Читаем без скачивания Детство (Повесть) - Айбек

Элликбаши — правитель квартала, и все элликбаши будто бы дали губернатору такое обещание: «Это указ его величества белого царя, значит, наш долг — повиноваться.

Раз его величество белый царь повелел, мы дадим джигитов на тыловые работы. Сами выберем сильнейших и лучших!» Жители города волновались, высказывали недовольство: «Сынков баев, купцов, кулаков, конечно, нет в списках!»— говорили они.

В нашем квартале Гавкуш тоже смута, скандал. Все в один голос заявляют: «Элликбаши почтенный! В списки в первую очередь пишите сынков баев, купцов. Они всюду были впереди, вот и теперь пусть идут первыми, а мы посмотрим».

Кичливый элликбаши нашего квартала в своей щегольски намотанной чалме, в длинном чесучевом камзоле с толстой цепочкой от серебряных часов через всю грудь, — кричит, тараща свои острые, как колючки, глаза:

— Люди, расходитесь! Отправляйтесь по своим делам.

Все совершается по воле аллаха. Баи, купцы наша гордость, наша слава, глупые!

— Прибегайте к аллаху, молитесь ему, и он поможет вам во всех ваших затруднениях! — улещает народ кто-то из богачей.

Народ, возмущенный и озабоченный, расходится с тревогой в сердце. Баи квартала, элликбаши, имам и прочие шепчутся между собой, держат совет. Все они заодно, все тянут в одну сторону.

Однажды вечером, как всегда, неожиданно, возвратился из степи отец. Мать, проворно расстилая для него одеяло и подсовывая ему за спину подушку, спрашивает:

— У казахов тихо или там тоже беспорядок?

— Э-э, что спрашиваешь! Всюду смута, схватки, драка… Как здесь, родственники, близкие, все ли благополучны? Я из-за этого и поторопился приехать. Очень тревожно стало в степи.

— Здесь все на волоске держатся, — вздыхает мать..

Отец то и дело закладывает насвай, сидит, молчит, понурый.

— Да пошлет аллах мир и спокойствие сартам, киргизам, казахам — всему народу, и тиранам внушит справедливость и милосердие! — сквозь слезы говорит бабушка. — Говорят, Россия очень далекая страна, как бы сартовские, казахские парни, лучшие наши джигиты не погибли там от холода, от голода. Беда на всех нас свалилась!

Мать приносит самовар.

— Ты особенно не беспокойся, я сыт, — сплевывая насвай, говорит отец. — Мне довольно одного чаю.

Я говорю несмело:

— Белый царь грозит залить кровью весь край, если подданные Туркестана не дадут джигитов. Говорит, брошу солдат с пушками, с винтовками, сокрушу их, и пепел развею по ветру.

Отец с нескрываемым удивлением смотрит на меня пристально, потом говорит негромко:

— Будь она проклята, война! Это — бедствие. Но Николай, как сказал, так и сделает, не отступится. Если решил взять джигитов, значит, обязательно возьмет. Это жребий, выпавший на долю всего народа, и никакого выхода тут нет… — И большими жадными глотками пьет чай.

— Вставай-ка, сын мой Мусабай, — велит он мне. — Иди, привяжи к яслям коня и подложи ему сноп клевера из амбара.

Я проворно вскакиваю и бегу в конюшню.

Нашу школу перевели во вторую Ак-мечеть. Это новая красивая мечеть неподалеку от нашего квартала, участок ее издавна принадлежал вакуфу.

Учитель наш каждый день начинает урок с сообщения новых пугающих известий и призывает крепко держаться веры, молиться от всего сердца, прибегая к аллаху и к его великому посланнику пророку.

Возвращаясь из школы, мы на перекрестке у Балянд-мечети наталкиваемся на шумный спор.

— Вы спрашиваете, из-за чего мы шумим? А мы и будем шуметь. Бедняки, неимущие, ремесленники — все мы вопить станем. Почему сынки купцов, чиновников, баев остаются, а мы должны идти на муки?! Нет, так дело не пойдет! Пусть и они идут. Вместе с нами пусть идут, тогда и мы слова не скажем, отправимся. Ну, чего таращишь глаза?! — кричит распаленный гневом отчаянный джигит.

— Сынок, будь же справедлив, свет мой! — умоляет элликбаши какой-то старик. — Ну ладно, мы бедняки, мы неимущие, но почему все-таки сынки людей денежных остаются в стороне, а? Ну, скажи?

Элликбаши с минуту молчит, потом кричит, выходя из себя:

— Подлецы! Бессовестные! Мерзавцы! Расходитесь, прячьтесь по своим норам, иначе сейчас же полицию вы-: зову!

— Да хоть вешай! — кричит кто-то из толпы. — Жизни нет от вашего тиранства. Где у вас стыд? Есть ли у вас хоть капля совести?!

— Горе нам! До погибели довел нас Николай! Жизни нет от тиранов-чиновников! — кричат женщины, проклиная баев, купцов и их приспешников элликбаши.

Элликбаши орет на женщин, но те и не думают уступать:

— Не дадим своих сыновей!

— Сам иди, сгореть твоей могиле!

— Беднякам хватит мучений, какие они испытывают здесь! На тыловые работы пусть идут сынки богачей!

— Да-да! Пусть богачи идут!

Элликбаши кричит, багровея от гнева:

— Прочь отсюда, бесстыжие! Отправляйтесь и сидите по домам!

Такие споры и смута идут в каждом квартале каждой из четырех частей Ташкента. Весь город охвачен пламенем народного гнева. Всколыхнулись и все города Средней Азии, все кишлаки. Об этом мне приходится слышать от взрослых.

Народ складывает об элликбаши едкие частушки.

Твой дом богат, Саидахмад,Ты носишь шелковый халат.Но ты продать джигитов рад —Будь проклят же, Саидахмад!

Всех бедняков переписал,Взвалив на лошадь грузный зад,— Джигитов мы дадим! — сказалЭлликбаши Саидахмад.

Привет, подлейшему, привет,Здоровы ль вы, элликбаши?!Рабочих тылу дала вы,И подпись тут-«элликбаши»!За деньги трижды продал насБлудницы муж, элликбаши!

Ташкент содрогается, словно огнедышащая гора, в кратере которой уже клокочет лава, и гнев внезапно прорывается.

Рано утром я пошел к Балянд-мечети купить клевера. На перекрестке необычный шум, суматоха. Из Шейханта-ура, Себзара, Кукчи, направляясь в сторону Алмазара, текут возбужденные толпы народа. Вместе с мужчинами, проклиная белого царя, с плачем, с воплями идут женщины.

Кое-как выпросив у лавочника, торопливо закрывавшего свою лавку, четыре снопа клевера, я вскидываю их на спину и бегу домой. Швыряю клевер в ясли и тут же стремглав бросаюсь к калитке. Мать, стиравшая во дворе, кричит мне вслед:

— Куда ты, шальной! Из-под коня убрал бы!

Даже не обернувшись на оклик, я выбегаю на улицу.

То вприпрыжку, то быстрым шагом вместе с народом я добираюсь до полицейского участка на Алмазаре. Здесь уже много народу. Толпа бурлит. Цепляясь за окрашенную в зеленое ограду, окружавшую двор и сад участка, люди гневно выкрикивают:

— Проклятые тираны! Не дадим сыновей!

— Сгинуть Николаю, довольно мы терпели от него!

Перемежающиеся с воплями проклятья женщин, брань мужчин грозным валом возмущения вздымаются у ограды полицейского участка.

В окнах, в дверях канцелярии мелькают бледные, искаженные страхом физиономии миршабов.

— Прочь, безумцы! Прочь, проклятые! — кричат миршабы.

На них никто не обращает внимания. Толпа мужчин и женщин с яростным ревом раскачивает ограду. С треском валит ее, врывается на просторный двор участка. В окна летят камни. Напуганные миршабы прячутся и стреляют из укрытия. Толпа подается назад, но уже в следующую минуту, охваченная гневом и яростью, снова рвется вперед. Двор участка кипит, как огромный котел. Женщины в старых рваных паранджах, запыленные с головы до ног, многие с отброшенными сетками чачванов, с открытыми лицами, не отстают от мужчин.

— Отступники! Предатели!

— Смерть белому царю!

— Бей тиранов!

Известный своей жестокостью полицмейстер Мочалов, открыв дверь, выходит наружу, но при виде разъяренной толпы, бледнеет, пятится назад и захлопывает за собой дверь.

Жители старого города хорошо знали Мочалова. Он статен и широк в плечах, у него пышные усы, но выражение багрового лица полицмейстера желчно, сурово, даже свирепо. Когда Мочалов проходил по улицам, все — стар и мал, лавочники, купцы и чайханщики, словом, каждый встречный со страхом и трепетом спешил приветствовать его саламом. Если кто по неведению или просто потому, что не заметил, своевременно не поприветствует его, он сейчас же обрушится на «виновного» с плетью, сопровождая расправу самой непристойной бранью. А на расправы он был непревзойденным мастером, и плеть всегда носил с собой особую, с длинным тонким хвостом. Я сам хорошо знал Мочалова и, когда встречал на улице, замирал на мгновенье и торопливо бормотал «салам!», а в душе отпускал в его адрес крепкое ругательство.

Возмущение толпы нарастало с каждой минутой. На канцелярию участка рушилась туча камней, были выбиты все окна. Вдруг со стороны нового города внезапно появился отряд конных казаков. Обнажив клинки, казаки внезапно врезались в толпу. Загремели выстрелы. Послышались вопли и проклятья женщин, брань и яростные выкрики мужчин. Многие были сбиты с ног, ранены, убиты. У кое-кого из джигитов заблестели в руках ножи, но что они могли сделать? Плотная до этого толпа распалась. Плача то ли от страха, то ли от бессильной ярости, я вместе с народом отступаю из сада полицейского участка.