Читаем без скачивания Убитый манекен : сборник - Станислас-Андре Стееман

Обвиняемый это заслужил, нельзя безнаказанно бросать вызов самому Лежанвье.

Однако что-то, какое-то чувство, близкое к стыду, помешало ему зааплодировать.

Защита. — Защита протестует! Мэтр Лежанвье только что разгласил — и это неслыханно — профессиональную тайну! Его следует вычеркнуть из списков адвокатского сословия!

Заместитель прокурора. — Мэтр Лежанвье остается выше всяческих упреков. Он был жертвой шантажиста, признался нам в этом лишь под давлением обстоятельств, в высших интересах справедливости и правосудия.

Председатель. — Господа, господа!

Защита. — Ничто не доказывает его искренности.

Заместитель прокурора. — Что он выигрывает? Ничего. Что он теряет? Все.

Защита. — Он мстит.

Заместитель прокурора. — Другими словами, вы признаете, что обвиняемый отплатил ему неблагодарностью, ухаживая за его дочерью, соблазнив его жену, и что он не мог бы его шантажировать, если бы не избежал заслуженного наказания?

Защита. — Я ничего не признаю! Мы не в кассационном суде! Наш суд призван разобраться в деле Лазар — Лежанвье, а не в деле Лазар — Конти, давно закрытом!

Заместитель прокурора. — Я сожалею, что неудачно выразился. Прокурорский надзор в полном согласии с защитой обязан напомнить суду, что следует забыть несправедливое оправдание подсудимого за прошлое убийство и вынести справедливое решение о наказании за это!

Обвиняемый. — Я протестую! Я не убивал Габи Конти!

Заместитель прокурора. — Вот новости!

Обвиняемый. — Я не убивал Габи Конти! Я заявил об этом после суда, чтобы обмануть мэтра и сорвать куш.

Заместитель прокурора. — Хорошенькая мораль!

(Волнение и крики.)

Председатель. — Тишина в зале! Все это не относится к прениям, мы и так слишком много времени уделили на нашем заседании уже закрытому делу! (К свидетелю:) Мэтр, вы хотите еще что-нибудь добавить?

О. — Нет. Я только хочу выразить желание, чтобы обвиняемый был приговорен к высшей мере.

Умеренное выступление гражданского истца, безжалостная обвинительная речь заместителя прокурора и озлобленная защитительная речь адвоката заняли весь следующий день.

Приговор был вынесен около шести часов вечера после краткого совещания судей.

По лицу обвиняемого ничего невозможно было прочитать. Сохраняя на губах под тоненькими черными усиками горькую улыбку, не сходившую с них все пять дней процесса, он легким поклоном поприветствовал заместителя прокурора, и от этого движения дрогнули многие женские сердца.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая

Вот уже несколько долгих месяцев Лежанвье и Жоэль больше не разговаривали, разве что издали здоровались и прощались.

Жоэль большую часть времени проводила у подруг — по крайней мере, так предполагал адвокат, — лишь изредка обедала дома, возвращалась непозволительно поздно, и случалось, с трудом поднималась по лестнице и добиралась до дверей своей комнаты, напевая пронзительные мотивы танцевальных мелодий.

Ни столкновений, ни споров, взаимное безразличие шло по нарастающей…

Вначале Жоэль кратко предупреждала адвоката, куда она собирается, впрочем, всем своим независимым видом отметая возможность малейшего возражения.

Затем она стала оставлять на мебели клочки мятой бумаги, которые Лежанвье регулярно обнаруживал слишком поздно, с записками типа: Я у Джессики… Сплю в Молиторе… Обедаю в гостях… Может быть, до вечера, не знаю. Подпись: Ж.

Теперь она уже не делала и этого.

Ее просто не было, и когда порой она оставалась дома, то казалась лишь еще более далекой, листала журнал или ощипывала хлебный мякиш, и ее пустой взгляд останавливался на отце, словно смотрел сквозь него, будто он тоже стал прозрачным.

— Он хочет тебя видеть, — сказала она в этот вечер, отодвигая в конце ужина стул, чтобы встать из-за стола.

— Кто? — удивленно спросил он.

— Тони.

— Ты была у него?

Она сжала губы, и он понял всю никчемность своего вопроса. Откуда, иначе, она знает?.. Но, значит, она так и не решилась потерять его, продолжает испытывать к нему более или менее сильное чувство?

Жоэль направилась к двери. На пороге обернулась:

— Ты пойдешь?

— Не знаю, — с трудом ответил Лежанвье, подыскивая слова. — Я… Я не думаю.

— Почему же? Боишься, он тебя укусит?

Он пожал плечами. С тем же успехом можно спросить, не боится ли он дразнить хищника за решеткой.

— Нам не о чем говорить.

— Я думаю, он хочет еще что-то тебе сказать… Его просьба о помиловании была отклонена. Его скоро казнят.

— Когда?

— На этой неделе.

— Откуда ты знаешь?

— Я навела справки.

— Это же невозможно! — запротестовал Лежанвье. — Приговоренный к смерти никогда не знает, сколько ему осталось прожить, пока…

— Я знаю. Сегодня среда. Это будет послезавтра — в пятницу утром, в пять часов.

Внезапный дождь ударил по окнам. В течение долгой минуты слышался только этот стук. Жоэль не решалась уйти:

— Так ты пойдешь?

Теперь уже Лежанвье начал щипать хлебный мякиш, не отвечая. Сердце стучало у него в груди.

Жоэль долго смотрела на него, ловя малейшее движение, затем медленно продолжила:

— Конечно, он тебя ненавидит! Это тебе он обязан своим приговором. Но, тем не менее, я думаю, он продолжает уважать тебя. «Скажи ему просто, что я хочу его видеть», — сказал он мне. «Нет нужды что-нибудь прибавлять, он наверняка придет!» (Жоэль поколебалась мгновение, затем решилась.) Есть еще одно… Я тебя прошу, В. Л., сходи туда.

— Но это… это до такой степени бесполезно! Зачем?

Лежанвье думал, что его уже ничто не удивит. Однако оказалось, преждевременно.

— Чтобы ты понял, насколько он изменился, — ответила Жоэль. — Он… он превратился в старика.

На следующий день после вынесения приговора Лежанвье произнес перед своими коллегами речь, состоящую по сути из трех пунктов. Он отказывался выступать в суде, закрывал свою контору, собирался продать свой дом на авеню Ош, переехать в «Жнивье». Может быть, он отправится путешествовать, может быть, напишет книгу, подводящую итоги его карьеры? Он никогда не забудет всего, чем обязан Сильвии и Анри, но в настоящих обстоятельствах вынужден окончательно расстаться с ними. Если все здраво взвесить, им нет никакого интереса дальше связывать свою судьбу с ним.

М — ран долго сокрушался, но в конце концов оправился. Каждый раз, стоило ему вспомнить, как его патрон, давая свидетельские показания, утверждал, что его бывший клиент, оправданный им, был виновен, кровь приливала к его щекам. Разве это не означало разглашения профессиональной тайны, разве не заслужил патрон горьких упреков защитника, осуждения сословия? М — ран не чувствовал себя в силах решить эти проблемы, но самый факт, что великий Лежанвье был вынужден на процессе покинуть обычное привилегированное место, сменить ложу на партер, казался в глазах М — рана достаточным, чтобы лишить его всякого престижа.

Легковозбудимый М — ран был готов сражаться и умереть, но за сверхчеловека, а не за обычного, заурядного, такого, как все.

Сильвия Лепаж не сказала ничего, торопливо вышла из комнаты, скрывая слезы. На следующий день она невозмутимо продолжала следить за почтой, отвечать на телефонные звонки. Но количество писем должно было в скором времени сократиться, телефонные звонки станут реже. «Париж, моя деревня», — думала она, проливая новые слезы. Напрасно она пыталась удержать текущие дела, заинтересовать последних колеблющихся корреспондентов грустной участью своего патрона, «не заслужившего всего этого». Ее пришлось буквально выставить из дома на авеню Ош, когда его перекупили новые владельцы. И уже на следующий день затянутая в новый костюм, неуверенно балансируя на шпильках, с портативным ремингтоном в руке, звонила она у дверей «Жнивья», коварно утверждая, что осталась без работы и без средств к существованию.

— Хорошо! — в конце концов сдался побежденный Лежанвье. — Устраивайтесь в голубой комнате. Поможете мне писать книгу.

Писать эту книгу он не собирался никоим образом, но, как он заявил корреспондентам газет, ее подготовка отнимет у него два-три года. Это был лишь предлог, чтобы красиво уйти со сцены.

Так, как хотела бы Диана.

После краткой стычки с Жоэль Лежанвье почувствовал необходимость подняться в голубую комнату посоветоваться с Сильвией.

«Посоветоваться» не совсем подходящее слово. Он утверждал, она всеща соглашалась. По тому, с какой степенью горячности она выражала свое неизбежное одобрение, он знал, искренна ли она или воздерживается высказать истинное отношение.