Читаем без скачивания Ниже ада - Андрей Гребенщиков

Ошалевший от нечаянной радости Славик сначала побледнел, затем лицо его пошло багровыми пятнами, а губы растянулись в улыбке.

— Но и это еще не все. Планирование операции будет не отстраненно-теоретическим, а самым что ни на есть прикладным, то есть полевым.

Гринько не успел осознать всей угрозы, скрытой в последней фразе, потому продолжал с глуповатым видом улыбаться.

— Я не совсем понимаю, Генрих Станиславович…

— Как? — Генерал делано удивился. — Такой умный, такой талантливый и не понимаешь? Тогда распахни пошире уши! — Голос Вольфа внезапно переменился, из него исчезли елейные нотки, а их место занял режущий металл. — Лично мной собрана разведгруппа, состоящая исключительно из доверенных лиц. Тебе сказочно повезло попасть в круг этих людей. Задача группы: проникнуть за внешний периметр Пояса Щорса. Пробраться в Большое Метро. Наладить контакт с нашими старыми союзниками на западных станциях. Договориться с ними о том, чтобы они встали под наши знамена. Потому что нам нужны преданные солдаты — в случае, если придется… Если придется напомнить Краснову, где его место.

— Так значит, товарищу Краснову…

— Товарищ Краснов должен ни слухом, ни духом о нашей операции! — рявкнул генерал. — Экспансия и покорение города будет осуществляться силами Бункера и наших союзников с западных станций! Точка! И ты отправишься через пояс Щорса, чтобы обеспечить выполнение операции! Командует лейтенант Никитина.

— Но… но… — до парня, кажется, только дошел смысл генеральского приказа, — я же не сталкер! И не солдат! Я н-не могу на поверхность… Как же улица Щорса? Он же непроходимая!

Вольф снова оскалился улыбке:

— Вот мы и подошли к сути. Головастик, или, если тебе угодно, мозг группы, отвечает за навигацию. Помнишь такое древнее слово? Правильно, за прокладку безопасного маршрута. У тебя есть целые сутки для подготовки плюс неограниченный доступ к архивам. Дерзай, молодежь!

— Генрих Станиславович! — почти вскричал Гринько. — Но я предполагал, что мы форсируем Пояс на вертолете Краснова, а не…

Нервы в очередной раз подвели старого военного, и он заорал не своим голосом:

— Какой, на хрен, вертолет, какой, на хрен, Краснов?! Ты, мозг на палочке, головой вообще, что ли, не думаешь?! Валя, кого ты мне в аналитики подсунул? Откуда вообще такие дауны берутся?! — Подскочив к бледному, как смерть, Славику, Вольф грозно прорычал: — Думай, башка чугунная, что несешь!

— Я в-все понял, Г-генрих С-станиславович! Операция тайная, Краснов и его люди не должны ничего знать, — выпалил теряющий остатки самообладания и сил аналитик.

— Ма-ла-дец, — шепотом, по слогам, произнес генерал и извлек из кобуры пистолет. По телу молодого человека прошла судорога, а когда холодный ствол коснулся виска, из глаз брызнули слезы.

— П-пожалуйста, н-не н-надо, Генрих С-станиславович! П-пожа-луйста…

Старик плавно взвел курок и плотоядно ухмыльнулся:

— Я смотрю, ты в случае опасности ловчее соображать начинаешь? Хочешь, прикажу всегда тебя под прицелом держать? — Вольф цедил каждое слово, почти прижавшись к уху несчастного аналитика. — Тебя бодрит холод металла, приставленного к виску, да? Хочешь почувствовать дыхание железа? Не бойся, только кивни.

Указательный палец генерала лег на курок и очень осторожно, буквально на миллиметр вдавил его.

— Слышишь, как бьется стальное сердце? Не надо обманывать старика, ты слышишь. Оно сейчас замерло в ожидании, в предвкушении! Оно жаждет собрать смертельный урожай, нужно только нажать немного сильнее.

Палец на спусковом крючке сдвинулся еще чуть-чуть.

— Ты чувствуешь, Славик? Чувствуешь его голод? Его нетерпение? Его дрожь? А ведь оружие нельзя мучить голодом, нельзя испытывать его терпение слишком долго! Хотя откуда тебе, штатскому, знать о таком? А вот я — человек военный, мы с оружием одной крови, у нас сердце бьется в такт. Ты должен меня понять и простить. — И генерал вжал курок до упора. Раздался щелчок, показавшийся Гринько оглушительным. Спустя мгновение молодой аналитик рухнул в обморок.

— Баба. Тряпка и баба, — презрительно заключил Вольф, убирая в кобуру незаряженный пистолет.

— А ты — старый идиот! — не выдержал Валентин Пантелеевич. — Все тешишь себя мыслями, что на западных станциях еще кто-то жив? Веришь, что помнят тебя? Что ждут? Что ты свистнешь — а они сразу и примчатся?

— Верю, — твердо сказал Вольф. — Ждут и помнят. Меня, Валентин, забыть не получится.

Гринько дернулся и тихонько застонал.

— Костик, где мы? И куда мы идем? — разорвал затянувшуюся тишину негромкий, почему-то охрипший голос Ивана.

Живчик ответил не сразу, а ответив, говорил медленно, будто подбирая слова:

— Что случилось после нападения Князя, мне неизвестно — попросту отрубился. Я не знаю, как мы оказались у Дядюшки этого несчастного, — он сказал, что отбил нас у гиганта, но так ли это на самом деле… Да и не важно, по большому счету. Главное, что местонахождение его обиталища — один сплошной секрет, поэтому куда мы движемся — тоже непонятно. Еще и компас сошел с ума — стрелка тупо наматывает круги вокруг оси.

Иван никак не отреагировал на услышанное, вновь погрузившись в изматывающее молчание.

Косте безумно хотелось сказать что-нибудь ободряющее, внушающее оптимизм, хотя бы и самую отъявленную ложь или бессмыслицу, лишь бы избежать гнетущей, давящей на сознание тишины. Однако Ваня внезапно заговорил первым:

— Знаешь, я много думал в последнее время над твоими словами… Что мы навсегда заперты в аду, и единственный путь — все ниже и ниже.

Федотов попытался вспомнить подробности той безрадостной беседы, которая, как сейчас оказалось, происходила чуть не в земном раю — на свободной и по-своему счастливой Ботанической. Но подробности разговора упорно ускользали из памяти, слишком уж абстрактной и отвлеченной была его тема.

— Живчик, а что находится ниже ада?

Костя замялся, не ожидая подобного интереса:

— Ну… насколько я помню, в Библии есть указание, что нижним пределом является Геенна огненная.

— И что там?

— Там? Там уже ничего, только огонь… Душам остается лишь гореть в этом вечном огне, без надежды на прощение и вознесение.

— А мы?

— Что мы? — не понял Федотов.

Мрачный, совершенно неуместный сейчас диалог начинал раздражать его, но предаваться в тишине собственным безрадостным мыслям было намного хуже.

— У нас… есть надежда?

Костя подавил порыв ляпнуть бездумные «да», «конечно», «а как же иначе?». На что лично он, Федотов Константин, надеется? Куда стремится? Что ждет от будущего, когда все прошлое — любимое, дорогое прошлое — полыхает погребальным костром? Когда за спиной лишь пустота, да и в сердце тоже, а ведет его лишь элементарный инстинкт самосохранения? Глупый и лживый ответ. Что тогда? Ответственность за жизнь друга? Стоит ли себя идеализировать…

— Нет у нас никакой надежды, Ванька. Одно упрямство, жажда мести и крови. Злоба и ярость. Лютая злоба и отчаянная ярость.

Иван задумался, а затем без всякого выражения произнес:

— Завидую я тебе. Потому что сам не ощущаю ни-че-го. Одного хочу, чтобы быстрее все закончилось. Без разницы, как, лишь бы поскорее.

Живчик с трудом сдержал стон. «Бедный парень, разве он заслужил такое…» Костя пытался представить, каково это — лишиться всего в жизни, ослепнуть и остаться запертым в клетке из боли и невыносимой памяти. Он не осуждал друга за слабость — разве самому удалось бы не сломаться? Но вслух сказал:

— Не надо так, Ваня. Разве Светик хотела бы видеть тебя таким? А что сказал бы дед? Он от рака умирал, мучился жутко, а тебя, да и всех нас, кто его любил, успокаивал, к мужеству призывал! Разве мы теперь вправе… Мы покуда живы, и жизнь свою так просто не отдадим. Так что заканчивай ты с этими пораженческими настроениями.

Но Мальгин, казалось, его не слышал.

— Впереди что-то очень-очень плохое, — прошептал он. — Темное. Ждущее. Голодное.

Повязка на глазах Ивана вновь намокла и побагровела, а по щекам заструились тоненькие кровавые ручейки.

Живчик выругался про себя, извлек из вещмешка кусочек ткани и энергичными, злыми движениями быстро протер лицо товарища, при этом приговаривая:

— Все они тут ненасытные и совсем не светлые. Прорвемся, дозорный! Нет у нас с тобой другого выхода…

— Ты что-нибудь слышишь? — спустя какое-то время обратился Живчик к Ивану.

Тот обреченно пожал плечами:

— Не переставая, постоянно. Даже во сне.

Костя недоуменно хмыкнул и, оставив друга в покое, приложился ухом к бетонному полу. Ему чудился шелестящий, отрывистый звук, доносящийся оттуда-то из глубины туннелей.

«Может, подземная река?» — попытался успокоить себя он. Получилось не очень убедительно. Шум то нарастал, приближаясь, то надолго смолкал, но обязательно появлялся вновь. Последние полчаса Живчик не выпускал из напряженных рук свой верный, успокаивающий и придающий сил АК, но, вопреки обыкновению, помогало это слабо: страх неизвестности вчистую переигрывал холодную и расчетливую веру в непогрешимость всесильного оружия.