Читаем без скачивания Карта страны фантазий - Георгий Гуревич

Возможно, разбег и будет взят вскоре после того, как мы увидим "Андромеду" на экране. В настоящее время идут съемки на Киевской киностудии. Но только не надо понимать тот будущий фильм как эталон, превращать личное мнение Ефремова о будущем в усредненное, голосованием определенное мнение Художественного совета. Для того, чтобы следующие фильмы развивали изображение будущего, нужно, чтобы ефремовская картина была ефремовской, а не апробированным образцом, которому нужно подражать, а добавить к нему нечего.

В литературе, к счастью, этого не произошло, Ефремов не утвердился как образец для подражания. Некоторые авторы пошли за ним, а другие вступили в спор, в литературный спор, конечно, — возразили своими произведениями.

В свое время я приветствовал "Туманность Андромеды", был одним из первых восторженных рецензентов. Но сейчас, когда книга утвердила себя в мировом масштабе и достоинства ее общепризнанны, нет необходимости перечислять их. И полезнее, пожалуй, задержаться на противоречиях, которые Ефремову не удалось разрешить, тем более, что на эти противоречия неминуемо наткнется автор, поставивший перед собой задачу изобразить законченное совершенство.

1. Мы хотим видеть в будущем безукоризненно совершенных людей, непохожих на нас грешных, обремененных слабостями. Зрителя удивит, даже шокирует, возможно, если человека будущего ему покажут страдающим, больным, плачущим, сердитым, разочарованным, потерпевшим неудачу. Ефремов и сделал своих героев непохожими на нас: безукоризненно красивыми, безупречно правильными и от правильности холодноватыми. Даже женщины у него, "преодолев слепой инстинкт материнства", только из чувства долга рождают двоих детей. Но законы восприятия таковы, что больше всего мы сочувствуем людям, на нас похожим. Идеалы нам чужды, они бестелесны и не волнуют. Недаром на обсуждении "Туманности Андромеды" поэт Щипачев сказал: "Мне туда не хочется, в это будущее, мне там холодно и неуютно".

2. Чтобы достигнуть законченного совершенства, видимо, нужно разрешить все трудности и все проблемы наилучшим образом, хотя бы все существенные проблемы. Но если все решено, чем будут заниматься люди? Человеку нормальному, здоровому, для счастья нужна осмысленная деятельность.

С этим нелегким противоречием столкнулись многие предшественники Ефремова: и Беллами, и Мор, и даже те безымянные утописты, которые поместили счастливую страну на небо, — я разумею христианский рай. Известно, какая у них там получилась скука с пальмовыми ветвями и хоровыми кружками. Марк Твен хорошо высмеял это в своем "Путешествии капитала Стромфилда на небеса". У Ефремова скуки нет в его совершенном обществе, но невольно возникает мотив необязательности движения, ведь проблемы-то решены все. В космос люди летают из любознательности, могут и не летать, на Земле довольно места. Ученые, обдумывая сложные вопросы, только укорачивают себе век, не ученые живут дольше. Подвиги совершаются в основном при обороне тыла: на упрямо живущем прошлым острове Забвения или на границе незаселенных мест — в степях, где бродят полудикие стада, в тропических лесах, где еще гнездятся болезни. А что волнует жителей благоустроенных центров? Одна лишь проблема времени и пространства. Красавица на Тукане, 300 световых лет до нее, и нет возможности встретиться.

Но ведь это надуманная проблема, честно говоря.

3. Чтобы завершить самую совершенную книгу, нужно где-то поставить точку, для этого ограничить круг вопросов и количество страниц. Чтобы нарисовать совершенное общество, разрешившее все существенные трудности, нужно ограничить круг проблем… и даже количество населения. И до Ефремова утописты размышляли о росте населения. Кампанелла предлагал ограничить его, Богданов решительно высказался за рост. Ефремов, видимо, склоняется к ограничению. В "Туманности Андромеды" об этом говорится намеками (подавлен материнский инстинкт, население разместилось в узких полосах благоприятного Средиземноморья), а в "Лезвии бритвы" уже откровенно сказано о "неразумной животной жажде" увеличения числа людей.

А не обеднит ли подавление материнского инстинкта эмоциональную жизнь женщины? Не получится ли будущее в чем-то беднее современности?

И рост потребностей Ефремов считал нужным ограничить.

В своей исторической схеме будущего он упоминает Век Упрощения Вещей. Он пишет: "Требование дать каждому все вызвало необходимость существенно упростить обиход человека… Одно только прекращение невероятной расточительности питания… обеспечило пищей миллиарды людей…"

Опять-таки ради совершенства — ограничение.

Такую картину нарисовал Ефремов, такая существует в умах людей. Можно соглашаться с ней или не соглашаться, но нельзя не считаться. И все авторы, выступавшие после Ефремова, поддерживали его или спорили с ним. Спорили как художники, рисуя будущее по-своему.

Например, бр. Стругацкие, молодые авторы, пришедшие в литературу уже после опубликования "Туманности Андромеды", восстали против идеально голубых, ангелоподобных и холоднокровных потомков. По мнению Стругацких, люди будущего близки к живущим среди нас молодым высокообразованным нашим современникам. Это задорные, озорные ребята, готовые бежать в космос, как их предки бежали в пампасы к индейцам, насмешливые, остроязычные молодые люди, младшие научные сотрудники, распевающие студенческие песни, вставляющие термины и формулы в шутки, а если и пожилые, все равно увлекающиеся и отчаянные, как школьники.

Ефремов рисовал совершенства, на нас непохожие, и упустил человеческую теплоту. Герои Стругацких вызывают теплую симпатию, потому что они похожи на наших современников, на друзей и знакомых. Не чересчур ли похожи?

Не стараясь показать людей безупречными, Стругацкие зато уверены в безупречном совершенстве науки. Наука решит все материальные проблемы, даже заранее подготовит решение затруднений, которые могут возникнуть. Все, что нужно для практической жизни, давно решено, и герои Стругацких частенько заняты наукой ради науки, астрономическими и физическими наблюдениями, смысл которых читателю непонятен. И самодовлеющая эта наука начинает казаться необязательной. Вокруг веселых молодых людей, резвящихся в лабораториях, увлеченных опытами, предпочитающих эксперименты танцам и девушкам ("Понедельник начинается в субботу"), все теснее смыкается толпа мещан, отлично обходящихся без науки, предпочитающих танцы экспериментам ("Хищные вещи века").

Эта толпа мещан, которым наука не нужна, ярче всего "изображена в романе С. Лема "Возвращение со звезд".

Столетие не были на Земле космонавты, "так переменилось здесь все — не узнать. Никак не упрекнешь Лема, что будущее у него похоже на сегодняшний день. И транспорт иной, и еда, и платье иные, иные развлечения и нравы. "Страниц сто нужно герою и читателю, чтобы разобраться во всяких "растах", "вуках", "крессах", "ермах", "бретах"… Наконец выясняется главное, что произошло на Земле. Жизнь идеально благоустроена, идеально безопасна. Люди "дебретизированы" прививками, у них убиты даже помыслы об убийстве и легко отключаются сексуальные инстинкты. У людей есть все, и им не хочется ничего. В космос тоже не хочется летать, потому что разумной жизни там не нашли, а других целей нет в космосе. И космонавты, обломки героического прошлого, решают лететь подальше, просто так, без цели и смысла, потому что только в космосе чувствуют себя людьми. А главный герои остается на Земле, тоже без цели и смысла, лишь потому, что здесь любовь, и горы, и рассветы. Совершенства нет, счастья нет, приходится принимать эту действительность.