Читаем без скачивания Не сбавляй оборотов. Не гаси огней - Джим Додж

Клинт, Торилло, Финлей, через залитый лунным светом перевал в горах Квитман, мимо Сьерра-Бланки, вниз к Орлиной равнине и потом через Алламор, Ван-Хорн, Плато — я промчался сквозь Западный Техас резвым галопом, взметая дорожную пыль и постоянно под кайфом от сочетания наркоты и рок-н-ролла. «Раз, два, три! Грусть, молчи… А-а-у-у-у, крошка, всё как в кино…» Тоска развеялась, и на этот раз от нее не осталось даже тени. Мне больше не требовались ни Джошуа, ни Кейси, ни сон. Помню, как, накручивая мили, я снова и снова повторял слова своей собственной песни: «Я сам, мой миг, мой путь». На полном серьезе.

Я заглянул на заправку «Тексако Трак Стоп» на пересечении 10-го и 20-го шоссе. Возле туалета меня поймал за пуговицу тощий паренек и умолял подбросить его до Далласа. Стоило только посмотреть на его зрачки, чтобы понять, почему он на мели и почему спешит, изо рта у него так разило дешевым вином, что и мертвый бы очнулся. Я сказал ему, что еду в другую сторону, в Хьюстон, что в любом случае не собираюсь брать пассажиров и что впервые за долгое время наслаждаюсь одиночеством.

Я снова вывернул на 10-е шоссе; по позвоночнику и жилам растекалось «Tutti Frutti» Литтл Ричарда. С быстротой и точностью, посрамившей бы любой современный компьютер, я составил расписание дальнейшего путешествия, просканировал свою нервную систему на предмет признаков усталости, предусмотрел остановки для удовлетворения естественных телесных нужд и установил себе оптимальную дозу — семь бенни. Я запил таблетки холодным пивом. Дорога до Хьюстона обещала быть долгой и безлюдной — как раз то, чего мне хотелось. Я откинулся на шикарную мягкую спинку сиденья, открыл окно, впустив в салон прохладный воздух, поудобнее взялся за руль и выжимал газ, пока звезды не слились в светящуюся дымку. Я был белой ракетой, преодолевающей звуковой барьер; безупречный, могущественный, готовый поднапрячься и все-таки доставить дар по назначению, поцеловать бампером «кадиллака» могильный камень Боппера, облить заднее сиденье бензином, а потом поджечь письмо Харриет и бросить его в салон — маленький факел, из которого родится огромный великолепный огненный шар, памятник и доказательство вечной любви. Да, мама, да! Пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Уоп-боп-а-лула!

И вдруг, в этот самый миг, взмыв на алмазный пик целеустремленности, гоня машину под сжигающую мосты музыку, отдавшись на волю своей непредсказуемой судьбы, я поймал в свете фар смутный силуэт Дважды-Растворенного Джонсона и заставил себя развернуться. Не то чтобы совсем повернуть назад и не сию секунду, но все же я заложил крутой, под девяносто градусов, поворот налево, к северу.

Потом я гадал, почему мне вообще, при моем тогдашнем настроении, пришло в голову остановиться. Штука в том, что я сначала остановился, а потом уже подумал. Нервный импульс, социальный рефлекс, называй как хочешь. И я поспешил к нему. Мудро это было или глупо, был я на коне или в говне — это уж тебе решать. Но прежде чем сделаешь выводы, давай опишу тебе того человека, каким я его увидел — первое впечатление в сиянии фар, пока я тормозил, и более четкие детали, когда он приблизился. А ты пока подумай, что бы ты сам сделал на моем месте в похожих обстоятельствах и настроении, какое решение принял бы, если бы времени на размышления у тебя было — всего три удара сердца.

Цвет его шляпы с узкими полями уже сам по себе мог остановить кого угодно: кричаще-розовый, цвет фламинго, будь он еще чуть ярче — и мог бы светиться в темноте, слабо оттененный шелковой ленточкой лавандового тона. Пропустить такую шляпу просто невозможно.

Он был высок, шесть футов и один или два дюйма сверх того.

Не голосовал, никакого оттопыренного пальца и взмахов рукой. Стоял прямо, будто аршин проглотил.

Под мышкой он держал почти квадратный блестящий пятнисто-белый предмет, при ближайшем рассмотрении оказавшийся «Библией короля Иакова»[22] в переплете из кожи какой-то южно-американской ящерицы.

Худощавый, но костлявым никак не назовешь.

Чернокожий. Одно это само по себе могло бы заставить меня притормозить. В 1965 году черный мужчина мог голосовать на дороге в Техасе в два часа ночи только при том условии, что: ничего не боялся, был каким-то чертовым колдуном, попал в отчаянное положение или повредился в уме — мне было любопытно узнать, какие из причин переплелись в данном случае.

Я подозревал, что это было бесстрашие — того рода, что происходит из глубокой уверенности в небесном покровительстве, да и одет он был как священник. И хотя Дважды-Растворенный Джонсон в самом деле был человеком веры, он, как свидетельствовало его одеяние, любил одеваться с иголочки, пусть и на церковный манер. Искусно сшитый сюртук из черного бархата сочетал строгость форм и текучую гладкость. Черные бархатные штаны выглядели скромно и при этом сидели безукоризненно. Черный свитер из шерсти альпаки. Обычный священнический воротничок, но с цветовыми вариациями: вместо белого крахмального квадратика под подбородком — пятнышко режущего глаз сиреневого шелка, словно бы вырезанное из того же разряда молнии, что и ленточка на шляпе. К церковному облачению он добавил черный бархатный плащ-накидку, шелковая подкладка которого была чьей-то немилосердной рукой выкрашена в тон шляпе. Наряд довершала пара ковбойских сапог из змеиной кожи.

Подрулив к обочине, я открыл пассажирскую дверцу и произнес:

— Доброшу до Хьюстона или в любое другое место по пути.

Дважды-Растворенный наклонился и уставил на меня темно-карие глаза — не враждебно, не испуганно, а с этаким вялым интересом. У него были полные, мясистые губы, а когда он улыбнулся, обнажился ряд крупных белых зубов. Протянув руку, он аккуратно опустил на переднее сиденье свою Библию в ящеричной коже, но сам садиться не торопился.

— Минуточку, — попросил он сладким, карамельным баритоном и показал поднятый указательный палец.

Я подумал было, что он пойдет за остальным багажом, которого мне отсюда не видно, или хочет отлить на дорожку, но вместо этого он обошел вокруг «Эльдорадо», дотрагиваясь то до капота, то до бампера, провел пальцами по обивке сидений, по крыше, вдоль задних габаритных фонарей. На всем протяжении осмотра он быстро кивал и бормотал себе под нос:

— Да. Надежно. Боже, боже. Какой же ты длинный и сладкий! О-о-о, крошка, да! Прочно и на века. Такой большой-пребольшой, что даже слишком огромный. — Вернувшись к распахнутой пассажирской дверце, он скользнул внутрь, подхватил свою Библию, потом бережно захлопнул дверцу и одарил меня широкой и обаятельной улыбкой.

— Да пребудет с тобой и дальше Святой Дух, такая крутая тачка — подарок свыше.

— Вообще-то я ее угнал, — признался я.

— Что ж, бывает, — удивленно сморгнул он. — Иногда ты просто вынужден добывать небесные блага своими собственными руками — вот что я недавно вкопал, только в конце концов до добра это не доводит, улавливаешь мой аккорд? Это значит, что за тачкой наверняка охотятся законники. А это уже значит, что если они найдут ее, а в ней меня — то мне светит провести следующую пятилетку в тюрьме. Если ты черный и если ты в Техасе (а то и другое как раз про меня), на снисхождение и справедливость можешь не рассчитывать. А раз уж я всем сердцем люблю свежий воздух, открытые пространства, плотские утехи с женщинами и все остальные святые дары Господа Всемогущего, то не могу тратить драгоценное время на тюрьму, вкопал? Так что благослови тебя Господь за то, что предложил богомольной душе сократить путь, но, как это ни грустно, лучше тебе, чувак, ехать без меня.

— Ну, как хочешь, — пожал плечами я, ожидая, что он сейчас выйдет из машины.

Вместо этого он уселся поудобнее, возвел глаза к небу, будто ища наставления, потом закрыл их и со вздохом сказал самому себе:

— Дважды-Растворенный, если белые законники вцепятся тебе в задницу, тебе и правда дорога на тот свет; ты для них еще один ниггер, над которым можно покуражиться. Белый и черный парни в краденом шикарном «кадиллаке» с калифорнийскими номерами — кого при таком раскладе они обвинят? Чувак, да если даже этого благочестивого белого кекса, сидящего рядом с тобой, поволокут в Верховный суд, а он всю дорогу будет сознаваться и каяться, твою задницу все равно упрячут за решетку. Можешь на это рассчитывать.

— «Краденый», — прервал я его излияния, — это слишком сильно сказано. С точки зрения закона, у меня с собой кипа поддельных документов, которые объясняют, что я всего лишь перегоняю эту тачку к мемориальному комплексу. Меня уже один раз останавливали, прямо на выезде из Фриско, и к бумагам никто не придрался. И…

— Ну да, ну да, — с жаром закивал Дважды-Растворенный, — говори-разговаривай.

— А с точки зрения морали, я действительно собираюсь доставить эту машину как дар от одной старой девы, в которой благодаря музыке пробудилась женщина.