Читаем без скачивания Игнач крест - Георгий Федоров

Нелегко далось это трем отчаянным новгородцам: они пробрались незамеченными в своих белых балахонах сначала по реке, а потом за телегой, груженной новыми камнями для метания, прячась среди развалин и остовов сгоревших домов, почти до самого главного порока, пока их не заметили чэриги из его охраны. Пришлось пустить в дело оружие. Подняв двумя руками меч над головой, крестьянский сын Миша опускал его на низкорослых нукеров и чэригов, как заправский воин, разрубая одним ударом чуть не пополам, вместе с их круглыми щитами, которыми они пытались обороняться; шедший за ним следом Силантий успевал выпускать одну стрелу за другой, не давая врагу изготовиться к бою. Под их прикрытием Бирюк первый пробился к тому месту, где стоял китаец. Князь Андрей хорошо описал его, ошибки быть не могло: синяя шапочка, синий халат до пят — это Ван Ючен!

Тут опомнились русские пленные. Спустив на землю огромный камень, приготовленный для порока, они бросились на стоящих поблизости чэригов, стараясь ухватить их сзади за шею и задушить. Все бились молча, со страшным ожесточением, и вскоре охрана Вана была мертва. Последним вонзил свою рогатину в грудь нукера, пытавшегося заслонить собой китайца, Бирюк.

— Убей и меня, — обратился к нему на ломаном русском языке Ван Ючен. — Я заслужил смерть.

— Мне нужна твоя жизнь, Жоан Цзы, — глухо проговорил староста. — Мне нужно, чтобы пороки не били в ворота.

— Откуда тебе известно мое второе имя, урус? Его здесь не знает никто.

— Аджар послал меня к тебе — князь Андрей. Он сказал, что ты нам поможешь.

— Аджар? Где он?

— Думаю, его уже нет в живых, наверное, он уже скончался от ран, нанесенных проклятыми таурменами!

— Хорошо! Раз ты подарил мне жизнь, — неожиданно громко сказал, почти прокричал всегда бесстрастный Ван, — то помоги мне остаток ее использовать, чтобы сотворить добро! — Большие глаза его, узкие концы которых подбирались к самым вискам, увлажнились и торжествующе блеснули, озаренные идущим из глубины его души внутренним светом.

— Как ты думаешь это сделать? — с недоумением спросил Бирюк.

— Раз ты с твоими товарищами смогли пробиться сюда, значит, вы способны совершить невозможное, — возбужденно проговорил Ван. — Разверните порок в другую сторону.

— Вот это дело! — выкрикнул понявший все староста.

— Нам надо уходить. Мы свое дело сделали, — попытался остановить его Силантий.

Но Бирюк и Миша с помощью четырех русских пленных уже навалились на опорную платформу порока и стали поворачивать ее, напрягая все силы. Тогда Силантий притащил валявшиеся поблизости обгоревшие бревна, чтобы использовать как рычаги и катки. Наконец им удалось повернуть порок так, что его ложка стала смотреть в противоположную сторону.

— Скорее, скорее, — торопил Ван, на лице которого, несмотря на холод, выступили капельки пота.

Повинуясь его команде, русские заложили в ложку приготовленный камень, оттянули ее и нажали спуск.

Камень со свистом прорезал воздух, глухо ударил о тонкие бревна и повалил целый пролет тына, возведенного погаными вокруг Торжка. Падение второго камня еще больше расширило пролом, открывая дорогу златотканым.

Между тем к пороку уже мчались чэриги. Тогда Ван распорядился уничтожить порок, указав на его самые уязвимые места. Пока Миша и Бирюк рубили жилы канатов, Силантий поджег платформу. Всё заволокли черные клубы дыма. Подскакавшие ордынцы обрушили на Силантия несколько сабельных ударов, так что он даже не успел вытащить меч. Охотник рухнул на землю, весь залитый кровью.

— Не трогать китайца! — закричал арбан-у-ноян.

Но было уже поздно. Ван Ючен, или Жоан Цзы, как звал его князь Андрей, лежал на снегу с разрубленной страшным сабельным ударом головой. Его неизменная синяя шапочка, рассеченная пополам, валялась рядом.

Миша, Бирюк и двое еще оставшихся в живых пленных яростно сражались, пробивая себе дорогу к пролому в тыне. Конница Субэдэя уже окружила это место. Бирюк и оба пленных погибли в неравном бою, Миша упал, тяжело раненный. Последнее, что он увидел, был приближающийся отряд златотканых поясов, устремившихся к проему, как стрела, выпущенная из гигантского лука…

…Но уже наскакивали со всех сторон на златотканых с криками «Хурай! Урда!» широколицые темнокожие всадники с поднятыми саблями. Единое тело златотканых ощетинилось со всех сторон копьями, из середины летела туча стрел. Поднятые щиты прикрывали от вражеских стрел их головы. Кони ржали, сталкивались, пятились назад, несмотря на понукания. Златотканое воинство втекло, сжавшись, в проем, а потом снова распрямилось, продолжая свой нелегкий путь по льду Тверцы к тому высокому холму, на котором возвышался белый шатер Субэдэя. Клин русских воинов хоть и уменьшался постепенно, но сохранял плотный строй и продолжал неотвратимо двигаться вперед.

…Когда златотканые пояса выступили из крепости и в стане врага начался переполох, Александра и ее дружина, находясь с другой стороны окольного города, только и ждали этого момента: Афанасий начал бросать пращой горшки с греческим огнем, они разбивались о тын, разбрызгивая огненную жидкость, но сырые колья никак не хотели загораться. Вот и последний горшок брошен. Прошло несколько томительных мгновений, прежде чем зеленое пламя побежало снизу вверх то в одном, то в другом месте. Ветер раздувал его, и вот уже частокол ярко запылал, дымя и потрескивая. Таурмены не заметили этого — их взгляды были обращены к невиданному белому дракону, которым их пугали с детства, а за найденное его изображение могли отрубить голову, выползавшему из крепости под низкие, урчащие звуки, то напоминавшие рокот приближающейся бури, то удары грома, то зловещий змеиный свист, а поднятые златоткаными над головами щиты казались сверкающей чешуей ужасного чудовища.

Пленные русские тоже невольно остановились, и тут Здыла, возвышавшийся над всеми на целую голову, первым заметил загоревшийся частокол. Он был бос, в прорехи лохмотьев виднелось мускулистое тело, покрытое шрамами от ударов плетьми, всклокоченная черная борода закрывала все лицо, зоркие глазки рыскали по сторонам. Неожиданно он резко наклонился, схватил зазевавшегося стражника за обе ноги, как делал это не раз во время деревенских стычек, приподнял и, раскрутив, ударил о ствол обуглившегося дерева.

— Бей поганых! — завопил он. — Бежим, братие! За мной! — и метнулся к прожогу.

Несколько сот пленных услышали его крик. Они побросали кто хворост, кто бревна, которые тащили для засыпки рва, и ринулись за Здылой.

Они не убивали стражников — им было не до этого, да и нечем. Бегущая масса людей просто давила их — сталкивала под ноги и растаптывала. Но клич Здылы привлек внимание не только пленных и оставшихся еще в живых посадских — на беду, его услыхали и всадники, поскакавшие было на шум завязавшегося боя, туда, откуда доносился звон мечей, победные крики урусов, стоны раненых. Теперь они повернули назад, но уже не смогли остановить обезумевших пленных, рвущихся на свободу. Людской поток был таким плотным, что даже верховые не могли разъединить его — кони шарахались и вставали на дыбы. Если убитые или раненые падали, их затаптывали так же, как и стражников, а возвышавшиеся над толпой всадники становились хорошей мишенью для засевших на деревьях Евлампия и Прохора с самострелами.

Выбравшись из потайного хода, Митрофан смешался с бегущими со всех сторон пленными жителями посада. Его стиснуло и понесло. Одна из пущенных стрел вонзилась ему в плечо, но он не мог даже поднять руку, чтобы ее вырвать. При каждом шаге она впивалась все глубже, причиняя острую боль.

Образовавшийся проход был слишком узок для тысячеголового потока: налетая на препятствие, он вздыбливался, люди взбирались друг на друга, шли по плечам и головам. Наконец еще одна часть тына рухнула под их напором, и толпа выплеснула Митрофана за пределы ограды. Давление сразу упало, и он смог избавиться от засевшей в плече стрелы. Хорошо, что лес в этом месте подходил к тыну довольно близко, и, бросившись врассыпную, большинство пленных успевало скрыться в его чаще, хотя подоспевшие с наружной стороны ограды всадники гонялись за ними, секли и рубили своими саблями. Многие пленные оставляли кровавые следы. Слышались крики ярости и боли.

И все же усилия таурмен не оставались бесплодными — медленно, постепенно, теряя своих людей, они сжимали кольцо около прожога, загоняли не успевших вырваться пленных обратно, убивая непокорных. И тут из леса налетела на них с тыла дружина Александры: рыцарь Иоганн на своем боевом коне, Афанасий и Кузьма и все оставшиеся с нею охотники, кроме Евлампия и Прохора, которые продолжали осыпать врага стрелами с деревьев.

Вырвавшись на свободу, Митрофан бросился к кустам, где он спрятал лыжи и белый балахон, надел их и помчался на помощь своим.