Читаем без скачивания Стальной лев революции. Восток - Иван Евграшин

Поезд Верховного Правителя России. 11:00.

Александр Васильевич Колчак не то, чтобы нервничал. Он пребывал в бешенстве.

Полчаса назад ему доложили о начавшемся вооруженном восстании большевиков в Омске. По сообщению, полученному из Ставки, бои в городе пока шли с переменным успехом. Восставших оказалось не так уж и много по сравнению с общим количеством колчаковцев квартировавших в городе. Бедой оказалось другое — в городе просто-напросто отсутствовали боеспособные части армии Верховного Правителя России. Две дивизии, начавшие формироваться недавно, считаться таковыми не могли, так как по численности не дотягивали до батальонов и состояли из мобилизованных вчерашних крестьян. Это «пополнение» с началом боев отказалось выполнять приказы и выходить из казарм. С другой стороны, ожидать иного поведения от людей, пока еще не прошедших солдатского обучения, несколько странно, но адмирала это мало интересовало. Он метался по салону пульмановского вагона, сбивая на своем пути кресла, и, в ярости сжимая кулаки, шептал:

— Предатели! Запорю шомполами, а потом прикажу расстрелять! Чтобы другим неповадно было! Что эти черноногие тупые ублюдки о себе возомнили?! Россия в опасности, а они из казарм не вышли?!

Кричать он не мог, спазм перехватил горло, поэтому ругался и богохульствовал Александр Васильевич внезапно севшим голосом. Он уповал исключительно на то, что в Омске находилось громадное количество офицеров, служащих в различных министерствах и ведомствах. Одним своим числом они могли задавить восставших. При, конечно, едином командовании, что оказалось практически невозможным. Мешал межведомственный конфликт Военного министерства и штаба Верховного главнокомандующего. Если точнее, то поссорились Николай Александрович и Дмитрий Антонович. Министр и начальник штаба Ставки настолько увлеклись борьбой за влияние в военных кругах, что перестали обращать внимание на происходящее вокруг, занимаясь исключительно усилением собственного авторитета. В результате с началом восстания, ни Степанов, ни Лебедев не сумели взять командование на себя. Вторая проблема заключалась в том, что подавляющее большинство служащих министерств и ведомств Омска были офицерами военного времени. Опытных командиров старой школы в армии Верховного Правителя оказалось сравнительно немного по причине удаленности Омска от западных границ бывшей Российской империи и столиц. Наибольшее количество кадровых офицеров осело, с началом Революции, в центре или сумело перебраться на юг страны, добираться до Колчака оказалось слишком далеко.

Адмирал рассчитывал на окружавших его «лучших людей России», не понимая, что подавляющему числу его офицеров совершенно наплевать на окружающую действительность. Большинство из них, найдя теплые местечки в Омске, Томске, Иркутске и других городах, вплоть до Владивостока, занялись решением собственных проблем и поправкой личных дел. Их мало волновали солдаты, замерзающие в сугробах под Пермью, Уфой или Челябинском. Лишь бы им жилось хорошо. Эти люди всей толпой возрождали «Великую Россию». Возрождали так, как сами видели и считали нужным. В основном шомполами, нагайками, веревками и расстрелами. Они желали вернуть Россию со старым добрым укладом жизни и обществом, с их неотъемлемыми правами, привилегиями, статусами и свежими хрустящими багетами. Многие увидели в происходящем только возможность взлететь повыше и шанс, оттеснив старую аристократию, перераспределить блага в свою пользу. В разрушении привычного старого порядка практически все эти люди обвиняли кого угодно, но только не себя.

Верховный Правитель тоже очень хотел найти виноватых во всех своих неудачах. Он немного успокоился и принялся размышлять над тем — кто же виноват во всех бедах? Перебрал всех, кого только смог упомнить, даже масонов. С другой стороны, список не так уж велик, а количество «виновных во всем» ограничено.

Пальму первенства по популярности среди врагов России уже достаточное время прочно удерживали большевики. В число большевиков, разложивших сначала армию, а потом и Империю, включали и меньшевиков, и анархистов, и эсеров. Те, кто считали себя умными, использовали слово «социалисты». Совершенно не важно в данном случае не только то, что программы политических партий разнятся, но и то, что называются они по-разному. И пускай эсеры позиционировали себя как партия крестьян, а большевики — как партия пролетариата. Ни рабочим, ни крестьянам в той «Великой России», за которую боролись колчаковцы, места не оставалось. Только в качестве прислуги и рабов.

На втором по популярности месте прочно закрепились жидомасоны, которые отличались от масонов тем, что представляли Всемирный иудейский заговор. Масоны, по мнению Колчака, точно не несли ответственности за развал страны. «Вольными каменщиками» в свое время стали многие представители аристократии, дворянства и интеллигенции империи, игравшие в эту чуждую игру, чтобы ощутить себя частью европейской элиты и культуры. В зависимости от того, в какую ложу входили представители российского общества, происходило и разделение элиты страны на партии. В правительстве Российской империи и при императорском дворе существовали прусская, французская и английская партии, не говоря уже о шведской. Каждая из них лоббировала интересы своей стороны. При этом члены всех этих масонских лож почему-то считали, что именно они совершенно точно знают, что необходимо для «Блага России».

Русской партии при дворе Российских императоров не бывало, наверное, со времен Екатерины Второй, Потемкина-Таврического, Румянцева, Суворова, Ушакова. Великая императрица масонов не просто не оценила, она первой поняла всю опасность подобных организаций и разогнала их, под страхом смертной казни, как заговорщиков. Мешали они ей.

С той поры так и повелось — российские императоры масонов не любили и гоняли, но без обычной ярой жестокости, присущей нашим самодержцам при расправе с заговорщиками. Особый энтузиазм проявлять в этом случае монархам не следовало, слишком многих царедворцев, аристократов, да и вообще дворян недосчитались бы. В 1822 году масонство, буйно заколосившееся после смерти Великой императрицы и Павла Первого, запретил уже Александр Первый, который, правда, и позволил на заре своего царствования этой «поросли» взойти, вырасти и дать обильные плоды.

Николай Первый, во избежание каких-либо кривотолков, после восстания декабристов счел необходимым повторить в 1826 году указ своего брата о запрете масонства.

Императора вполне можно понять. Изумленный количеством окружающих его во всех эшелонах государственной власти масонов, Николай Первый не только подтвердил запрет, но и взял с государственных служащих и военных на сей счет специальные подписки. Но эти-то были своими для Александра Васильевича Колчака, поэтому подозрение падало на еврейских заговорщиков. Версия очень удобная, а главное — легко объяснимая. Среди руководства социалистических партий было много евреев, считавшихся в Российской империи не совсем людьми и потому ограниченных в правах.

Все небылицы о масонах, щедро сдобренные еврейскими фамилиями некоторых видных большевиков бросили в один котел и перемешали. Потом добавили американских Рокфеллеров, Розенфельдов, которые крутили свои делишки, пользуясь войной и наживаясь на займах, кредитах и военных поставках всем воюющим сторонам, приправили туда «блюмов» и «штейнов» из числа эсеров. Разбавили это варево социалистами вообще и получили «во всем виноватых» жидомасонов.

С такими размышлениями проще жилось не только адмиралу Колчаку, но и всем выброшенным Революцией на обочину истории. Допустим, подняли зажиточные крестьяне в Красноярской губернии восстание — это большевики виноваты, сбили с пути.

Если не большевики, то жидомасоны. Какие еще могут быть варианты? Социалисты! Все они одним миром мазаны. И более вариантов никаких нет и быть априори не может.

Производилась колчаковцами экзекуция деревень и целых волостей, где пороли, вешали и сжигали без разбора. Тянулись огромные, на несколько верст, села, которые после наведения порядка представляли собой сплошные развалины с торчащими кое-где обуглившимися полусгоревшими домами, а оставшиеся в живых жители были обречены на нищету, голод и смерть. Кто виноват?

— «Конечно, евреи-большевики. — Думал адмирал. — Белая гвардия ни при чем. Мы боремся за Великую Россию! Нас обвиняют в терроре? Это вздор. Такова военная и политическая необходимость. Проклятые социалисты еще нас обвиняют! Крестьян порем, сжигаем, расстреливаем, пытаем и издеваемся, забираем последнее? Ложь! Порядок надо навести. Как иначе усмирить ничего не понимающую в Великой России «черную кость»? Бывают, конечно, крайности. Но с другой стороны, еще при последнем императоре, невинно убиенном и святом, ввели военно-полевые суды и продразверстку. Как еще у этих недочеловеков получить необходимое для продолжения Великой борьбы? Никак. И до него все так делали. И деды наши, и прадеды. Они в Европе воспитывались, а у европейцев правильное обращение с быдлом. Еще демократы и гуманисты одолели. Обвиняют в отсутствии судебной системы. Зачем суды? Для кого? Надо проще, как в старые времена. Тогда просто пороли, вешали и расстреливали без суда по необходимости. Чем мы хуже предков? Совсем большевики запутали и сбили с толку бедных крестьян. Запугали и затерроризировали. Еврейский центр в Москве виноват, а я, как и мои офицеры, вынужден отдавать подобные приказы».