Читаем без скачивания Обманувшая смерть - Анна Малышева

– Граф Евгений Шувалов… Виконтесса…

– Как поживаете, граф? – Елена протянула Евгению руку для поцелуя.

– Княжна Головина… Невеста графа Шувалова! Виконтесса де Гранси…

У Елены сдавило горло. Она смотрела в лицо девушки, на котором застыла та же презрительная, вызывающая гримаска, которую ей приходилось наблюдать на балу в Царском Селе, где Татьяна повела себя по отношению к ней крайне враждебно. Перед внутренним взором Елены вдруг возникло изуродованное страшными ожогами лицо Алларзона, умиравшего на ее руках после пожара, устроенного сводней. «Я почти уверен, вашу дочь купил князь Головин… – шептал сыщик. – Я следил за этой негодяйкой Зинаидой… Она ездила к нему в дом, вымогала деньги, вещи… И та проститутка, Мария, вспоминала какого-то князя, которому хозяйка борделя оказала услугу… Запомните, Головин!»

– Я очень рада снова видеть вас, – необычно низким, сдавленным голосом произнесла, наконец, Елена. – И видеть вас такой счастливой. Мы с графом росли по соседству, дружили в детстве… Могу смело сказать: граф – прекрасный человек!

Татьяна, неприятно пораженная появлением женщины, с которой Евгений шептался на балу в Царском, которая вызвала в ее сердце жгучую ревность, несколько растерялась, услышав эти прочувствованные слова. Заготовленная дерзость увяла на ее губах. Она присела в реверансе и ответила что-то безлично-учтивое. Зато она искренне обрадовалась Майтрейи – та казалась примерно ее ровесницей, а Татьяна давно уже была лишена общества сверстниц. Девушки, видевшиеся мельком на балу, тут же сдружились, и княжна повела свою новоиспеченную подружку к креслу, где та преудобно устроилась, обложенная подушками и укрытая пледом. К девушкам тут же присоединился Борис, и завязалась та бессодержательная болтовня, в которой можно почерпнуть очень мало смысла, но много удовольствия. Через несколько минут Борис уже читал восхищенным девушкам свои стихи – и кто упрекнет в этом молодого поэта, если он к тому же носит драгунский мундир? На него смотрели лазурные глаза Татьяны, черные глаза Майтрейи – он упивался вниманием красавиц и был воистину счастлив.

Илья Романович наслаждался этим зрелищем. Теперь он чувствовал себя отлично, дурнота, одолевавшая его в начале вечера, совершенно рассеялась.

– Как им весело, молодым! – довольно громко воскликнул он, обращаясь ко всем и ни к кому.

Никто ему, впрочем, и не ответил. Летуновский, погруженный в свое мрачное оцепенение, так и сидел в углу, никем не замеченный, никому не представленный. Елена едва скользнула взглядом по его фигуре и сделала вид, что не знакома с ним. Сам он никогда бы не посмел обнаружить свое знакомство с виконтессой. Шуваловы, мать и сын, вполголоса разговаривали с Еленой. Тот, кто услышал бы их разговор, усомнился бы в том, что эти люди имеют друг к другу старые неоплаченные счета.

– Когда же свадьба? – спрашивала Елена. – И где вы думаете ее устроить?

– По нынешним временам уж и не знаю… – вздыхала Прасковья Игнатьевна, очень довольная тем, что бывшая невеста ее сына, с которой она когда-то обошлась в высшей степени безжалостно, и не думает ее этим попрекать. – Да и потом, Евгений ведь в деревенской ссылке, вы знаете?

– По старой памяти, вы, Прасковья Игнатьевна, можете говорить мне «ты», – Елена подарила своей несостоявшейся свекрови долгий загадочный взгляд. – Меня иногда одолевает тоска по прошлому, как бы оно ни было тягостно…

– Мы думаем устроить маленькое домашнее торжество и не откладывать дела в долгий ящик, – Прасковья Игнатьевна вопросительно взглянула на сына. – Несколько гостей или вовсе никаких гостей, огласка нам не нужна. Хотя сенатор Головин формально дал согласие на брак, и года у Татьяны вышли, можно венчать, но эта ссылка… Не было бы неприятностей! Впрочем, нужны будут шафер и подружка невесты. Вы… Ты… Нет, я не знаю, как вас называть! – смятенно воскликнула Прасковья Игнатьевна. – Прошло столько лет!

– О, графиня! – Елена рассмеялась несколько деланно. – Называйте меня как вам удобнее! «Вы», «ты», Елена, Элен… Вам все позволительно! Кстати, ваше затруднение легко решить, мне кажется! Посторонних сюда, и в самом деле, лучше не вмешивать, но подружкой невесты может быть Майтрейи… Да, это ее настоящее имя, Маргарита Назэр – лишь псевдоним, который, впрочем, уже на балу в Царском Селе никого не обманывал. Смотрите, как девушки щебечут! – она указала сложенным веером на очаровательную группу, которую образовали Майтрейи с Татьяной и Борис, увлеченно декламирующий девушкам стихи. – Они подружились! А шафер… Может быть, подойдет Борис Белозерский, раз уж он знает о том, что вы, граф, в Москве?

Прасковья Игнатьевна не успела ответить. Илларион распахнул двери и громко объявил:

– Статский советник Савельев! – и, чуть запнувшись, добавил: – Князь Белозерский!

– А вот и мой шафер… – негромко проговорил Евгений, глядя на входящих в гостиную гостей.

Их появление произвело небольшой переполох. Собрание встретило вновь прибывших с той степенью удивления, которая прямо противоположна присущей каждому его члену светскости. Елена лишь слегка приподняла брови, увидев Савельева. Евгений просиял при виде недавно приобретенного друга. Прасковья Игнатьевна встревожилась. Майтрейи зарделась как утренняя заря. Татьяна при виде чиновника Третьего отделения внутренне содрогнулась, хотя и считала Савельева другом своего жениха. Летуновский остался равнодушен. Борис и Илья Романович оторопели – и тому была причина!

Вошедший следом за Савельевым Глеб щеголял в новеньком вицмундире. Форма удивительно шла к его суровому, малоподвижному лицу и холодным серым глазам.

– Перед вами, господа, новый главный врач московских сиротских приютов, – отрекомендовал его Савельев, державшийся совершенно непринужденно, несмотря на то, что явился без приглашения. – Назначение получено третьего дня, едва успели сшить мундир. Я встретил Глеба Ильича в приемной губернатора, тот обмолвился, что торопится быть на вашем маленьком семейном празднике… И я был так смел, что упросил его взять меня с собой! Надеюсь, вы меня простите?

Адресовался он при этом не к князю, а исключительно к Елене, словно та была единственной законной хозяйкой голубой бархатной гостиной.

– Как я горжусь тобой! – воскликнул Борис, бросившись к брату и порывисто обнимая его. – А вы, отец?! Вы ведь тоже гордитесь Глебом?

– Мальчик мой, можно ли в этом сомневаться? – ответил опомнившийся от потрясения князь. – Я вне себя от гордости!

На его лице застыла улыбка, но лицо то и дело искажали мелкие судороги. Головная боль становилась невыносимой. Илья Романович был в бешенстве – от его внимания не укрылся предательский румянец Майтрейи, ее обожающий взгляд, который девушка устремила на Глеба. Борис с его стихами был забыт.