Читаем без скачивания Мешают ли джинсы спасению. Опыт современной апологетики - Владимир Легойда

Почему-то вспоминается антиклерикальный роман Этель Лилиан Войнич «Овод», в котором главный герой-революционер, обращаясь к священнику, говорит: «За что вы любите Его? За пробитые руки? Посмотрите на мои!» Разговор происходит в темнице, где этот революционер пребывает в заточении… Вспомнил и сам спохватился: сравнение-то некорректное! Революционер-герой страдает за идею, которая, как известно из истории, не только не освободила людей, но принесла им еще больше горя, еще большее закабаление. К тому же вряд ли этот герой может служить образцом чистоты и добродетели. Христос же страдает безвинно, будучи совершенно чист, и страдает за все человечество, искупая грехи всех прошлых, настоящих и будущих поколений. И любим мы Его не за пробитые руки. Крестная смерть страшна, мучительна и безобразна. Но, простите, есть вещи и пострашнее. Главное не то, что распяли. А то, что распяли Сына Божьего, Который, безвинно претерпев за нас тяжелейшие мучения, воскрес, победив смерть, дав нам – даром – жизнь вечную. Освободив нас от тяжкой, рабской зависимости греху. Поднял нас с колен, на которые мы – Адамом и Евой – встали еще в Эдемском саду. Апостол Павел так говорит об этом: Если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша (1 Кор. 15, 14). Если не воскрес. Воскресение – вот главный смысл подвига Христа. Без Воскресения Спаситель превращается в доброго учителя нравственности, зверски замученного проклятыми фарисеями.

Конечно, если оценивать историческую точность и реализм съемок, «Страсти Христовы» много лучше всего, что снято до этого. Если же попытаться с помощью фильма ощутить главный евангельский смысл – проблема сохраняется. Ведь Евангелие – не рассказ о том, как страшно распятие, а прежде всего весть радости («евангелие» с греческого переводится как «благая весть»). Радости о том, что Христос воскрес. И, значит, мы воскреснем вместе с Ним. Но именно этого я, к сожалению, в фильме Гибсона не увидел…

Я знаю, что многих зрителей фильм глубоко тронул, потряс. Поэтому долго колебался, прежде чем высказать свое мнение. Просто потому, что очень хорошо представляю, как неприятно, когда кто-то скальпелем хирурга режет по живому, дорогому и близкому. Как тяжело, когда переполняют чувства, а тебе предлагают рассудочные доводы. Эти зрители вправе осудить меня за бесчувственность.

Я знаю, что кто-то увидел в «Страстях Христовых» евангельскую глубину и подлинно христианский подход. Эти зрители вполне могут поставить мне в вину духовную близорукость и интеллектуальный примитивизм.

И все-таки перед нами – кинофильм, произведение искусства. Которое каждый волен понимать и ощущать так, как… Как понимается и ощущается. Поэтому я нисколько не пытаюсь сказать, что мое зрительское переживание – правильное. Правильным для каждого может быть только то, которое ты сам пережил и перечувствовал.

Лично я не смог увидеть в фильме чего-то большего, чем страшные сцены мучений. Не сумел. Христа Евангельского я там не увидел. Созданный режиссером и актером образ (а искусство всегда работает с образами) оказался для меня неубедительным.

Хотя, казалось бы, эпизоды-ретроспекции, где Господь произносит проповедь о любви, Тайная Вечеря и др., подобраны очень правильно и точно… И все-таки чего-то постоянно не хватает.

Фальшиво – от начала до конца – выглядит вся линия с сатаной, присутствие которого просто кажется лишним. Особенно последняя «сатанинская» сцена, снятая в стилистике какого-нибудь «Адвоката дьявола». Подобное использование спецэффектов здесь абсолютно не смотрится и ломает, как мне кажется, попытку передать евангельский нерв. (Конечно, профессор богословия здесь может увидеть такие религиозно-философские глубины, которые простому смертному и не снились. Но в этом-то и вся проблема. Нельзя же вводить зрительский ценз по диплому о богословском образовании! Даже если согласиться, что фильм снят для тех, кто знаком с Евангелием, для «простых смертных» это будет слабым утешением.)

Довольно статичны, безжизненны получились и некоторые другие герои. Например, апостол Иоанн проходит через весь фильм с двумя выражениями лица. Игра актера, изображающего Христа, тоже не проникает в душу. Наверно, многие со мной не согласятся, но мне наиболее убедительной показалась актриса, игравшая Деву Марию. Она смогла передать материнскую скорбь, сопереживание страданиям Сына. Замечательный кадр – материнские руки, хватающие землю перед Голгофой… Незамысловатый, в общем-то, кинематографический прием, но очень действенный. На мой взгляд, он сильнее, чем страшные избиения и порванное тело актера, игравшего Христа…

И все же своим друзьям и знакомым я советовал фильм посмотреть…

В церковных кругах по поводу фильма сложилось несколько основных точек зрения. Первая – в целом положительная оценка фильма, который рекомендуется посмотреть всем – и верующим, и неверующим. Одним – как фильм-напоминание и назидание, другим – как фильм – начало пути.

Вторая позиция – более осторожная – исходит из того, что фильм далек от подлинно глубокого изображения евангельской истины, но в наше время для человека неверующего или только-только подходящего к вере он может стать в каком-то смысле даже откровением. Поэтому его нужно смотреть – особенно тем, кто еще не соприкасался с Евангелием.

И наконец, третья точка зрения: фильм не рекомендуется смотреть никому, особенно ищущим веру людям, потому что человек, посмотревший его, будет жить с таким вот образом Христа, а он, этот образ, чрезвычайно далек от евангельского. Актер играет, изображает Христа, Богочеловека, а это само по себе невозможно и поэтому недопустимо.

Мне ближе всего та позиция, что фильм, с оговорками и замечаниями, смотреть все же стоит. Хотя за иными точками зрения я также готов признать свою логику. При этом мне кажется, что противники фильма нередко исходят из того, что потенциальный зритель находится в ситуации выбора между фильмом Гибсона и походом в храм, между фильмом и безмолвной молитвой исихастов, фильмом и утренним и вечерним правилами. А это, конечно, вещи несравнимые. Однако же выбор для современного нецерковного человека нередко состоит не в том, чтобы пойти в церковь или пойти в кино, а в том, пойти ли на «Страсти Христовы», или на «Техасскую резню бензопилой», или на очередной конец света со Шварценеггером. Поэтому принципиально важным становится вопрос о возможной альтернативе Гибсону: что можно предложить большинству тех зрителей, которым советуем или не советуем смотреть «Страсти»?

Мне кажется, выбор следует сделать в пользу «Страстей». Я не думаю, что образ, который пытался передать актер, навсегда запечатлится в сердце человека, и если он придет в Церковь, то не сможет от него избавиться и даже Евангелие будет читать через призму фильма. Конечно, я согласен с тем, что кинематограф – самый агрессивный вид искусства. Кино оставляет меньше возможностей для свободы интерпретации.

Но именно поэтому оно менее всего глубоко. Всегда дольше, на мой взгляд, переживаешь книгу, чем фильм. Эмоционально, может быть, кино сильнее. Но проходит время, и эти эмоции уходят так же быстро, как и пришли. А вот если кто-то после просмотра «Страстей Христовых» возьмет в руки Библию, станет более уважительно относиться к христианству, к Церкви или просто вынет крестик-украшение из уха, то это, на мой взгляд, уже хорошо.

Вот почему фильм Гибсона не кажется мне вредным. Его можно отнести к той категории средств, которые способны помочь человеку задуматься о Христе. Кому-то впервые, кому-то далеко не в первый раз. Кому-то глубоко и надолго, кому-то всего на пять минут. Но именно помочь. В наше время этот фильм может сыграть ту же роль, которую в советское время сыграла рок-опера «Иисус Христос – суперзвезда». Сколь угодно долго можно говорить о ее неканоничности, но никуда не денешься от свидетельств сотен людей, которые в советское время о Христе впервые услышали именно благодаря этой опере. Я не думаю, что кто-то из них и сейчас живет с образом Христа и апостолов в качестве таких ребят в джинсах. По крайней мере, те мои знакомые, для которых рок-опера стала отправной точкой в пути, давно уже ее не слушают, а занимаются серьезным изучением трудов христианских отцов-каппадокийцев.

Мне кажется, что фильм Гибсона замечательным образом демонстрирует разницу между западным и восточным христианством; подтверждает то, что различия между Православием и католичеством реальны, а не надуманны, что восточный и западный пути христианства по-разному реализуются в искусстве, литературе, кинематографе.

«Страсти Христовы» – это закономерный результат католического сознания его режиссера, для которого важно создать эффект присутствия, важна реальность образов. С точки зрения метода Гибсон безусловный традиционалист, если угодно – консерватор. Верный продолжатель той традиции, основание которой положили даже не реалистические картины художников Возрождения, а стигматы85 Франциска Ассизского. И если христианский Восток стремится к обожению человека, к внутренней перемене, к стяжанию Святого Духа, то христианский Запад в желании подражать Христу акцентирует внимание на внешних моментах, пытается внешне пережить все те страдания, которые Христос претерпел в земной жизни, – отсюда феномен стигматов. Феномен, родившийся в средневековом католичестве и унаследованный протестантизмом, особенно современным. Но не встречающийся в традиции православной аскетики.