Читаем без скачивания МЕМНОХ-ДЬЯВОЛ - Энн Райс

Дойдя до второго этажа, я оказался перед входом в часовню. Снаружи она не показалась мне такой просторной, какой была в действительности.

Фактически часовня по своим размерам не уступала многим церквям, в которых мне пришлось побывать за свою жизнь. В центральном нефе по обе стороны от прохода ровными шеренгами стояли скамьи - не менее чем по двадцать в каждом ряду. Сводчатый потолок украшала великолепная лепнина. Старинные медальоны по-прежнему прочно удерживались на своих местах. Когда-то оттуда, несомненно, свисали керосиновые лампы. Витражи в окнах прекрасно сохранились и сейчас, на фоне света уличных фонарей было отчетливо видно, с каким мастерством и любовью выполнены их рисунки, правда без человеческих фигур. В нижней части каждого окна красивыми буквами были выведены имена небесных покровителей. Алтарь освещался только свечами, укрепленными на подставке перед гипсовой статуей Царицы Небесной - Святой Девы Марии с изысканно украшенной короной на голове.

Судя по всему, часовня сохранилась в том виде, в каком ее оставили сестры-монахини, когда здание продали. Уцелел даже сосуд со святой водой. Однако его не держал в своих руках гигантский ангел - сосуд представлял собой простой формы мраморную чашу на небольшом постаменте.

При входе в часовню я обратил внимание на хоры над головой, и меня поразила скромность и в то же время гармоничная величавость их архитектурного решения. Интересно, каково это, жить в доме с собственной часовней? Две сотни лет назад я тоже преклонял колени в личной часовне моего отца. Но в нашем замке это была всего лишь крохотная комната с каменными стенами. А здесь передо мной простиралось огромное помещение, оснащенное даже старинными электрическими вентиляторами в виде колеблющихся вееров, которые предназначались для охлаждения воздуха в периоды летнего зноя. И, тем не менее, оно не в меньшей степени казалось проникнутым искренностью веры, чем скромная отцовская часовня.

Эта часовня поистине достойна быть королевской, подумалось мне, и вдруг сам монастырь перестал восприниматься как обыкновенное культовое сооружение и превратился в моем воображении в величественный дворец. Мне представилось, что я сам поселился в нем, но следую не тому образу жизни, какой одобрила бы Дора, а тому, какой всегда привлекал меня самого; то есть купаюсь в роскоши и каждый день прохожу по отполированным до сияющего блеска полам в великолепно убранное святилище, чтобы прочесть свои молитвы.

О, я просто влюбился в этот монастырь! Он воспламенил мой разум. Подумать только! Купить такое здание в тихом квартале большого современного города и обустроить в нем свое жилище, величественное, роскошное и безопасное! Я вдруг позавидовал Доре… Нет, вернее будет сказать, что мое уважение к ней многократно возросло.

В Европе очень многие живут в таких многоэтажных особняках с ухоженными внутренними двориками, огражденными боковыми крыльями строений. В Париже, например, немало подобных домов. Но в Америке возможность поселиться в столь великолепном месте приобретает особую привлекательность.

Однако Дора мечтала совсем о другом. Она хотела обучать здесь женщин, делать из них искусных проповедниц, способных нести людям Слово Божие с не меньшим пылом и такой же самоотверженностью, как делали это святой Франциск или Бонавентура.

Что ж, если смерть Роджера внезапно и навсегда разрушит ее веру, Дора сможет жить здесь с поистине королевской пышностью.

Каким образом я могу повлиять на Дору - хватит ли у меня сил? Соответствует ли это ее желаниям, если я все же каким-то образом смогу убедить ее в необходимости принять огромное наследство и превратиться в принцессу, живущую в этом дворце? Станет ли она счастливым созданием, спасенным от нищеты и горя, в которые столь часто и с легкостью ввергает людей религия?

Сама по себе идея в целом неплоха. Игра стоит свеч. Ах, как это свойственно мне: мечтать о рае на земле, рисуя в своем воображении картины роскоши, оснащенной к тому же всеми благами цивилизации! Ужасно, Лестат! Стыдно!

Кто я такой, чтобы лелеять в душе подобные мысли? А что? Мы могли бы жить здесь, например, как Красавица и Чудовище. Дора и я. Я громко рассмеялся. По спине вдруг пошел холодок, однако шагов я не слышал.

Я вновь оказался в полном одиночестве и настороженно прислушался.

- Попробуй только осмелиться приблизиться ко мне сейчас, - прошептал я, обращаясь к своему преследователю, хотя знал, что его нет рядом. - Я здесь, в часовне! И я в абсолютной безопасности. Не в меньшей, чем если бы стоял сейчас посреди собора».

Интересно… А что, если преследователь сейчас смеется надо мной: «Лестат, все это не более чем плод твоего воображения!»

Не важно. Сейчас я пройду по мраморному полу придела к ограждению, возле которого прихожане когда-то приобщались святых тайн, - надо же, оно сохранилось практически в первозданном виде! - обращусь взглядом к алтарю и не стану больше ни о чем думать.

Настойчивый голос Роджера по-прежнему звучал в моих ушах. Я не забыл его просьбу. Но ведь я уже успел полюбить Дору, не так ли? Я пришел сюда. И я непременно сделаю что-нибудь. Но не следует спешить, мне необходимо время.

Мои шаги гулким эхом отдавались в часовне. Меня это не смущало. Маленькие рельефные вехи остановок крестного хода по-прежнему оставались на своих местах - в простенках между витражными окнами по периметру стен, но алтарь исчез. Вместо алтаря в предназначенной для него нише стояло гигантское распятие.

Распятия всегда привлекали и восхищали меня. Существует неисчислимое множество способов передачи разнообразных деталей, и искусные произведения мастеров, изображавших распятого Христа, буквально заполняют художественные сокровищницы всего мира и те храмы и базилики, которые тоже превращены в музеи. Но это распятие даже на меня произвело колоссальное впечатление. Выполненное в реалистической манере, характерной для конца девятнадцатого столетия, оно было поистине огромным и, несомненно, старинным. Короткая набедренная повязка Христа как будто трепетала на ветру, а его лицо с глубоко запавшими щеками было исполнено неизбывной печали.

Этот шедевр, безусловно, принадлежал к числу находок Роджера. Во-первых, распятие было несоразмерно велико для ниши алтаря, а во-вторых, по мастерству исполнения резко выделялось на фоне всего остального убранства часовни. Уцелевшие гипсовые статуи миловидной, но ничем не примечательной Терезы из Лизье в ее неизменном наряде монахини-кармелитки с распятием и букетом роз в руке, святого Иосифа с лилией и даже статую самой Царицы Небесной с короной на голове, стоявшую в предназначенном ей святилище сбоку от алтаря, никак нельзя было назвать великими произведениями искусства. Да, они были выполнены в человеческий рост, аккуратно раскрашены, но не более.

В противоположность им распятый Христос вызывал в душе бурю эмоций, заставлял человека задуматься, принять в душе какое-то решение. Глядя на него, кто-то, быть может, говорил себе: «Я ненавижу христианство за допущенное кровопролитие»… А кто-то, возможно, с болью вспоминал и словно заново переживал те муки, которые испытывал во времена далекой юности, воображая, как эти же острые гвозди вновь и вновь пронзают его руки. Великий пост… Размышления и созерцание… Церковь… Голос священника, заученным тоном произносящий одни и те же слова: «Господь наш Христос»…

Сам я одновременно испытывал оба чувства: и ненависть, и боль. Стоя перед распятием в состоянии полной растерянности и неопределенного ожидания, я краем глаза бессознательно следил за мельканием уличных огней в цветных стеклах витражей и мысленно уносился в прошлое, в эпоху собственного детства… Потом я вспомнил о Роджере, о его любви к дочери, и мои собственные переживания померкли перед этой любовью. Поднявшись по ступеням, которые некогда вели к алтарю и дарохранительнице, я коснулся ступни распятого Господа. Старое дерево… В ушах моих зазвучали древние песнопения, непонятные и таинственные. Я всмотрелся в лицо Христа и увидел, что оно вовсе не искажено мукой, а, напротив, исполнено мудрости и спокойствия - вероятно, в последние секунды перед смертью.

Донесшийся откуда-то громкий звук заставил меня резко отпрянуть назад, я оступился, едва не потеряв равновесие, и повернулся спиной к алтарю. В здании кто-то был, кто-то тихими шагами шел по первому этажу, приближаясь к той самой лестнице, по которой я недавно поднялся.

Я бросился к выходу из часовни. Я не слышал голосов и не ощущал никакого запаха. Никакого запаха! Сердце у меня упало.

- Я больше не вынесу, - прошептал я, дрожа с ног до головы. Но ведь иногда человеческий запах удается уловить не сразу - следует принимать во внимание и ветер, а точнее, довольно сильные сквозняки, гуляющие по зданию.

Кто- то уже поднимался по ступеням.