Читаем без скачивания Ночи Истории - Рафаэль Сабатини

Она всеми силами сглаживала его пагубное влияние и в конце концов стала плести интриги, которые должны были привести к отзыву посла. Она не пыталась скрывать свою к нему враждебность, и, разумеется, расположению королевы к кардиналу вовсе не способствовало то, что он на ее фригидную надменность отвечал иронической учтивостью; это всегда ставило ее в затруднительное положение. Но однажды он зашел слишком далеко в своем злорадстве.

«Мария-Тереза, — написал он Дагийону, — в одной руке держит носовой платок, чтобы вытирать слезы, проливаемые из-за несчастий угнетенной Польши, а в другой — меч для продолжения ее раздела».

Сказать, что острый язык принца был одной из причин Французской революции, кажется, на первый взгляд, сильным преувеличением. Однако это на самом деле так, потому что, не будь этой опрометчивой фразы, у Рогана, возможно, не было бы необходимости в эту августовскую ночь спешить на свидание, в результате которого в руках революционной партии оказалось мощное оружие.

Дагийон опубликовал эту колкость. О ней узнала Мария-Антуанетта, а от нее — ее мать в Вене. Это вызвало у императрицы негодование и обиду, которые не давали ей покоя до тех пор, пока блестящий принц-кардинал не был отозван из Вены. Но даже тогда успокоения не наступило. Разоблачительная насмешка (а если хоть немного знать Марию-Терезу, можно представить, что это для нее значит) вызвала враждебные действия, отныне целеустремленно направленные против Рогана.

Кардинал был честолюбив, полон веры в свои таланты и в мощную поддержку своей влиятельной семьи. Он надеялся стать новым Ришелье или Мазарини, первым министром короля, некоронованным правителем Франции, той силой, которая направляет действия монарха. И он наверняка достиг бы своей цели, если бы не препятствия, которые воздвигла на его пути враждебность Марии-Терезы. Императрица постаралась, чтобы ее ненависть через дочь преследовала его повсюду, даже во Франции.

Как всегда послушная железной воле матери и разделявшая ее обиду, Мария-Антуанетта использовала все свое влияние, чтобы расстроить планы этого кардинала, которого под влиянием своей матери стала считать опасным и беспринципным человеком.

По возвращении из Вены с письмами от Марии-Терезы к Людовику XVI и Марии-Антуанетте кардинал был весьма холодно принят хмурым королем, а королева отказала ему даже в аудиенции, распорядившись, чтобы он передал письма через придворных. Посол был обескуражен и не знал, стоит ли ему задерживаться при дворе.

Раздосадованный кардинал понимал, в чем дело. Он чувствовал, как рука Марии-Терезы управляет Марией-Антуанеттой, а через нее и королем. Его положение все ухудшалось. Он, мечтавший стать вторым Ришелье, с трудом смог получить обещанную ему должность главного альмонера Франции, и то лишь в результате настойчивых хлопот своего семейства.

Он понимал, что ему не преуспеть, если он не смягчит суровую королеву. За это он и взялся. Но на три написанные им королеве письма он не получил ответа. И через другие каналы настойчиво просил он аудиенции, чтобы лично выразить свое сожаление о проявленной им оскорбительной неучтивости. Но королева, находясь под влиянием Марии-Терезы, оставалась непреклонной.

Роган был доведен почти до отчаяния, и тут в недобрый для него час пути его пересеклись с путями Жанны де ля Мотт де Валуа, о которой говорили, что она, будучи тайной фавориткой королевы, оказывает на нее закулисное влияние. Такая репутация обеспечивала ей средства к существованию.

Как утопающий за соломинку, ухватился принц-кардинал Луи де Роган, главный альмонер Франции, ландграф Эльзасский, командор ордена Святого Духа за эту аферистку в надежде, что она поможет ему в его отчаянном положении.

Жанна де ля Мотт де Валуа была, возможно, самой отчаянной авантюристкой из когда-либо живших на этом свете: лишь изворотливость ума и красота обеспечивали ей возможность жить безбедно. Начинала же она с того, что клянчила подаяние на улице. Потом объявила, что происходит от побочной ветви графов Валуа, это засвидетельствовала Марчионесс Буленвий, дружившая с ней, Жанна получила от короны небольшую пенсию и вышла замуж за не слишком щепетильного молодого солдата бургундского жандармского полка Марка Антуана де ля Мотт.

Позже, в августе 1786 года, ее покровительница представила Жанну кардиналу де Рогану. Его преосвященство, заинтересовавшись необыкновенной историей дамы, а также се удивительной красотой, жизнерадостностью и умом, пригласил ее в свой пышный замок в Саверне близ Страсбурга, где выслушал подробный рассказ о ее приключениях, обещал свою поддержку и в доказательство своей к ней благосклонности добился для ее мужа чина драгунского капитана.

Потом супруги де ля. Мотт оказались в Париже и Версале, где были вынуждены переезжать из одной квартиры в другую из-за требований хозяев об уплате долгов; наконец они обосновываются на рю Нев Сен-Жиль. Здесь они живут на относительно широкую ногу на деньги, занятые либо у самого кардинала, либо под его поручительство: то впечатление, которое производило ее имя, происхождение и покровительство кардинала, беззастенчиво ею используемое, помогали ей получать кредит в магазинах и облегчали различного рода мошеннические проделки.

Но жить, все время изворачиваясь, не так-то легко. Нужно обладать особым тактом, ловкостью, хладнокровием, дерзостью и изобретательностью. Все эти качества были присущи мадам де ля Мотт в полной мере. Поэтому, осаждаемая кредиторами, она умудрялась успешно отражать их натиск и выглядеть на людях всегда невозмутимой и спокойной.

Влияние мадам де ля Мотт на королевский двор никогда не подвергалось сомнению. К тому же это соответствовало характеру Марии-Антуанетты и нравам ее двора. Опрометчивая во многих своих поступках, королева была весьма неразборчива и в привязанностях. Примером тому — ее близкие отношения с мадам де Полиньяк и принцессой де Ламбель. Народная молва преувеличивала, как всегда, нескромность ее поступков, не оставляя камня на камне от репутации Жанны.

По мере того, как возрастала известность графини Жанны де Валуа — так мадам де ля Мотт стала именовать себя, — ее покровительства стали искать различные карьеристы и люди, жаждущие продвинуться по службе, неплохо платившие ей за обещания ходатайствовать за них перед двором.

И вот в паутину ее интриг попался кардинал де Роган, который, как он сам признавался, «был совершенно ослеплен безмерным желанием обрести благосклонность королевы». Она вдохнула новую надежду в отчаявшееся сердце кардинала, заверив, что в благодарность за все милости, оказанные ей, она не успокоится, пока королева не изменит своего отношения к нему.

Спустя некоторое время она стала уверять его, что под ее влиянием враждебность королевы к нему ослабевает, и наконец объявила, что королева просила передать: она желает получить от него оправдательное объяснение, которое он так долго и тщетно пытался представить ранее.

Роган, безмерно обрадованный, составил объяснение, которое было передано королеве графиней, и через несколько дней получил на бумаге с голубой каймой, украшенной французскими лилиями, собственноручную записку королевы.

«Я рада, — писала Мария-Антуанетта, — наконец-то узнать, что Вы не виноваты. Я не могу пока даровать Вам аудиенцию, которой Вы желаете, но как только обстоятельства позволят, я дам Вам знать. Надеюсь на Вашу скромность.»

По совету графини Валуа, его преосвященство послал ответ с выражениями глубокой благодарности и радости.

С этих пор началась регулярная переписка между королевой и кардиналом, продолжавшаяся на протяжении трех месяцев и становившаяся все более интимной и сердечной. Его просьбы получить аудиенцию становились с каждым письмом все настойчивее, и наконец королева объявила, что, побуждаемая уважением и расположением к нему, так долго находившемуся в немилости, сама желает встречи с ним. Но все должно остаться в тайне. Публичная аудиенция пока преждевременна: у него много врагов при дворе, которые, узнав об этом заранее, могут все погубить своими интригами.

Получить такое письмо от прекрасной женщины, да еще королевы, чья недоступность увеличивала тысячекратно ее привлекательность в его воображении, — это неизбежно должно было вскружить кардиналу голову. Тайная переписка, завершающаяся тайной встречей, казалось, сблизила их, что было невозможно при иных обстоятельствах.

В ткань его эмоций, основу которой составляло честолюбие, вплеталось теперь и другое, романтическое, хотя и полное почтения, чувство.

Легко себе представить, с каким настроением принц-кардинал направлялся этой ясной благоуханной летней ночью к роще Венеры. Он шел заложить фундамент величественного здания своих честолюбивых устремлений. Для него это была главная ночь жизни.