Читаем без скачивания Дорогами войны. 1941-1945 - Анатолий Белинский

– Да, она. Чуть было не влипли с этой проклятой бабой!

– Воюем, воюем, а так и остались наивными ротозеями. Вся эта ферма, мне кажется, немецкий пост для вылавливания выходящих из окружения групп.

– Я тоже подумал, что эта баба на таком же положении, как и мы, почему ж не помочь…

– Ну и черт с ними! Зато мы у них мяса наелись. Знаешь как на рыбалке бывает: окунь приманку снимет и сам ухитрится уйти.

Разговор закончился общим смехом.

Коробков предполагал, что скоро должна быть река. Чир. Перед рассветом услышали собачий лай. Прислушались: близко жилье. Как стало развидняться, выбрали место для наблюдения и отдыха. Решили весь день наблюдать, а переходить через хутора во второй половине ночи. За день наблюдений установили: хутора действительно тянутся сплошь друг за другом. Правда, домики с усадьбами идут над речкой в один ряд. Мимо домиков проходил основной тракт, сильное движение по которому началось с восходом солнца – нескончаемый поток в сторону Суровикино – Чирской. Шли машины, мотоциклисты, артиллерия (хорошо, что в то время немцы не утруждали себя ночными маршами, обычно с вечера они останавливались в селе, резали кур, готовили ужин и утром продолжали движение). Почти в каждом дворе были немцы. В километре в стороне, видимо, был брод: люди переходили речку свободно. Против брода хутор прерывался, разрыв между усадьбами достигал метров двухсот. От брода шла в гору полевая дорога через тракт и там терялась среди хлебов. Если от брода идти по дорожке, то до ближайшего дома будет метров сто, а с другой стороны дом был скрыт садом. Изучив подход к броду, чтобы ночью не заблудиться, Коробков передал бинокль старшине и лег отдохнуть.

Ночью, дождавшись, когда движение по дороге прекратилось, отряд поднялся и направился в сторону брода. Здесь был не только брод, но и мостик в одну доску. Без стука по одному перешли речку и направились по дорожке, а чтобы не поднимать пыль, сошли на траву. Домик, который стоял в ста метрах слева, был затемнен, однако двери часто открывались, освещая ярким светом стоявшего у двери часового. Свет был электрический, яркий, очевидно, от аккумулятора. Нет, это не штаб: штаб был бы обнаружен днем. Похоже, что в доме пьянствовали офицеры, а охранявший их солдат, ослепляемый ярким светом, далеко видеть не мог, и группа в колонне по одному миновала двор и направилась в хлеба.

На вторую ночь, перед рассветом, Коробков почувствовал близость Дона. Посоветовались и решили выбрать траву повыше, дождаться рассвета, иначе можно было напороться на немецкие боевые порядки. Лежа в траве, Коробков не заметил, как заснул и как наступил день. Разбужен он был мощным грохотом. Открыл глаза, сразу определил: танки, и кажется, идут прямо на него. С трудом удержал себя, чтобы не вскочить на ноги. Снял пилотку и осторожно выглянул из травы. Мимо по дороге проходили танки, он насчитал восемнадцать машин. Оказалось, ночью они выбрали место в восьмидесяти метрах от дороги, последней на их пути, что шла над Доном.

Никто из саперов не спал, все затаились. Впереди, за дорогой, сейчас же начинался лесок. По дороге, вслед за танками, прошло несколько автомашин, и движение прекратилось. Пользуясь затишьем, Коробков направил группу через дорогу в лесок. Солдаты по одному стали переходить дорогу и исчезать в леске. Последними перешли Коробков и старшина. Лесок был вершиной балки, которая впадала непосредственно в Дон. Балка лесистая, глубокая, овражистая. Коробкова смущало то обстоятельство, что над Доном они не видят противника.

– Где же у них передний край? Должен бы быть по правому, высокому, берегу… Если над самой водой – то это маловероятно.

Прошли леском вниз по балке, и когда почувствовали близость воды, остановились. К Дону решили подходить ночью.

Ночью с большой предосторожностью подошли к реке. У самой воды стояла полевая будка, такая, какие вывозят на пашни во время полевых работ. Коробков и старшина осторожно подошли к будке: оттуда доносился храп спящего человека. Легонько постучали: храпение не прекращалось. Постучали еще. Человек в будке долго мычал, чавкал, кашлял, чесался, и только после этих процедур послышалось:

– Че надо?

Из будки высунулась бородатая физиономия старика. На вопрос, кто он и что тут делает, старик невнятно пробормотал что-то насчет рыбалки.

– А как нам перебраться на ту сторону?

– Перебирайтесь, если хотите получить пулеметную очередь в зубы.

– А какой же выход?

– Ложитесь спать, завтра перевезут. Ложитесь и спите спокойно: не вы первые, не вы последние.

– А разве немцы здесь не бывают?

– Нет, они по одному, по два ходят по горе, ведут наблюдение, а к воде не спускаются. Так что ложитесь и спите спокойно до завтра.

Старик лег на свое место, повернулся спиной к собеседникам, явно показывая, что переговоры окончены. Утром вся группа вышла на берег, стали сигналить, прося лодку. С той стороны в несколько биноклей долго изучали пришедших, потом снарядили лодку, на носу которой сел человек с пулеметом. С расстояния тридцати метров спросил:

– Кто вы?

– Не видите разве? Мы красноармейцы.

Лодка подошла, Коробков с группой переправился в расположение стрелкового полка, занимавшего оборону по левому берегу Дона. К ним подошел лейтенант.

– Товарищи, прошу сдать оружие.

– В нашей группе… – начал было Коробков.

– Группа ни при чем: тут каждый отвечает только за себя и сдает оружие только свое.

Получив от Коробкова оружие, лейтенант записал фамилию на бумажке и попросил зайти в штаб, получить официальную справку.

Начальнику штаба потребовалась информация, и Коробков рассказал о движении войск противника и о танках, показал на своей карте, на каких дорогах что видели. После чего получил направление в пересыльный пункт в Михайловку и справку о сдаче оружия. Коробков вышел из землянки. Саперы уже поджидали его, они тоже получили направления в Михайловку. До Михайловки договорились идти вместе и без замедления вышли. В первом же селе саперы увидали свой батальон, располагавшийся в этом же селе. Их дальше не пустили, и они, радостные, подошли прощаться. Коробкову стало грустно: не хотелось расставаться с этими простыми и смелыми ребятами. А то, что они не все были с оружием, в этом не было их вины. Коробков вспомнил многотысячную толпу солдат, мечущуюся при виде вражеских танков. Не их вина, что все оказались без оружия, а многие потеряли веру в победу. Не их вина, что через Донец не было переправ, и людям приходилось перебираться вплавь, а кому хотелось, чтобы автомат или винтовка потащили владельца на дно? Так уж небережливо относилось командование к людскому составу армии, слишком самоуверенно стремились вперед, не предусматривая возможности отхода или даже катастрофы…

В Михайловке, сверх ожидания, Коробков получил направление в Сталинград, надо было явиться в комендатуру. Но у Даниила был свой комендант – жена Нюся…

Как только он появился дома, она ему сообщила:

– А ваша часть здесь, в Сталинграде, в Бекетовке.

– Ты что-то путаешь.

– Когда я что-нибудь путала? Я поехала к жене Федьки Пригарина, а он сам дома. Он-то и сказал мне, что ваша часть здесь. Собираются на старом месте, около кинотеатра.

Два дня Даниил приводил себя в порядок. Нюся все выстирала, починила, и признаков необычного похода как не бывало. Через два дня Коробков поехал в Бекетовку. Действительно, там собрался третий дивизион и часть штабной батареи.

Третий дивизион, которого при отступлении Сивак поджидал на окраине села, узнав, что впереди танки противника, изменил маршрут и вышел на Сталинград. Первый и второй дивизионы успели проскочить на Константиновскую. Полковник Сивак от первой группы отстал, а вторую не дождался и, видимо, был убит или взят в плен. В Бекетовке же оказался и Малютин, он после производства в младшие лейтенанты направлялся в часть и как раз попал под разгром.

Спустя дней десять дивизион погрузили на баржу и отправили в Астрахань. В Астрахани их пересадили на пароход морского типа, вывели на астраханский рейд (километрах в восьмидесяти от города). Пароход бросил якорь и простоял там дней десять-двенадцать. Погода стояла солнечная, было жарко. Из питания получали только хлеб и селедку. Все находились на палубе, трюмы были загружены автомобильными покрышками. Этими покрышками была частично занята и палуба. Потом жара сменилась штормом, брызги окатывали людей.

Несколько человек, в том числе Малютин и Коробков, укрылись под каким-то брезентом. Сержант Пантелеев вздохнул и сказал:

– Черт возьми, от этой селедки и воды в желудке кишка кишке кукиш кажет. Пойду на охоту!

Он вылез из-под брезента и исчез в темноте.

На верхней палубе расположились два офицера-интенданта. Они задвинули свои объемистые чемоданы под скамейку и весь день пили водку и закусывали, доставая из чемоданов ветчину, сыр. Опьянев, тут же заснули, оставив (как показалось сержанту) чемоданы незапертыми. Пантелеев, опершись на перила, постоял, потом, как бы страдая от «морской болезни», лег на скамейку, перевернулся на спину, разбросал руки и ноги. Одна его рука свесилась со скамейки и оказалась на чемодане. Он приподнял крышку, нащупал кусковой сахар и печенье и помаленьку стал перегружать содержимое чемодана за пазуху и в карманы. Освободившись у себя под брезентом от груза, он снова исчез, повторяя свой заход. Коробков и Малютин вышли из-под брезента покурить, поднялись на вторую палубу, куда брызги не долетали. Стали у борта неподалеку от интендантов, закурили и незаметно стали наблюдать: «морская болезнь» опять свалила Пантелеева на ту же скамейку, правая рука его расслабленно свешивалась со скамейки и ощупывала чемоданы. Только один чемодан оказался незапертым, а в нем, кроме печенья и сахара, ничего не оказалось. За два приступа «болезни» Пантелеев опустошил чемодан и перенес содержимое под брезент. Всю ночь укрывшиеся под брезентом забавлялись печеньем и сосали сахар.