Читаем без скачивания Закон души - Николай Воронов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечерами, когда у Лени не было занятий в школе рабочей молодежи, они обычно гуляли по городу. Сима надевала лучшее платье, вкладывала узкую кисть в ладонь мужа, заскорузлую от машинного масла, и они медленно шли по улице мимо типографии городской газеты, мимо часовой мастерской, мимо дома, где возле подъезда висела стеклянная табличка: «Зубопротезный техник А. И. Энш, 2 эт., кв. 24». Прохожие, обгоняя, толкали их, заглядывали в лицо, а они шли, не обращая ни на кого внимания, занятые лишь друг другом.
Леня был самолюбив: ему хотелось, чтобы Сима хорошо одевалась. Каждый раз после получки он покупал ей или отрез на платье, или шляпу, или еще что-нибудь самое дорогое и красивое из того, что попадалось в магазине. Зарабатывал он много: тихий Леня был чуть ли не лучшим токарем-универсалом завода. Себе он ничего не покупал, кроме безделиц вроде галстука, майки, носового платка. Когда Сима упрекала его, зачем он так много тратит на ее наряды, а сам ходит в лоснящемся от долгой носки шевиотовом костюме, Леня отшучивался:
— Ты меня и так любишь, а я тебя в старом платье в два счета разлюбить могу: знаешь ведь, какой я ветреный.
Так они прожили чуточку больше года. Счастье оборвалось неожиданно. Воскресным летним утром поехали вместе с молодежью Лениного цеха за город, на массовку. Назад возвращались в сумерках по осклизлой от недавнего дождя дороге. Грузовик занесло, левым задним колесом он влетел в кювет. Все, кто сидел возле левого борта, попадали на землю. Сима и другие отделались легкими ушибами и вывихами, а Леня ударился виском о белый степной валун. Мандолина, висевшая у него на поясе, осталась невредимой, красный, сердечком, медиатор выпал из нее и сиротливо лег возле безжизненной руки хозяина.
Когда Леню вносили в приемную больницы, он очнулся, спросил, жива ли Сима, и услышав ее плачущее: «Да, родной, да», — снова впал в забытье.
В полночь он умер.
Симе представлялось: она бы легче переживала, если бы Леню убило на фронте или при выполнении какого-либо ответственного производственного задания. Обидно было, что смерть настигла его случайная и глупая, точно в насмешку над ними кто-то положил рядом с кюветом тот проклятый белый валун.
Дома Симе все напоминало о Лене. Она перебралась к родителям, поселилась опять в той же боковой комнатушке, в которой жила до замужества, и порой испытывала такое ощущение, будто никогда не уезжала отсюда. Правда, изредка, глухими ночами, ее охватывало странное состояние, она прислушивалась каждой клеточкой тела, не возникнет ли в темноте знакомый шелест шагов, не звякнет ли неповторимо, как прежде, щеколда калитки.
Вокруг все учились или работали. Учиться Симе не хотелось, она устроилась на первое подвернувшееся под руку место — кассиршей в бакалейный магазин. Покупатели были нетерпеливы, вечно спешили, никому не было дела до ее переживаний. Вначале, когда Сима часто ошибалась и выбивала на своей грохочущей кассе не ту сумму, какую просили покупатели, они ругались и жаловались директору магазина, а тот долго и нудно отчитывал Симу, называл ее «матушкой» и грозил увольнением. Увольнения Сима не боялась, но ей надоела вся эта канитель, и она заставила себя быть внимательной. Как-то незаметно стала работать механически: не думая, правильно выбивала чеки, считала деньги, давала сдачу. Директор не называл ее больше «матушкой» и даже ставил в пример другим кассиршам.
После работы Сима возвращалась домой, ужинала и шла в боковушку. Она много спала, часами бездумно лежала на кровати, запоем читала и, кроме библиотеки, нигде не бывала, а по выходным дням, когда не надо было идти на работу, даже не причесывалась. Отец с матерью пробовали «облагоразумить» ее, но из этого ничего не вышло, и они махнули на нее рукой как на пропащую.
Печаль и горечь, как находили знакомые, наложили на лицо Симы печать задумчивой и строгой красоты. Должно быть, поэтому, а может, потому, что она выглядела еще совсем юной, за ней пытались ухаживать экспедиторы с базы, снабжающей магазин, и те из покупателей, кому некуда было спешить. Но Симе одинаково неприятно было внимание и тех мужчин, кто рассчитывал на легкий флирт, и тех, кто тянулся к ней из самых добрых и серьезных побуждений. С годами образ Лени не потускнел в памяти, но, оставаясь самым дорогим, как бы отодвинулся вглубь и стал в один ряд с милыми воспоминаниями детства и ученичества.
Шел шестой год Симиного вдовства, когда она почувствовала, как опротивела ей тесная боковушка и вся ее нынешняя жизнь, размеренная и бесцельная. Она стала ловить себя на том, что дольше и внимательней смотрит по утрам в зеркало и мечтает о встрече с человеком, который был бы похож на Леню и так же любил ее. Она верила, что где-то обязательно должен быть такой человек и он тоже ждет не дождется встречи с ней.
Как раз в это время старшая сестра Ольга и ее муж Василий Васильевич, работавшие в Мингечауре, были переброшены на строительство крупной сибирской гидроэлектростанции. Проездом Ольга с мужем «завернули к старикам», и Сима уговорила их взять ее с собой.
Когда они прибыли на строительство, работа только-только начиналась. На берегах реки пузырились огромные серые палатки. Неподалеку от них плотники ставили бараки. Сверкали днищами ковшей шагающие экскаваторы: один — на песчаном карьере, другой — на мшистых почвах будущего судоходного канала.
Река была широкая, с горбом на стрежне, будто какая-то сила выпучивала ее из глубины. Буксиры, роя красными плицами дикие воды, подтаскивали к причалу баржи с самосвалами, досками, тросами, станками, кирпичом.
Здесь Симе хотелось зажить совершенно по-новому, чтобы ничто ей не напоминало о прошлом. Но устроиться на живую, интересную работу, как она мечтала, не удалось. Начальник отдела кадров, узнав, что она пять лет проработала в кассе, сразу же направил ее замещать заболевшую кассиршу левобережного управления. Напрасно Сима доказывала ему, что работала в магазине и совершенно незнакома с бухгалтерией, — ничто не помогло.
Прежняя кассирша вскоре выздоровела, вышла замуж за топографа и уехала с ним в экспедицию — изыскивать место под новую гидроэлектростанцию. Перед отъездом она зашла в бухгалтерию, написала на стенке несгораемого шкафа «Прощай, касса», а на окошечке — «При коммунизме кассиров не будет». Сидор Ильич в тот же день увидел надпись на окошечке, сильно разобиделся, собственноручно стер ее, но она, хотя и плохо, все-таки осталась заметной. Слова на темной стенке несгораемого шкафа он не углядел, и они были ясно видны до сих пор.
Для Симы они были как обещание, что и она когда-нибудь уйдет отсюда, сменит эту скучную работу на другую, интересную и почетную, как у бульдозеристки Маруси Репкиной или машиниста шагающего экскаватора Кости Генералова.
Несколько раз Сима пыталась убедить Сидора Ильича, чтобы он повлиял на начальника отдела кадров, который был его старинным товарищем, и помог бы ей устроиться хотя бы перфораторщицей, но бухгалтер оставался непреклонным.
— Я, Симища, — он любил произносить имена в превосходной степени, — всю жизнь деревянные костяшки перекидываю, а сам, однако, сызмала мечтаю стать дрессировщиком собак. — В подтверждение он вытаскивал из-под пиджака черную белоносую карманную собачку с иронической кличкой Львица, заставлял ее служить, переворачиваться через голову, а потом грустно заключал: — Такая уж наша бухгалтерская доля.
Сима пробовала работать плохо, чтобы ее прогнали из бухгалтерии, но Сидор Ильич не замечал этого: некем было заменить Симу; так из ее отлыниваний ничего путного и не вышло.
Василия Васильевича назначили главным механиком левобережного управления, а Ольгу — диспетчером стройки. На первых порах Сима поселилась в комнате, которую им дали.
Василий Васильевич уходил на работу рано утром и возвращался затемно, усталый и злой. Ввалившись в комнату, он бросал на спинку кровати прорезиненный плащ, скидывал у порога сапоги, обляпанные грязью и бетоном, говорил Симе тоном приказа:
— Помой!
Он садился за стол и, ожидая, когда Сима подаст еду, поддерживал лобастую голову прижатыми к вискам кулаками. Василий Васильевич никогда не спрашивал, готов ужин или нет, и, просидев за столом с минуту, хмуро оборачивался, всем своим видом показывая, что голоден и недоволен тем, что Сима мешкает. Насытившись, он резко отодвигал посуду, вставал и, не оглядываясь, кидал:
— Постели!
Сима покорно разбирала постель и отходила к печи. Развалясь на кровати, он вытаскивал наугад с этажерки книгу, прочитывал несколько строк и засыпал.
Симу возмущало барское обхождение Василия Васильевича, но она с самого начала не осадила его, а потом все как-то стеснялась сделать это. Думала: он сильно устает, работа у него трудная, ответственная, не то что у нее.
Василий Васильевич вел себя так и в отсутствие Ольги, и при ней. Ольга не только не замечала оскорбительного поведения мужа, но и сама поступала точно так же, лишь прикрывалась ласковостью и деликатностью. Ранним утром она, сладко потягиваясь в постели, просила заискивающим шепотом: