Читаем без скачивания Подозрения мистера Уичера, или Убийство на Роуд-Хилл - Кейт Саммерскейл

В понедельник, 30 июля, Джек Уичер отправился на работу. Скотленд-Ярд находился недалеко — всего в миле к северу от Холивелл-стрит, и путь туда лежал вдоль Темзы, мимо обшарпанных халуп «Чертовой десятины», затем Вестминстера и Уайтхолла. Вход в полицейское управление для посетителей находился в Большом Скотленд-Ярде, хотя официальный адрес значился как Уайтхолл-плейс, 4. На стене здания красовались большие часы, их циферблат был обращен во двор, на крыше вертелся флюгер. В управлении находились пятьдесят кабинетов. Начиная с 1829 года в них работали сотрудники городской полиции, а с момента своего формирования в 1842 году — в трех небольших помещениях — располагалась служба детективов. Общежитие, в котором квартировал вместе с другими полицейскими-холостяками Фредерик Уильямсон, примыкало к одному из углов Большого Скотленд-Ярда, позади рыбного магазина Гроувза. У другого угла была пивная — перед ней подвыпившая старуха продавала по вечерам в субботу свиные ножки. К северу от Скотленд-Ярда лежала Трафальгарская площадь, южнее протекала Темза.[78]

Сэр Ричард Мейн, чей кабинет также находился в Скотленд-Ярде, ставил Уичера выше других своих сотрудников. По воспоминаниям Тима Кавано, во второй половине 50-х годов «все сложные случаи сэр Ричард поручал Уичеру». Там же, в книге мемуаров, Кавано набрасывает портрет комиссара: «шестидесятилетний мужчина, ростом примерно пять футов восемь дюймов, худощавый, хорошо сложенный, с худым лицом, очень плотно сжатыми губами, седыми волосами и бакенбардами, ястребиным взглядом и небольшой хромотой, что объясняется, вероятно, ревматическим болями в бедренном суставе. На службе его и уважают, и боятся». По возвращении Уичера и Уильямсона в Лондон комиссар, как положено, распорядился оплатить их счета, включая надбавку за работу вне города (одиннадцать шиллингов в день инспектору, шесть — сержанту), и передал Уичеру пачку писем, содержащих предложения по расследованию убийства в доме на Роуд-Хилл. Такие письма на имя Мейна или министра внутренних дел потоком шли на протяжении всего минувшего месяца.

«Хотелось бы поделиться с вами своими соображениями; они, как мне кажется, могут оказаться полезными при разгадке этой тайны, — писал некто мистер Фаррер. — Обращаюсь к вам сугубо конфиденциально и рассчитываю на то, что мое имя не будет предано огласке… Так вот: эта самая Эли Гаф, нянька, возможно, спала в ту ночь с Уильямом Наттом. Ребенок (Кент-младший) проснулся, и они в страхе, что он перебудит весь дом, задушили его, и пока Натт относил тело в туалет, Эли перестелила постель». В постскриптуме говорилось: «Поскольку через жену Уилл Натт связан с семьей прачки, он мог куда-нибудь запрятать ночную рубашку, чтобы навлечь подозрение на других».

Версия о виновности Натта и мисс Гаф была наиболее распространенной. Один из корреспондентов, считающий, что Констанс «самым жестоким образом оболгали и повесили на нее всех собак», обращает внимание на то, что в медицинском заключении говорится о ноже «с загнутым концом», — «очень похоже, что речь идет о сапожном ноже, постоянно находящемся в деле». Натт — сапожник. «Горло перерезано от уха до уха, нож проник в тело до самого позвоночника» — это свидетельствует о решительности и силе удара, вряд ли доступной неуравновешенной шестнадцатилетней девушке; к тому же «у сапожников часто бывает не один нож, а два, и один из них как раз и мог оказаться в туалете».

Той же позиции придерживались безымянный корреспондент из Майл-Энда, капеллан из Бата, фабричный рабочий из Оксбриджа, графство Сомерсетшир, мистер Майнор из Саусворка и некий мистер Дэлтон, отправивший свое письмо из какой-то манчестерской гостиницы. А портной из Чешира требовал взять Элизабет Гаф «под строжайшее наблюдение».

Но наиболее подробное обоснование этой версии дал викарий из Ланкашира, судья городского магистрата:

Хотя подозрения, которыми я хочу поделиться с вами, возникли уже давно, с самого начала расследования, и мы часто говорили о них в домашнем кругу, но до тех пор пока в прессе не прозвучали конкретные имена — я говорю, разумеется, об убийстве в доме Сэмюела Кента, — мне казалось неуместным делать их достоянием общественности.

Разве нельзя предположить, что у няни была интрижка, и она либо проводила любовника к себе, либо он сам достаточно знаком с домом и прилегающими к нему участками, чтобы найти дорогу даже ночью… Изо всех, о ком идет речь, подозрение сразу же падает на одного человека. Это Натт… Если он действительно находится в связи с этой женщиной, разве так уж трудно путем медицинской экспертизы установить, принимала она его ночами или нет? У него в распоряжении имелся весь подручный материал — хотя бы нож — и целая ночь в запасе. Он приходится зятем прачке, и если она знала о том, что происходит между этими двумя, то у нее не могло не возникнуть определенных подозрений — особенно когда он так легко обнаружил тело. Именно прачка могла спрятать ночную рубашку, сразу же изменив тем самым направление поисков в сторону этой взбалмошной девушки — мисс Кент, некоторое время назад убегавшей из дома в мужской одежде. Разумеется, все это одни только подозрения, но в обстоятельствах, когда следствие топчется на месте, невольно приходишь к мысли, что люди, ведущие его, находятся во власти априорных представлений и с порога отвергают или по крайней мере не хотят принимать во внимание все то, что противоречит их взгляду… Некоторый, пусть и небольшой, опыт работы в суде нашего удаленного района позволяет мне рассуждать о вероятных мотивах, какими руководствуются люди в своих деяниях…

В первых числах августа министр внутренних дел сэр Джордж Корнуолл Льюис получил два письма, в которых Элизабет Гаф и ее любовник прямо называются убийцами Сэвила Кента. Автором одного из них был адвокат из Гилдфорда. О деятельности Уичера он отзывается весьма пренебрежительно: «Полицейский может быть хорош в поисках и поимке преступника; но для того, чтобы понять само преступление и раскрыть тайну, необходим интеллект, помноженный на наблюдательность». Другое письмо пришло из Бата, от сэра Джона Эрдли Уилмота, баронета и тоже стряпчего, правда, бывшего. Он обнаружил столь неуемный интерес к делу, что ему даже удалось уговорить мистера Кента позволить ему приехать в дом на Роуд-Хилл и переговорить кое с кем из его обитателей. Горацио Уоддингтон, постоянный заместитель министра внутренних дел — гроза всего министерства, — переслал эти письма Мейну. «Эта версия приобрела популярность, — писал он своим четким почерком на одном из конвертов, — и мне хотелось бы услышать по этому поводу комментарии инспектора Уичера; ведь если у девушки был любовник, кто-то да должен был это знать или хотя бы подозревать». Уичер немедленно представил свои контраргументы («Боюсь, сэр Джон недостаточно изучил факты…»), и Уоддингтон наложил на его докладную следующую резолюцию: «Я склонен согласиться с мнением представителя полиции».

Получив от Эрдли Уилмота очередное послание — на сей раз на роль кандидата в любовники Элизабет Гаф был выдвинут некий солдат, — Уоддингтон написал на конверте: «Впервые слышу об этом солдате. Где он его откопал?» Но это было еще не все. Баронет принялся систематически бомбардировать письмами министерство. «Странное увлечение», — вывел на одном из них постоянный заместитель министра. «Просто мания какая-то» — комментарий к другому. И наконец: «Он что, хочет, чтобы мы взяли его на работу детективом?»

Возникали в письмах и другие подозреваемые. Джордж Лар-кин из Уоппинга спешил поделиться своей версией:

Сэр, три недели подряд у меня не выходило из головы убийство во Фруме. Засыпаю и просыпаюсь с мыслями о нем. И вот меня озарило — ведь настоящий убийца — мистер Кент. Предложенная же им премия — просто уловка. Мне кажется, что мистер Кент прошел в комнату к няне с определенной целью; ребенок проснулся и узнал отца; тот же, опасаясь разоблачения и домашнего скандала, задушил его, после того как няня заснула, а потом он отнес в уборную и перерезал горло.

Житель Блэнфорда по имени Дорсет писал: «Я убежден, что мальчика убила миссис Кент».

Сара Каннигэм, жительница западного Лондона, утверждала, что «постепенно пришла к заключению, что убийцей является брат Уильяма Натта и зять прачки, миссис Олли».

Другой лондонец, подполковник Моэм, проживающий на Гановер-сквер, поделился следующими соображениями:

Позвольте мне со всем почтением… призвать следствие выяснить, не хранился ли в доме, где был убит мальчик, хлороформ… если нет, то не покупали ли его в последнее время в ближайших окрестностях или в деревнях, в городах, где дети мистера Кента учились в школе… Думаю также, что стоило бы выяснить, не приобреталось ли (а может, было у кого-нибудь позаимствовано) оружие в непосредственной близости от тех же школ.