Читаем без скачивания Обманувшая смерть - Анна Малышева

– Она ждет в беседке, – повторил Илларион, с тревогой видя, что виконтесса не двигается с места. – Вы помните, верно, эту беседку, на берегу…

Дворецкий осекся, спохватившись, что коснулся опасной темы – прошлого. Но виконтесса, стоявшая к нему вполоборота и глядевшая в сторону парка, словно ничего не заметила.

– От кого письмо? Кто ее послал?

Елена вдыхала давно забытый аромат осеннего сада – горько-сладкий, тревожный и печальный, запах зрелых плодов и умирающих листьев, засыпающей земли и холодной воды. Илларион, Илья Романович, Евгений и Савельев, все общество, оставшееся в гостиной, включая Татьяну и Майтрейи, – все неожиданно сделалось ей безразличным. Она с изумлением осознала, что по-настоящему ей дорог только этот сад, спускающийся к Яузе, шелест последней листвы, уцелевшей на деревьях, глухой стук яблок о мягкую землю. Словно часть ее самой, прежней, та часть, без которой она не могла быть по-настоящему спокойной и счастливой, осталась ждать ее возвращения в этом саду, в тот день, когда запылал подожженный особняк Мещерских и ей пришлось спасаться бегством. Она бежала через сад к Яузе, к беседке, возле которой была спрятана лодка… И в то же время навсегда осталась здесь.

– Так от кого письмо? – опомнившись, Елена повернулась к Иллариону.

– Горничная мне не сказала… – смешался тот. – Только обмолвилась, что вы этого письма давно ждете… Там что-то очень важное!

Приманка была самая простая, и если бы она сорвалась, сорвалось бы все. Илларион, имевший на своей совести не одну жертву, знал, что бдительность человека легче всего усыпить, нагнав туману и пообещав раскрыть некую тайну.

На этот раз он тоже попал в цель. Виконтесса содрогнулась всем телом, ее словно обдало ледяным вихрем. Перед ней вновь явилось лицо Алларзона, послышался его шепот: «Я почти уверен, вашу новорожденную дочь купил князь Головин!» «Письмо, должно быть, от кого-то, с кем имел дело Алларзон! Я не все знала, он никогда не посвящал меня во все детали расследования… И человек, пославший письмо, боится, что о нем узнает князь!»

Ни слова больше не говоря, Елена спустилась с крыльца и, слегка подобрав подол траурного платья, быстро направилась в сторону сада. Спустя минуту ее фигура затерялась в темноте среди деревьев.

Теперь счет пошел на секунды. Илларион метнулся в дом. Он даже не заглянул в гостиную, где в нем могла быть нужда, решив, что в случае необходимости со всем справится старший лакей. Тот, в сущности, был вовсе не рад тому, что над ним появилось некое начальство, и ждал случая выслужиться. «А выговор мне больше не страшен! – твердил про себя Илларион, охваченный знакомой лихорадкой, предвестницей преступления. – Теперь я сам себе господин!»

Пробегая мимо комнаты экономки, он несколько раз с силой стукнул в дверь. Женщина тотчас отворила. Она была белее снега и казалась вялой, словно сонной. Илларион грубо сжал ее плечи и встряхнул любовницу как тряпичную куклу:

– Готовься, через пять минут должна стоять за воротами. Вещей не бери, слышишь? Не вздумай, попадемся! Стой там и жди меня.

Изольда молча проводила Иллариона взглядом, когда тот понесся дальше по коридору, и вновь скрылась в своей комнате.

Коридоры второго этажа были пусты – все слуги по случаю приема толклись во дворе, в кухне или неподалеку от гостиной. Те, кто не был занят, попросту сплетничали и бездельничали, наслаждаясь неожиданным развлечением. В последние годы гости у князя бывали очень редко. Илларион по пути к кабинету Ильи Романовича не встретил никого. Остановившись у двери, он нажал бронзовую ручку в виде римского ликторского пучка – после войны, когда восстанавливался сгоревший особняк Мещерских, это был последний крик патриотической моды. Дверь мягко отворилась. Петли Илларион сам смазал накануне вечером.

Вынув горевшую свечу из канделябра в коридоре и пройдя в кабинет, Илларион зажег все свечи на каминной полке. Кабинет мало-помалу наполнился золотистым неярким светом. Подойдя к секретеру, Калошин достал из нагрудного кармана ключ и, с трудом удерживая его пляшущими от волнения пальцами, вложил в крохотную замочную скважину. Повернул… Раздалось легкое музыкальное пощелкивание. После нажима крышка секретера медленно (Иллариону эти секунды показались вечностью) поднялась. Дворецкий принялся разбирать ценные бумаги и ассигнации, связанные бечевкой в аккуратные стопки. Иногда ему попадались погашенные старые векселя, или купчие на горные участки, или ревизские сказки… Эти бумаги он отшвыривал, а ценные запихивал во внутренние карманы ливреи. Пламя свечи, установленной на откинутой крышке секретера, плясало, отбрасывая на лицо дворецкого дрожащие тени. Казалось, Илларион гримасничает. На руки ему то и дело падали капли горячего воска. Каждый раз он вздрагивал, так были напряжены его нервы. Наконец, ящик наполовину опустел. Илларион не в состоянии был сказать, какую сумму украл и достаточна ли она для безбедной жизни, о которой он мечтал. Разбойник твердо решил не медля уходить. «Изольда уже ждет!»

Пламя оплывшей свечи вдруг резко вытянулось, фитиль застрекотал как цикада. По кабинету прошел ток воздуха – сзади открылась дверь. Илларион порывисто обернулся и оцепенел. На пороге стоял Илья Романович.

– Мерзавец! – низким, тяжелым голосом проговорил он.

Елена торопливо шла по темному саду, то и дело оступаясь и поскальзываясь на корнях старых яблонь, выступивших из-под земли, на мокрых полусгнивших яблоках, грудами валявшихся тут и там. Виконтесса спешила, как могла, и все же ей казалось, что она идет слишком медленно, и таинственная посланница, принесшая письмо, может не дождаться, уйти. Лишь когда впереди, на берегу Яузы, замаячила полусгнившая беседка, похожая на зловещий остов задранной волками коровы, женщина замедлила шаг. Что-то сжимало ей горло, мешая дышать. Некстати вспомнились давние времена, когда сад был ухоженным, яблоки осенью заботливо обирались, а в ажурной беседке, совершенно целой и выкрашенной в белый цвет, кипел самовар. Для бабушки Пелагеи Тихоновны чай заваривали особо, в медном чайничке. Старушка любила чай с шиповником.

Колючие кусты преградили дорогу Елене. Она коснулась их рукой. «Шиповник… Как разросся…» Елена вглядывалась в темноту. От реки поднимался ночной холод, туфли и чулки виконтессы давно вымокли, мокрый подол платья отяжелел. Она отпустила его и двинулась в обход кустов к беседке. Там, внутри, не было заметно никакого движения. Если ее кто-то еще и ждал, то безмолвно, невидимо, слившись с ночью.

Елена оглянулась на особняк, словно ища у бывшего родительского дома поддержки и ободрения. Окна первого этажа почти все были освещены. Во втором этаже слабо светились только два окна на самом углу. «Кабинет князя», – вспомнила она.