Читаем без скачивания Зачарованные смертью - Светлана Алексиевич

— Вы женщина без комплексов? Нам нужны женщины без комплексов…

— Я инженер.

— Инженеры нам не нужны.

И тогда я себе сказала: у тебя есть муж, у тебя есть сын. У тебя есть дом. Им нравится, когда мама красивая. Я буду делать красивые прически. Они любят, когда в доме пахнет домашним печеньем. Я буду готовить им вкусные обеды. Муж всегда хотел, чтобы я не работала, сидела дома. У очага. А тут еще у него хорошо пошли дела: он — архитектор, у них много заказов. Его денег нам хватает… На ту обычную жизнь, к которой мы привыкли, а о роскоши, об излишествах я представления не имею. Когда я так решила, мне показалось, что на какой-то миг я обрела освобождение и снова поняла, как мне надо жить. Я даже себя уговорила, что я домашний человек, а не общественный. Но первые дни по привычке заводила будильник, вскакивала в шесть часов утра. В окно гляну: все куда-то бегут, торопятся, а я — дома, не вместе со всеми, не в этой толпе. Недоумение: почему? Я привыкла принадлежать толпе, давно заведенному кем-то порядку, ритму. Это так просто и удобно. Мне некогда было задумываться: какая я, что люблю, что со мной происходит, что со всеми происходит? Утром даже забывала свои сны, они ускользали, мне некогда было докапываться до чего-то тайного в себе. Тайного не было. Душевная жизнь, наверное, заменялась работой, и даже не самой работой, а временем, проведенным в институте. Поэтому мне больше всего не хватало девчонок из моего отдела, именно девчонок, нашего трепа. Наш отдел — это отдел множительной техники, сюда приносили готовые чертежи. Мы их размножали и отдавали заказчикам. Сидишь и складываешь бумажки, я любила, чтобы аккуратно, стопочкой. Работа была на втором плане, а на первом — наше общение, и не общение это, а задушевные посиделки, треп. Раза три за день мы пили чай, ну, и каждая рассказывала о своем. Привирали, выдумывали. Отмечали все дни рождения и праздники. Складывались по двадцатьпятке на крестины, на родины, на свадьбу. А после работы бежишь домой, по дороге надо заскочить в магазины: в одном — постоять в очереди за мясом, в другом — яйца дают. Там геркулес выбросили. Два автобуса пропустишь, битком набитые, в третий, наконец, втиснешься. Домой приходишь уставшая, измученная. Не хочется думать ни о чем, отбрасываешь от себя все мысли, и у тебя полное право на то, чтобы отключиться. Ты полностью истратилась, ты чувствуешь себя мученицей, жертвой. Мне кажется, если бы сейчас все у нас было в магазинах, не стояли бы люди в этих очередях днем и ночью за молоком и мылом, хватало денег, самоубийств было бы еще больше. Появились бы вопросы, они всплыли бы тут же: почему мы так живем, кто мы? На них над было бы отвечать. А сейчас спасает то, что надо бороться за выживание. Все надо достать, выбить, скопить, подождать, вытребовать… А я выпала из этой тележки…

Теперь я вязала свитера, варила обеды, мыла полы, чистила окна. И в один из дней обнаружила, что они меня не замечают. Муж приходил с работы, заваливался на диван и читал газеты. Сын возвращался из школы, обедал и закрывался в своей комнате. Включал музыку. Со мной никто не разговаривал. Подай… Принеси… Где чистая рубашка? Где чистые носки? Что у нас на обед? Я дома жила, а они возвращались сюда переночевать, перекусить, сменить рубашку, сменить ботинки, чтобы их обмыли, обстирали. Когда сын был в школе, я заходила и сидела в его комнате. Так как он со мной общался мало, не откровенничал, я хотела приблизиться к нему через его вещи. Там было все новое, с незнакомыми наклейками, начиная с зубной щетки. Чужие песни, майки, сигареты, значки, носки… Как будто рядом со мной жил какой-то иностранец…

— Сынуля, — спрашивала я, — есть у тебя мечта? Ведь тебе уже шестнадцать лет. Ты, конечно, поступишь в институт?

— Зачем? Я стану бизнесменом. У меня будет много денег.

— А зачем тебе много денег?

— Я хочу жить, чтобы развлекаться. Деньги — это свобода. Это личная свобода. Ты, мам, знаешь, что это такое?

Не знаю. Для меня деньги всегда были материальны — это машина, дача, наконец, шуба или возможность купить парное мясо, фрукты с базара. О том, что деньги — это еще и свобода, я не предполагала. Я об этом не задумывалась, я, вообще, никогда не размышляла о свободе. Мне хотелось, чтобы у меня все было: дом, еда, одежда — все то, что сын сейчас называет „комфортом раба“. Жизнь для него — праздник, он чувствует ее быстротечность, а мне она казалась прочнее. Он не хочет ждать, он хочет все сразу. Сейчас! Его поколение уже не убедишь, не призовешь стать удобрением для будущего… Я подслушала, о чем они говорят, его друзья. Каждый мечтает иметь свое дело: киоск, магазин… От одной только девочки я услышала:

— У меня будет ателье. Я стану шить для бедных.

Кто-то тут же ее обескуражил:

— Ты разоришься.

И девочка замолчала. Все они хотят праздника…

Но растет же рядом соседский мальчик: запоем читает книги, мастерит корабли и хочет стать мореплавателем. Вот это мой мальчик, я его понимаю…

Но вдруг мой сын подойдет ко мне, обнимет, поцелует:

— Мама, я, может, завтра даже полы для тебя вымою.

Такого никогда не бывает, но все равно приятно. Я это помню.

Муж лежит на диване и читает газеты. Он принес в дом деньги… Остальное должна делать женщина, особенно если она дома. В воскресенье он любит пойти в парк и кататься на качелях. Раньше мы катались и целовались, теперь только катаемся.

Я убегала от них к подружкам. Еще недавно… Совсем недавно… Мы все были равны, жили одной жизнью… А теперь? Одна удивлялась:

— Деньги приносит? Что тебе еще надо? Главное — бабки. А ты еще каких-то отношений хочешь. Моя мечта — выйти замуж за иностранца или богатого кооператора.

У другой муж запил. Ей не до меня. В доме постоянно нет денег, сына голодного в школу отправляет и сама зимой ходит в старой осенней куртке и легких туфлях в мороз. У третьей муж стал миллионером. Что-то покупает, что-то продает. А она работет кочегаром, ну, разумеется, она уголь лопатой в топку не бросает, кнопки нажимает, но все равно им за вредность там молоко дают. У мужа — миллионы, а жена кочегарит, как говорится, пашет. Ей все время кажется, что кончатся их миллионы тем, что его посадят. Кому это у нас нравится, что у другого есть миллионы, а у него нет?! Или сожгут, или посадят. А у нее двое детей. Увенчались мои походы тем, что я поняла: моя душа — моя территория, я должна ее защищать, никого сюда не впускать. Разломят, разнесут, то ли из любопытства, то ли из сострадания. Надо учиться жить одной. А как? Я оказалась неспособной к одиночеству. Все время надо выбирать. Самой. Я измучилась. Хотела пошить халат, ходить дома в красивом халате. Чтобы мои ахнули! Покрой никак не подберу. Привыкла: юбка, кофта, джинсы. Как и раньше, нажарю котлет на всю неделю. А дальше что? Я не люблю кухню, не люблю наряжаться, краситься… Вышло, что дома я тоже не „профессионал“… И тут мой удел — снимать копии и размножать: платье как у всех, котлеты как у всех… Со мной не было праздника…