Читаем без скачивания Кто стрелял в президента - Елена Колядина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ой, Любушка, это какая-то бандитка», — воскликнула коляска.
— Не надо меня пугать, — сказала Люба. — Не знаю, кому вы здесь мама, а кому бабушка, но только не мне. Говорите, сколько должна за ночлег, я все отдам.
— Все и давай, — цыганка схватила Любу за карман на куртке, потом выхватила рюкзак. — Сколько сегодня заработала?
— Да какое ваше дело? — бросила Люба.
Цыганка швырнула рюкзак Любе на колени:
— Или сейчас сама все отдашь, или я тебя в соседнюю квартиру, к мужикам отвезу, пусть они поищут, куда ты мои деньги засунула!
Коляска испуганно завибрировала.
«Любушка, отдай ей деньги подобру-поздорову»
Люба опустила голову и принялась дрожащими руками развязывать рюкзак. Она судорожно шарила по нутру рюкзака, но кукольной крошечной клеенчатой косметички, куда Люба сложила деньги, не было. Она сунула руки по очереди в оба кармашка на куртке — пусто, если не считать носового платка.
— Куда они делись? — пробормотала Люба.
«Украли?» — заохала коляска.
— Да кто их мог украсть? — вслух ответила Люба. — Не может быть, чтоб кто-то из автобуса. Там на воров никто и не похож.
«Думаешь, у воров на лбу написано?» — рассердилась коляска.
«Не верю, что это кто-то из этих людей, — строго сказала Люба. — Ведь они все сюда приехали. Если бы кто из них украл, как бы он смотрел мне в глаза?»
«Любушка, — застонала коляска. — Да разве можно так людям верить? Даже джипам верить нельзя — обведет вокруг пальца и — ищи свищи».
— Я, видимо, потеряла все деньги с косметичкой, — посмотрев в лицо Русине, сказала Люба. — Я завтра заработаю и все вам отдам, что должна за ночлег.
Цыганка смотрела на Любу так, словно проданное простодушному покупателю краденное медное кольцо внезапно оказалось золотым. И она не сомневалась, что Люба не врет. Но все-таки сунула руку под Любу, пошарив по сиденью коляски, и без интереса заглянула в пакет с уткой.
— Ты ведь не из дома инвалидов? — утвердительно спросила Русина Любу.
— Нет. Я с родителями жила.
— Ладно, завтра отдашь.
Оглядев еще раз Любу, она развернулась и крикнула:
— Деньги маме Русине готовим! Кто спрячет — убью.
И, кивнув, не оборачиваясь, в сторону Любы, беззлобно приказала:
— Эту сегодня не кормить.
Люба въехала в ближайшую комнату и подкатила коляску к незанятой койке.
«Прости, Любушка, это я виновата, — простонала коляска. — Я думала, бесплатная тут ночевка».
«Я тоже так решила, — призналась Люба. — Но видно эта Русина просто сдает квартиры за деньги».
«Теперь будем знать, — успокоившимся голосом сказала коляска. — А сегодня уж придется здесь ночевать, на этом пункте металлолома. Куда на ночь глядя пойдешь?»
«Ладно, до утра останемся», — со вздохом согласилась Люба.
«А если зарежут нас во сне?» — запричитала коляска.
«Брось! — отмахнулась Люба. — Мы же здесь не одни.
Народу как сельдей в бочке».
Люба переложила ноги на засаленное покрывало и откинулась на спинку коляски.
Девушки с соседних кроватей потянулись на кухню и вернулись каждая с пластиковым лотком вермишели, залитой кипятком.
— Жрать охота, — пожаловалась одна из них соседке.
— Девочки, у меня лаваш есть, — предложила Люба, и полезла в рюкзак. — Даже два! И помидор. Глядите, какой здоровый!
— Как у мамы Русины кулак, — хмыкнула одна из девчонок и взяла с серого подоконника нож. — Сейчас помидорину на четверых поделим.
Они съели пышный лаваш с помидором и улеглись на кровати.
Люба закрыла глаза.
День закружился под веками, как пестрая карусель.
Еще вчера она спала в своей комнате, в двух шагах от родителей, и все вокруг, даже бессвязные крики соседа дяди Толи, отмечавшего аванс, получку или шабашку, было привычными и бестревожными.
Люба сморгнула. Перед глазами нависал желтый, как прогорклый жир, потолок.
«Что я здесь делаю? Как я здесь оказалась? Мамочка, папочка, миленькие, простите меня!»
«Ты чего это, Любушка? — встревожилась коляска. — Плачешь что-ли?»
«Ага», — всхлипнула Люба.
«Не плачь, голубушка моя, я ведь с тобой», — коляска тоже завсхлипывала.
«И мы, — подтвердила утка. — Мы с тобой».
«Кто это — мы?» — благодарным голосом, уже улыбаясь сквозь слезы, спросила Люба.
«Я и косметичка с деньгами», — нарочито равнодушным тоном сообщила утка и замолчала, ожидая эффекта от сказанного.
«Деньги у тебя?» — с ликованием прошептали Люба и коляска.
«Ну! — бросила утка. — Только — тс-с! Первый раз в жизни такие деньжищи держу. Однажды, правда, когда Любушке пять годиков было, две копейки я держала. Любушка их проглотила нечаянно».
Люба и коляска принялись хохотать.
«Нет, не правда, я такого не помню», — отпиралась Люба.
«Было-было! — давилась от смеха коляска. — Геннадий Павлович кому-то потом рассказывал, позже уже, так я слышала».
Они долго смеялись. Внезапно Люба села на кровати.
— Девчонки, хотите, я вам спою?
— Давай! — обрадовались соседки. — Про любовь!
— Крик гитары, пляс дождя, ветра пьяный плач, — завела Люба.
В двери комнаты заглянули девочки-подростки, прошли и сели на кровати. Притащилась на костылях женщина, которую Люба в автобусе сочла за бездомную бродяжку. Приехала коляска девушки с ДЦП.
Люба заливалась, как соловей, познавший горечь измены.
Вскоре в комнату пробрались даже две глухонемые постоялицы. Тесно усевшись на Любину кровать, они внимательно смотрели Любе в лицо и время от времени мычали что-то, обращаясь друг к другу.
Наконец Люба замолчала. В окне ее слушала черная ночь. Гости прервали тишину оживленным гомоном. Все принялись о чем-то рассказывать друг другу.
— Пойду, воды попью, — сказала Люба и, перебравшись на коляску, выехала в кухню.
Русина сидела за столом, возле раскрытой створки, смотрела на черную листву тополя, играющего мутными отблесками света, падающего из окна, курила и плакала.
Люба замерла.
— У вас какое-то несчастье случилось? — наконец, спросила она.
Русина докурила и бросила окурок за окно.
— Хорошо ты поешь.
— Спасибо.
— Как зовут-то?
— Любовь.
Цыганка повернула к Любе лицо.
— Надо же — Любовь. Цыганское имя.
— Почему? — удивилась Люба.
Русина протянула руку к плите, сняла чайник и пододвинула Любе чашку:
— Садись. Я ведь тоже пела. Не веришь, да?
— Верю, — сказала Люба. — А теперь почему не поете?
— Бросила, дочка, я свою песню в костер.
Люба молчала.
— Молодая цыганка одним мгновением живет, одним днем. Знаешь, что такое цыганская страсть? Думала, тот костер так от моей песни вспыхнет, что будет греть мне сердце всю жизнь. Кинула я песню в огонь, поднялось пламя до неба.
Русина закурила новую сигарету.
— А потом утро наступило. Видела, как под утро потухший костер остывает? Вот и мужчина мой, которого я любила больше жизни, остыл. Горячий был только ночью, пока я песни в пламя подбрасывала.
— Он вас бросил?
— Ушел утром. Больше я его не видела. Родители узнали, что я должна родить, выгнали из дома. Когда во дворе у ворот стояла, боялась выйти на улицу, отец вышел на крыльцо и сказал: «Родишь сына — заберу из роддома, а если девку-мокрощелку — нет».
— Как же он так? Неужели не жалко вас было?
— Я сама виновата. Мать с отцом порядочные люди, а я их так опозорила. Мать вскоре рак желудка съел. Потому что недоедала всю жизнь, все нам отдавала. В цыганской семье главное богатство — муж. Ему лучшая еда. Потом женщина ест. И только что останется — детям. А наша мама кусок детям отдавала, о себе не думала. Не надо было ей так делать.
— Странно как…
— Почему странно? Правильно. Что — дети? Детей не для себя растишь. Улетят из дома, и нет их. А муж с женой до могилы вместе. Когда милиция в цыганский поселок приезжает, чтоб кого-нибудь из наших мужчин забрать, так женщины детей под колеса кладут — мужей защищают.
— Ужас какой, — не поверила Люба. — А ваша жизнь как дальше сложилась?
— Как я бога молила, чтоб мальчик у меня родился. И родила сыночка, Янчика. Отец звал назад домой, но я отказалась. Гордая очень была. Такой красивый рос мой Ян! Ты бы видела!
— Какой он?
— Стройный, высокий, волосы густые, глаза — ночь, а не глаза. Меня любит.
— Значит все хорошо, что же вы горюете?
— Перебралась я в Москву. И встречаю его, отца моего Янчика. У него уже четверо детей, даже внучка есть. А моему Янчику тогда шестнадцать исполнилось. Пел он — все девушки с ума сходили! Это я не потому так хвалю, что он мой сын, нет. Чистая правда, у кого хочешь, спроси, кто Русину Вишнякову знает, Янчик Вишняков — самый красивый парень. И вот горе моей жизни, что разметал мое пламя, стал ко мне ходить.
