Читаем без скачивания Сказки тысячи ночей - Э. Джонстон

– Дочь моя, – позвал отец, и я подошла к шатру, который обычно занимал он сам. Он был просторным, поскольку остался еще с тех времен, когда наши матери странствовали с караваном.

– Спасибо, отец, – сказала я и, обернувшись, увидела, что мать Ло-Мелхиина уже стоит рядом со мной. Наши служанки стояли позади нее. Мальчонка исчез из виду.

Мы вчетвером зашли в шатер. Отец разложил внутри половики, чтобы нам не пришлось спать на песке, и придавил края шатра камнями со дна вади, чтобы никакие существа не потревожили наш сон. Пожилая служанка зажгла лампы, и мы с матерью Ло-Мелхиина уселись, ожидая, пока разложат постели.

– Твой отец – хороший человек, – сказала она. – Он заботится о своем караване и добр к старым женщинам.

– Он мудр, – ответила я. – Если он проявит доброту к матери другого мужчины, тот будет честно с ним торговать.

– Он думает, что мой сын будет честно торговать? – спросила она.

– Нет, – ответила я, на мгновение задумавшись. – Возможно, это просто привычка.

– Или же он не судит мать по делам ее сына, – предположила она.

– Это мудрое предположение, госпожа матушка, – ответила я. – Ибо он учил меня, как устроен мир, а я тоже не сужу матерей по делам их сыновей.

– И все же я полагаю, что мне понравятся твоя мать и мать твоей сестры, судя по тебе и твоим братьям, – сказала она.

– Надеюсь, что так и будет, – сказала я. – Моя мать – добрая женщина, и мать моей сестры – тоже, хотя я и не знала, как сильно она меня любит, до того самого дня, как я вышла за вашего сына вместо ее дочери.

– Тебя нетрудно полюбить, дочь души моей, – сказала она. Я удивленно взглянула на нее, но в ее лице не было лжи. – Думаю, даже мой сын любит тебя по-своему.

Я некоторое время молчала, наблюдая, как служанки разворачивают спальные принадлежности и раскладывают подушки. Ло-Мелхиин выражал свою любовь, используя и истребляя других. Это было нисколько не похоже на любовь моей матери, матери моей сестры и моего отца. Пусть мы с ним работали сообща, но работа эта опасна, и я не представляла, как из нее могло бы выйти что-то хорошее.

– Едва ли из-за этого мне стоит меньше его бояться, – наконец произнесла я. – Скорей наоборот, мне стоит бояться его еще больше.

– Ты переняла мудрость своего отца, – заметила она.

– Верблюды будут готовы идти дальше через несколько часов, – сказала я. – Не стоит нам тратить время отдыха на разговоры о том, чего мы боимся.

Она кивнула и подозвала свою служанку. Та подошла, аккуратно сняла с ее головы парик из львиных грив и почтительно положила его в углу шатра, где мы не наткнулись бы на него случайно, выходя ночью по нужде. Мать Ло-Мелхиина скинула дорожное платье, бросив его на половик, прежде чем служанка успела подхватить его. Отправляясь в постель, она не обернулась, но я успела заметить, с какой заботой старая женщина подняла и сложила платье. У матери Ло-Мелхиина были верные слуги, и это меня порадовало.

Я пошла к своей постели, позволив служанке снять с меня дорожное платье, прежде чем улечься: я не хотела насыпать слишком много песка на постель. Служанка сложила мою одежду, а рядом с ней и свою, и улеглась на соседнюю постель. Я услышала, как она бормочет молитвы, и задумалась, каким божествам молились в ее семье. Но, повернувшись на бок, чтобы спросить ее об этом, я увидела ее платье, сложенное рядом с моим. За край рукава, к которому она могла бы прижимать губы, пока ехала на верблюде, был заправлен узкий лоскут пурпурной ткани.

Я заснула, впервые за много недель не опасаясь умереть во сне.

Глава 29

Я поняла, что вижу сон, потому что там была моя сестра, и мы с ней шили новое свадебное платье. На этот раз ткань была желтой. Это простонародный цвет – не такой дорогой, как пурпурный, и не такой броский, как оранжевый, но ей он был к лицу. Материя была очень тонкой, и я видела отверстия от иглы там, где она распускала стежки, недовольная своей работой.

– Без тебя все иначе, – сказала она мне. – Стежки ложатся неровно, когда рядом нет тебя, чтобы помочь мне сосредоточиться на работе.

– Прости меня, сестра, – извинилась я. – Я не смогла придумать иного способа тебя спасти.

– Думаешь, я боялась его? – спросила она. – Думаешь, меня пугал Ло-Мелхиин или его брачное ложе? Я знаю, что это пугало тебя. Я знаю, что это и сейчас тебя пугает.

– Ты никогда ничего не боялась, – сказала я, и мои слова сделали это правдой. – Ни львов, ни гадюк, ни скорпионов. Но это не спасло бы тебя, стань ты его женой.

– А что же спасло тебя, сестра? – спросила она. – Почему ты прожила столько дней и ночей, когда все прочие до тебя умирали?

– Если я все еще жива, сестра, – сказала я, – то только благодаря тому, что ты сделала для меня.

Пока я не сказала этого, в моем видении были только мы двое и дишдаша у нее на коленях. Теперь же я увидела алтарь, который она устроила для меня в своем шатре, ковры, на которых мы сидели, и лампу, светившую нам.

– Не забывай об этом, – напомнила она.

– Не забуду, – пообещала я. Память об этом стояла между мной и моим кошмаром. До сих пор я ничего не брала сама. Все это давалось мне в дар.

Некоторое время мы шили молча. Под нашими пальцами на подоле расцветали цветы, а по швам заструились виноградные лозы.

Моя игла была из бронзы, тускло мерцавшей в свете лампы. Игла сестры отливала серебром.

– Сестра, – обратилась я к ней. – Что бледный человек с гор пообещал нашему отцу в обмен на твою руку?

Она улыбнулась широкой улыбкой львицы, обнажив зубы и язык.

– Цена была выше, чем если бы я покинула шатры нашего отца, – ответила она. – Я нежно люблю его, но ему нужно привыкнуть к жизни в пустыне. Он не умеет пасти ни коров, ни даже овец, если ему не помогает кто-то из твоих братьев или их детей. Он не знает, каких змей можно есть, а каких надо сжигать. Он не умеет выследить дичь. О нем надо заботиться, поэтому цена была так высока.

У меня не укладывалось в голове, как она могла полюбить такого человека. Когда мы расшивали пурпурную дишдашу своими секретами, она говорила, что хочет, чтобы ее муж был похож на нашего отца: со своим караваном, с шатрами и стадами. Положение моего отца позволяло найти такого жениха, а красота моей сестры покорила бы любое сердце. Она мечтала, чтобы у ее мужа был брат близкого возраста, за которого могла бы выйти я. Тогда мы смогли бы всегда жить в соседних шатрах. Не так долго я отсутствовала, чтобы ее мечты успели измениться столь сильно.

Моя игла замерла, а мое сердце пронзил холод. Я сказала Ло-Мелхиину, что моя сестра выйдет за торговца, которого наш отец встретил в своих странствиях. Я сказала, что он будет из далеких земель. Что он принесет с собой серебристый металл, как тот, из которого была сделана игла моей сестры. Я сотворила из своих слов живого человека и привела его к своей сестре. Я заставила ее полюбить его.

– Сестра! – вдруг окликнула она меня.

Я вскочила с места, и игла вонзилась мне в кожу. Капля крови упала на дишдашу, и я с ужасом смотрела, как алое пятно расплывается по ткани и вышивке.

– Прости меня, – взмолилась я. – Я испортила твое платье.

– Ничего, сестра, – ответила она. – Никто и не увидит, пятно совсем маленькое. И это моя вина – не нужно было тебя пугать. Но ты не отвечала, когда я звала тебя.

– Это все из-за божества, – объяснила я. – Иногда я впадаю в забытье.

– Если это цена спасения от твоего проклятого мужа, пусть будет так, – ответила она. – Садись, мы уже почти закончили.

Мы снова принялись за шитье, и между нами повисло молчание. Я покусывала себя за щеку, чтобы снова не провалиться в транс. Сестра была не права насчет цены моего спасения. Не мне пришлось заплатить ее – во всяком случае, не так, как она представляла. Она заплатила больше меня – вся ее жизнь повернула иным путем, будто вода, наткнувшись на камень на дне вади.

Если камень достаточно велик, он может изменить течение вади. Деревня, полагавшаяся на это вади, останется без воды. Колодцы высохнут, и не останется ничего, кроме сухих кустарников для коз и овец. Люди перенесут свои шатры в другое место, бросив своих мертвых, или останутся с ними и умрут сами. Сестра сделала из меня божество, и вот чем я ей отплатила.

Я хотела было помолиться о том, чтобы мои действия не нанесли слишком много вреда, но мне некому было молиться. Наше семейное божество ушло, уступив место новому, и дух отца отца нашего отца наконец обрел покой. Самой себе я молиться не могла, и мне не в чем было найти успокоение.

Лампа уже догорала, когда мы завязали последние узелки, и тут сестра взглянула на меня.

– Сестра моя, – сказала она. – Увидимся утром.

– Но ты видишь меня сейчас, – возразила я, не успев вспомнить, что вижу сон. Я потянулась к ней, но моя рука нашла лишь пустоту. – Сестра! – крикнула я, но она исчезла, а с нею и дишдаша, и шатер, и лампа. Я проснулась в темноте и села на постели, снова оказавшись в отцовском дорожном шатре, – на том же месте, где он был разбит с вечера.