Читаем без скачивания Аллилуйя женщине-цветку - Рене Депестр

Подобранные, как подбирают мозаику, эти зеленые участки представляли собой целые пейзажи в миниатюре. Они умело подражали дикой природе с ее сочетаниями зеленого, серого, серебряного и вмещали в себе водопады, камни, островки, пляжики, развешанные повсюду светильники, черепах в водоемах.

Каждая остановка была своим, особым праздником: свежесть и свет, незнакомая цветовая гамма, асимметрия линий, обилие форм — все это добавляло к моему опьянению жизнью великую тайну японского мироощущения.

— Вы были уже в садах Киото?

— Да, мои друзья из пен-клуба водили меня в Капуру и в Сайхо, а еще в Гингаку.

— А в Рьоань?

— Туда тоже. Сады меня ослепили. Но я и не подозревал до вот этой нашей прогулки, что вокруг каждого жилища, построенного в традиционном стиле, можно воспроизвести в уменьшенном виде всю их прелесть и изящество. Нигде в мире не встретишь прямо в центре города такие местечки, исполненные чуда и свободной фантазии. Как будто попал в древнее святилище где-нибудь в диких горах и забываешь, что в двух шагах — современная, новейшая Япония!

Растроганная до слез моими чувствами к ее стране, Юко принялась рассказывать о японских садах. Ее испанские слова превращались то в камешки, выложенные в прозрачной речке для обозначения брода, то в извилистую тропу, по которой можно двигаться не иначе, как в состоянии высокой духовности. Сначала мы перенеслись в пятый век по Рождестве Христовом, во дворец императора Ришью. Я созерцал вишни в цвету, которые бросали свои тени на его ладью, в которой он прогуливался по глади озера. Лепестки дождем сыпались в широкую чашу, которую он держал в протянутой руке.

В том же столетии мы были гостями императора Кенсо. Он пригласил нас в павильон, возведенный над искусственным протоком со множеством извилин. Каждый приглашенный должен был, наполнив вином свою чашу до половины и опустив ее в воду, сочинить поэму за то время, пока чаша не выйдет из протока, пройдя все его повороты.

Наша словесная прогулка продолжилась затем в четырех садах, высаженных и сооруженных в одиннадцатом веке принцем Женжи ради удовлетворения фантазий своих любовниц — мадам Марасаки, мадам Акаши, мадам Акиконому и еще одной сельской дамы по прозвищу Горячий Цветок. Все эти красотки часто меняли на себе кимоно, чтобы попасть в тон окружающей местности. Каждое время года ласкало их взоры волнами глициний, вьюнков, хризантем, орхидей, лотосов, донника, азалий, пионов. Перечисляемые Юко цветы так близко склонялись и тянулись ко мне, что застилали ветвистое древо ее рассказа, зато заставляли вибрировать ветвь, или целое древо, в ширинке моих брюк.

В один прекрасный вечер 1629 года я в экстазе восхищения уронил и разбил фарфоровую чашку, распивая чай на террасе, построенной по задумке одной принцессы, чтобы глядеть весну. В карих глазах Юко Мацумото плыли луны. С террасы открывался превосходный вид на озеро, мосты, острова. Созерцая все это великолепие, я слушал, как Юко перешла к изложению старых и строгих правил и принципов садостроительства, о которых написано в сочинении «Сакутеи-ки», принадлежащем перу Ташибаны-но-Тосицуны, большого специалиста своего времени по цветам и камням.

Правила эти неукоснительны и содержат много запретов. Их надо знать, прежде чем приступать к созданию сада, к его планировке, к размещению вод, валунов и гальки, бамбуков, водопадиков и островков, где будут проживать черепахи. Она рассказала также о разных категориях садов: сады на склонах (цуки-яма), плоские сады (хира-нива); те и другие, и все прочие подчиняются эстетическим нормам шин-го-со, которые действуют как мера и веха не только в садосозидании, но и в каллиграфии, живописи и икебане, искусстве размещения цветов в букете.

Юко представила моему воображению ровную площадку тридцать на десять метров, покрытую белым песком с аккуратно проведенными параллельными бороздами, прямыми как стрела, идущими по длине площадки. На бороздах расставлено пятнадцать камней пятью группами: два, три, пять, снова два, три. Ни цветов, ни деревьев, ни крохотного ростка.

— Вы поняли, конечно, — сказала она, — что такой сад выдержан в стиле скульптурной пластики Дзэн. Воображение обретает в нем полную свободу. Можно до бесконечности представлять себе самое разное: райские острова, разбросанные по молочному морю, тигрицу, подставляющую сосцы тигрятам, преграды, встающие на жизненном пути, принца с девятью племянницами и пятью племянниками, священные эпизоды из земной жизни Будды. Попробуйте мысленно созерцать этот сад и скажите со всей откровенностью, какие мысли или грезы он вам внушает.

Я принял на миг позу мыслителя и не замедлил поделиться с Юко Мацумото быстро полученными результатами:

— Я вижу встающее пламя, которое тянется к абсолюту. И это пламя разожгла в моем воображении японская женщина-цветок, женщина — целый сад цветов. И мы сидим весенним вечером на берегу горного озера…

— Спасибо за поэтический взгляд на японских женщин.

— Ну как не чувствовать себя юным поэтом рядом с вами? Мы уже больше часа бродим среди диких вишен. Может быть, мне крупно повезет, и я увижу в лунном свете шестнадцатый камень не виданного мною сада.

— Неужели вы умеете видеть шестнадцатый камень?

— Да. И мне помогает в этом каждый новый угол зрения при взгляде на вас.

Юко густо покраснела и подняла на меня удивленные глаза.

Я крепко прижал ее к себе одной рукой, а пальцами другой принялся нежно теребить мочку ее уха. Потом поцеловал в левый глаз. Я прижимался к ней весь и мысленно пожирал, охваченный чудовищным аппетитом. Сквозь тонкий шелк ее кимоно я чувствовал ее пульсации и вибрации, как будто происходило переливание красных шариков крови от одного к другому. Мы прижались еще плотнее. Тут она быстро отвела губы, отстранила пунцовое лицо. Рука моя оставалась на ее затылке, где волосы сходились в пучок японской прически под кимоно. Так что совсем она от меня не отшатнулась. Напротив, обнадеживающе проговорила тихо:

— Не здесь, мой юный поэт. Здесь много света.

Мой Мефистофель между ног взыграл, предвкушая, как гурман, изысканное блюдо ее двустворчатой раковины тоже между… в таком же самом морфологическом пространстве, — блюдо, достойное всяческой медитации в полусвете-полумраке.

— Давайте возьму такси до отеля, — все еще не совсем уверенно предложил я.

— Нет, в отель не поедем. У меня дома свет приятнее и тени ложатся мягче.

До самого ее дома, уже за пределами Киото, мы ехали в такси молча. Лишь руки наши разговаривали оживленно, касаясь то ее коленей, то моих. Солнце светило ярко, но уже клонилось к закату. А настроение у меня было утреннее: мои банановые листья все радостнее поворачивались и поднимались к рассвету дня по мере того, как я все больше ощущал жизненную силу этой молодой женщины.