Читаем без скачивания О нашем жилище - Вячеслав Леонидович Глазычев

в больших усадьбах портик был настоящим - под него въезжали экипажи, то в городских особняках портик являет собой лишь знак престижа. Поэтому он может быть фактически изображен рельефом, когда колонны заменялись полукруглыми или плоскими пилястрами, или имитирован, когда круглые колонны отстоят от стены на полметра или менее. Если для больших усадеб скульптурный декор создавался индивидуально крупными художниками, то особняки украшались типовыми гипсовыми отливками с хороших, впрочем, образцов (львиные маски Жилярди повсеместны). В наиболее скромных особнячках обходились даже и без портика и без штукатурки, но в углах, по крайней мере, дощечки обрезались так, чтобы означать собой отсутствующую каменную кладку. «Сплошной фасады» не получилось, но «одна фасада» при бесконечном множестве вариаций деталей стала общепринятой нормой, воспроизводившейся во всех уголках страны безотносительно к условиям климата или местной традиции.

Каждый момент исторического времени, как известно, несет в себе следы уходящего прошлого и предстоящего, - так и в начале прошлого столетия символический «ампир» городских и внегородских дворянских жилищ (словно перенимаемый позже по эстафете купеческими домами) не только воспроизводил уходящие вкусы. Дело в том, что наряду с жилищем как таковым и его фасадом появляется третий чрезвычайно важный компонент «фасада улицы» - зелень. Когда-то в средневековых городах зелени было много, но это была утилитарная зелень огородов и фруктовых садов на задних дворах, в глубине кварталов. К XVII веку застройка уплотняется настолько, что в большинстве городов Европы от зелени не остается и следа. Снос оборонительных стен, потерявших смысл с развитием артиллерии, а затем - к XVIII веку - заравнивание и земляных валов порождает первый вариант публичного озеленения: бульвар, как правило кольцевой, по прежней линии укреплений. В русских городах хозяйственной зелени было множество, однако общественная появляется точно таким же образом (мы не обсуждаем здесь частных дворцовых парков).

Оставался уже только один шаг к тому, чтобы жилая улица соединилась с бульваром, и во второй половине XVIII века этот шаг делается почти повсеместно. Если быстрый рост этажности жилой застройки бульваров в XIX веке свел роль зелени скорее к украшению сплошного «фасада» улицы, то в России повсеместно, в Англии и США в пригородах пропорция с очевидностью переворачивается: живое, постоянно меняющее облик дерево соразмерно жилому дому, упрощенный декор его фасада во многом компенсируется декоративной сложностью стволов, крон, ветвей. В общей системе эстетического восприятия города с середины и во всяком случае с конца XVIII века возникают весьма непростые, взаимоконфликтные устремления.

Итак, в сознании человека соединяются отношение к старой, готической по происхождению застройке улиц западных городов; отношение к парижским образцам, о которых мы говорили выше; философия сентиментализма с характерной для него поэтизацией естественности, природности окружения человеческой деятельности; острое переживание новизны заполненных празднично одетой толпой городских «променадов»; любовное отношение к тихим, почти деревенским окраинам даже крупнейших городов… От простоты совершен уже переход к сложности городской среды, и эту сложность предстояло освоить, пережить, чтобы к концу XIX столетия выработать новый идеал.

Не будем здесь торопиться, так как аналогичный процесс происходит сейчас с нами, на наших глазах и при нашем участии, поэтому полезно вдуматься в то, что предшествовало первому сдвигу в общественном вкусе. Отчеты и путевые записки российских «пенсионеров», с отличием окончивших Академию художеств и направляемых за границу для совершенствования знаний и умений, способны поведать нам много любопытного. Вот, в 1780 году уже из Парижа отписывал в Академию Я. Г. Фарафонтьев: «Проезжая Курляндию и Пруссию, ничего достойного не видал, выключая Берлина, сей город весьма порядочен как в строении, так и в протчем…» Спутник Фарафонтьева уточняет в своем отчете: «…оный город выстроен весьма искусными архитекторами, имеет хороший порядок, и лучшия сего города строении суть королевская библиотека, Арсенал, триумфалной мост, дворец королевской, которые делают великое сему городу украшение».

Заметим, что, при перечислении крупных столичных построек относительно жилой застройки Берлина сказано лишь, что «порядочен в строении», «имеет хороший порядок». Следует, однако, иметь в виду, что негативным подтекстом, антитезой служат здесь жилые улицы старинных городов.

Фонвизин, будущий автор «Недоросля», пишет о Страсбурге: «Дома… весьма похожи на тюрьмы, а улицы так узки, что солнце никогда сих грешников не освещает»; зато Лион - «город превеликий… по берегу Роне построена линия каменных домов прекрасных и сделан каменный берег, но гораздо похуже петербургского». Современные исследователи, обработав значительный мемуарный материал, уже выявили важную характеристику сознания наших соотечественников. Предваряя наступление нового XIX века, они уже достаточно критичны к тому, что воспринято на Западе, отталкиваются от ощущения величия и красоты Петербурга и преображавшейся трудами М. Ф. Казакова и других зодчих Москвы. Наконец, легко заметить, что страсть к единообразию и порядку, которую Вигель, цитированный нами, приписывал личному вкусу Александра I, давно уже стала чертой времени.

Значительно ранее Фонвизина баронесса Строганова записывала: «Кестрин: он очень красив и все здания в нем новые… Берлин… поразил своим великолепием. Улицы большие и красивые». Н. М. Карамзин, которому еше предстояло стать и автором «Бедной Лизы», и первым крупным историком, известным всей России, был приверженцем уюта старых улочек. Но он же в «Письмах русского путешественника», восхищаясь Лондоном, писал: «Дома лондонские все малы, узки, кирпичные, но беленые… и представляют скучное, печальное единообразие». А вот в Берлине: «Д. повел меня через славную Липовую улицу, которая в самом деле прекрасна. В середине посажены аллеи для пеших, а по сторонам мостовая. Чище ли здесь живут, или испарения лип истребляют нечистоту в воздухе, - только в сей улице не чувствовал я никакого неприятного запаха. Домы не так высоки, как некоторые в Петербурге, но очень красивы. В аллеях, которые простираются в длину шагов на тысячу или более, прогуливалось много людей». А в Париже? Карамзин отмечает множество достопримечательностей, но как раз охарактеризованных нами примеров в его тексте нет. Он внимателен к садам Тюильри, к пассажам Пале-Рояля, однако «Улицы все без исключения узки и темны от огромности домов. Славная Сент-Оноре всех длиннее, всех шумнее и всех грязнее. Горе бедным пешеходцам, а особливо, когда идет дождь! Вам надобно или месить грязь на середине улицы, или вода, льющаяся с кровель через дельфины, не оставит на вас сухой нитки… Французы умеют чудесным образом ходить по грязи, не грязнясь, мастерски прыгают с камня на камень и прячутся в лавки от скачущих карет…» (Литыми изображениями дельфинов оканчивались водостоки - в Париже их практически не осталось, но в замках Луары эти изрыгающие воду украшения сохранились в большом числе).

Продолжать перечисление можно до бесконечности, ограничимся тем, что идеал определился вполне точно