнулся его несмышлености.
– Кофе они пьют чашками и в интернетах негодуют, что им накануне чебурек в кафе невкусный дали! Или что в лифте слово нехорошее написано, а стереть его некому. Или что их кто-то угнетает!
Вова изумлённо посмотрел на казавшегося до недавнего прошлого спокойным этого садовода.
– Что ты на меня так глядишь? Я поспорить готов, что та твоя кадровичка в невнятном ВУЗе кое-как получила образование и сидит теперь на шее папы и мамы. Я их знаю! Работают на синекурной должности и получают за свой полутруд полузарплату. Справедливо? Я думаю, что да.
Вова молчал, понимая, что лучше дать человеку выговориться.
– Только потом такая кадровичка видит, что электрик или каменщик со средним образованием получает совсем иные деньги и потому убеждена, что дело тут в том, что электрик – мужчина, а она – женщина. Только в расчёт не принимается, что электрик пашет с утра до вечера, а она – непонятно чем занимается. Шла бы работать каменщиком, так за куб получала бы столько же, сколько любой другой каменщик вне зависимости от пола! Не, она не пойдёт! Она вообще никуда не ходит! Не ходит на выборы, потому что «всё решено за нас», не ходит на митинги, потому что «страшно же!», не ходит в церковь, потому
