Читаем без скачивания Моему судье - Алессандро Периссинотто

Она, конечно, не ревновала, она ведь ездила отдыхать с женой своего партнера, с которым они совокуплялись по пять раз на дню. Просто она хотела, чтобы я чувствовал себя любимым. Проявление нежности.

— Дуду вчера сказал, чтобы я отгуляла свой отпуск, сколько мне там полагается, иначе мне его не видать до октября. Получается десять дней. Едем в Амстердам: десять выступлений, и ты немного поправишь свои дела, по крайней мере денежные.

— Ты уже выступала в этих заведениях?

— Нет. Когда я бросила, то поклялась, что больше не дам себя трахать кому попало.

Снова нежность, снова она говорила, что я для нее особенный, а не первый встречный.

— Ну? — спросила она, глядя мне в глаза.

Что можно ответить женщине, которая готова принародно тебе отдаваться, снова сверкать голой попой, только чтобы выручить из беды?

— Ладно, я попробую.

— Вот и молодец, правильно, завтра начнем тренироваться.

— Разве за эти дни мы уже не натренировались?

— Ты прекрасно знаешь, что это совсем не то. Мы делали для себя, но спектакль-то для других, для зрителей. Я должна тебя научить, как держаться, чтобы публике было видно, что мы не притворяемся, как убирать волосы с лица, когда я встану перед тобой на колени. Объяснить, сколько на что нужно времени, когда пора менять положение.

— А трудно научиться?

— Да, непросто, но не забывай, мы будем там как любители, особого мастерства никто и не требует. Во всяком случае, лучше поскорей начать практиковаться.

— Тогда сегодня?

— Сегодня нет. Сегодня был трудный день. Сегодня будем любить.

Она захотела любить преступника, отчаявшегося и без гроша в кармане. Это опять-таки комплекс сестры милосердия?

Тренировки продолжались три дня. Тем временем Марике обзвонила друзей в Амстердаме и договорилась о выступлении. Думаю, она к тому же умудрилась повысить наш гонорар, но поскольку говорила она по-нидерландски, я не понял.

Кандида я отнес к Марике домой, и ее кошка сразу прониклась к нему симпатией.

— Соседка будет носить им еду каждый день, не бойся. Свою я ей оставляю уже не в первый раз.

25-го мы приехали в город и назавтра дали первое представление.

Хотите, чтобы я продолжал, господин судья? Хотите знать все? Или думаете, что мое описание и без того достаточно натуралистично?

По правде говоря, мне немного стыдно, наверное, стыднее рассказывать все это вам, чем выступать перед публикой. Но с другой стороны, мне хочется рассказать вам все, у меня впечатление, что вы на самом деле начинаете понимать меня и что теперь невозможно скрывать от вас что бы то ни было.

Давайте так. Отсюда начинается самая трудная, самая интимная часть, о ней невозможно рассказывать экивоками. Выбирайте сами, читать или не читать.

Для меня выступление началось еще до входа в театр, когда я увидел квартал красных фонарей. Вы когда-нибудь там бывали, господин судья?

С какой стороны к нему ни подойди, постепенно замечаешь, как углубляешься в совершенно необычное место, нечто среднее между Диснейлендом и Гоморрой. Нет, город все тот же, те же разноцветные фасады домов и та же сетка каналов. Только в магазинах одежды начинают попадаться кожаные вещи с металлическими заклепками, нижнее белье все сокращается в размерах, а потом, практически внезапно, подходишь к витрине, в которой все эти прозрачные лифчики и трусики видишь уже не на манекене, а на девушке, и выставленный товар производит отнюдь не легкая промышленность. Витрина — девушка, витрина — девушка. Одна, две, три, десять витрин. Потом — бар, секс-шоп, кафе и опять витрины, витрины и девушки.

Мы прошли вдоль всей экспозиции. Было полдесятого вечера, еще не стемнело и до нашего номера оставался час.

— Стесняешься смотреть на них? — спросила Марике, подметив мой взгляд, который скользил по телам девушек.

— Нет.

— Тогда давай встанем и посмотрим, это входит в программу.

Это была правда. Я тоже сказал правду, мне не было стыдно на них смотреть, я только чувствовал себя скованно, больше того, наивно полагал, что стану смущать девушек. Стыдно, наверное, походить на других, на мужчину-самца, быть наравне с ватагой пьяных англичан, которые переходили от витрины к витрине, что-то выкрикивая, делая непристойные жесты, договариваясь с девушками о цене и изображая разные услуги.

Но ничего такого я Марике не сказал, это были неподходящие мысли для того, кто шел совокупляться при всем честном народе. Мы встали у одной витрины. Внутри там была мулатка. Микроскопические трусики и черный бэби-долл. Ей было лет двадцать. Я, собственно, смотрел не на нее. Мой взор привлекало то, что виднелось за ней: комнатка два на три метра, односпальная кровать, высокий радиатор, на котором сохли два или три полотенца для биде, и в глубине — прикрытая дверь, ведущая в ванную. Витрина была не только выставкой-продажей, но еще и мастерской. В этот момент к ней постучался лысый господин лет пятидесяти. Она открыла. Они поговорили несколько секунд, не больше. Потом она задернула занавеску, чтобы снова взяться за работу.

Мы прошли дальше и попали на широкую и более оживленную улицу с каналом посередине. По берегам выстроились театры, где давали эротические представления, и я сразу заметил вывеску той самой Каза Россо, о которой упомянула Марике. У театров толпился народ. И не только сексуально озабоченные мужчины. Кого тут только не было. Менеджер, оказавшийся здесь по работе, школьники выпускного класса вместе с одноклассницами, приехавшие на экскурсию, пенсионеры и пенсионерки, японцы обоего пола, которых высадил неподалеку туравтобус. И все смеются, приготовив банкноты или кредитные карточки, которыми они сейчас расплатятся за эту авантюру по сходной цене, приключение, о котором потом станут рассказывать дома друзьям, но только в легком подпитии и шепотом.

— Обожди секунду, — сказала вдруг Марике.

— Это здесь?

— Нет, я тут работала последние годы. Она поднялась на три ступеньки, которые вели к двери, и поздоровалась с вышибалами. Немного с ними поболтала, потом показала на часы, как бы говоря, что уже поздно, и вернулась ко мне.

— Это тут рядом.

Мы свернули за угол и пошли по узкой улочке, освещенной только вывесками. Метров через сто остановились. Пришли.

Здесь не было толпы, которая стояла перед театрами получше. Подходя, мы видели, как вошли две пары и мужчина, но второпях, без бурной радости, как на соседней улице, почти воровато.

Марике сказала что-то человеку у дверей, и нас пропустили.

— Иди сюда, — подозвала меня Марике, отводя бархатный занавес.

Я глянул в зал, в это время на сцене конферансье объявлял следующий номер: толпа, которой мы не видели снаружи, оказывается, была внутри. Не знаю, испугался я или нет. Я был как пьяный.

Появился человек в пиджаке и галстуке, маленького роста, по виду вроде итальянец. Марике перекинулась с ним парой слов, потом он провел нас в гримерную. Вообще-то это была не настоящая гримерная, просто помещение за сценой со скамьями, вешалками и зеркалами. Из зала доносилась громкая музыка, похожая на испанскую.

Мне сразу бросилась в глаза женщина лет тридцати пяти, которая ласкала мужчину чуть помладше. Марике подошла к ней сзади и закрыла ей глаза руками. Та, не переставая работать, перебрала несколько женских имен, пока не угадала. Тогда они наскоро обнялись и кивнули друг другу, что означало — поговорим после. Потом женщина опять принялась за дело, а Марике вернулась ко мне.

— Это Виржини, моя подруга, мы выступали вместе, она из Брюсселя. Сейчас работает на разогреве.

— Где?

— Помогает возбудиться перед выходом на сцену. Потому что, если за кулисами эрекции нет, на сцене ее точно не получится.

— И меня она тоже будет разогревать?

— Если нужно.

— А ты не можешь?

— Я должна краситься.

Перед зеркалом стояла голая девушка и орудовала крем-пудрой и кисточками, я сообразил, что это, видимо, партнерша того типа, которого сейчас разогревают.

— Теперь раздевайся и бери один из вон тех черных халатов. И повтори в уме наш номер. Да, пожалуйста, — продолжала Марике, — сними часы, дома в постели ты их никогда не снимаешь, но здесь так не принято.

Я разделся догола, набросил халат и уселся на скамью.

Она тоже разделась и встала перед зеркалом, рядом с той девушкой.

Послышался шум аплодисментов и гудение закрывающегося занавеса. Вошли мужчина и женщина, голые, с простыней в руках. Марике посмотрела на них и сказала:

— Эти-то настоящие любители, эксгибиционисты.

— А как ты поняла?

— После выступления у них всегда страшно довольный вид.

И правда, несмотря на возраст, они походили на влюбленных школьников. Эксгибиционисты нам улыбнулись и тоже сели, счастливые, не одеваясь и продолжая держаться за руки.