Читаем без скачивания Клетка бесприютности - Саша Мельцер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Лу… – она попыталась потрепать меня по волосам, но я дернулась в сторону. – Послушай, малышка, это все – ужасно, но на нем ничего не сошлось. Ни свет клином, ни что там еще говорят…
Я нервно затянулась опять. Так глубоко, что с трудом подавила кашель. Вишнево-табачным дымом воняло на весь небольшой балкон.
– Мне все равно.
– И правильно…
– Мне все равно, что ты говоришь, – перебила я. – Игорь… Он мой человек, понимаешь? Я люблю его больше всего на свете. И буду любить.
– Ты звучишь инфантильно…
– Мне плевать, как я звучу, – голос дрогнул на последнем слове, и я постаралась унять эту дрожь, зажав в губах сигаретный фильтр. Опять затянулась. Опять пробрало, но недостаточно, чтобы успокоить подступающие к горлу слезы.
Ники молча стояла, опершись ладошками о подоконник, и выглядывала в окно. Снизу доносился детский гомон: все гуляли в хорошую погоду, играли в «выше ноги от земли» или «пятнашки», и мне хотелось их выключить, остаться в ватной вакуумной тишине, чтобы и мир вокруг исчез, и моя тоска вместе с ним. Но боль утраты – именно утраты, пусть Игорь и жив, – не глушили ни сигареты, ни разговоры. Назойливая психологическая помощь Николь докучала, и я пожалела, что у меня нет своего жилья, где можно было бы зарыться лицом в подушку и часы, дни, годы, века не вставать. Срастись с кроватью, вымочить подушку слезами и лежать.
Как он доберется? До Красноярска ехать четыре дня в монотонно трясущемся поезде – я в метро не могла находиться больше часа, а тут – четверо суток, девяносто шесть бесконечных часов.
«Как ты там?» – я сорвалась и написала первой.
Ответ пришел незамедлительно: «Еду, милая. Ты дома?»
«Не волнуйся, – ответила я, с трудом попадая дрожащими пальцами по мелким сенсорным клавишам на телефоне. – Дома. Все хорошо».
Мое «хорошо» вряд ли было таким же, как у него. Наверняка Игорь думал, что я дома и в полной безопасности, что пью чай с мамой, а папа рассказывает о работе. Но на самом деле я доставала вторую сигарету, от которых уже тошнило, прижималась лбом к нагревшемуся стеклу, и это – мое «хорошо».
Ники откровенно пялилась в мой телефон, я уловила это боковым зрением, но не сказала ни слова. К черту – может смотреть, если хочет. Я вытерла рукавом опять подступившие слезы и щелчком отправила затушенную недокуренную сигарету вниз. Ники следовала за мной неотрывно, шагала по пятам и дышала в затылок.
– Можно я побуду одна?
– Я только коленки обработаю, – тихо предложила она, и мне стало неуютно от собственной резкости.
– Прости, – шепнула я, обняв подругу, – конечно.
После ее слов ноги опять засаднили, еле-еле затянувшиеся ранки вновь закровоточили. Я присела на край потрепанного дивана, чуть закатала пришедшее в негодность платье и снизу вверх посмотрела на Николь.
– Обрабатывай.
– Наверное, сначала душ, – она вздохнула. – Зря я тебя усадила.
Мне выдали полотенце, новую мочалку и одноразовый зубной набор, неизвестно откуда у Николь взявшийся. Раздевшись и забравшись в акриловую чистую ванну, я выкрутила воду на максимум, сделав ее прохладной, чтобы тугие струи пощипывали изморозью плечи. В слив потекла грязно-розовая, полупрозрачная вода. Я потерла колени рукой, отмывая их от грязи, и чуть сдержала очередной приступ тошноты. Волосы промокли под тропическим душем, и пришлось потянуться за яблочным дешевым шампунем, чтобы смыть с себя этот день. День, который перерастет в три года еще таких же сумрачных, слезливых дней.
Запахло вкусно, химозно, и я размазала шампунь по всему телу. Колени тут же защипало. Только сейчас я оценила масштаб – вся в ссадинах и ранах, родителям не покажешься. И даже ладошки, на которые я, видимо, упала, покусывала терпкая слабая боль. Надежда, что с прохладной водой в слив уйдут отчаяние и страх, осталась только надеждой – бесплотной и нереализованной. Завернувшись в полотенце и перекинув длинные волосы на одно плечо, я босыми ногами прошлепала на кухню. Ники уже достала аптечку и смочила ватку перекисью.
– Я подую, если будет больно, – пообещала она. Хоть дуй, хоть нет – раны это не затянет, ни душевные, ни физические. – Лу, ты слышишь?
– Да, – тихо, мякнув, отозвалась я. – Мне не больно. Можешь обрабатывать.
На колени я не обращала внимания, уткнувшись взглядом в одну точку – газовую конфорку, горящую под чайником синей ромашкой. Ники сидела передо мной на полу, иногда дула – по коленке проходил холодок после обжигающей боли, – но я не опускала на нее взгляда. Газ тихо шипел, вода начинала закипать – вот-вот засвистит через узкий носик. Раньше, на первом курсе, мы часто вдвоем сидели у Николь на кухне: гадали по книжкам, пили зеленый чай и готовили фруктовые смузи по утрам после ночных разговоров о всяком.
Из шкафчика Ники уже достала бутылку вина – сухого, белого, как я любила, и мне хотелось выпить с горла, чтобы терпкий винный привкус прокатился по языку, гортани и дальше, в желудок. Чтобы алкоголь притупил острые, как бритвенное лезвие, чувства, желательно навсегда.
Выкинув окровавленную вату, Николь налепила на коленки пластырь.
– А теперь вино, – объявила она и достала к нему из холодильника упаковку уже нарезанного сыра. – Больше ничего нет. Могу пельмени сварить…
– Не надо, – я взяла бутылку и сделала несколько глотков. – Я не голодна. Сыра хватит.
Последний раз Игорь был в сети час назад. Больше не заходил и, наверное, не появится уже до завтра. В полях, по которым пролегали железнодорожные рельсы, вряд ли постоянно ловила связь. Я никогда не путешествовала на поезде, летала только на самолетах, но не представляла, как можно провести в замкнутом пространстве четыре дня бок о бок с незнакомыми людьми. От вина потянуло в сон – стало вяло, ничего не притупилось. Я закусила ломтиком сыра. Ники разлила вино по бокалам.
– Пойду, покурю.
– Кури здесь, – она посильнее открыла форточку, и я не стала спорить. Пагубная привычка – от Игоря
