Читаем без скачивания Минута пробужденья (Повесть об Александре Бестужеве (Марлинском)) - Эмиль Кардин

Сухо, почти зло Батеньков заметил, теребя спутанные надо лбом волосы, что Рылеев сразу и отбыл. Раздосадован. Но причину не открыл. Умолял Прасковью Михайловну начинать обед без него. Обещал быть после закусок, уж к десерту — наверняка.

Останется ли обедать Иван Иванович, неизвестно. Всего пять дней как из Москвы, старается вникнуть в петербургское коловращение.

— Трудно, — сокрушенно вздохнул Батеньков. — Мы сами, петербуржцы, не поспеваем за ходом вещей, нет того, чтобы шагать по земле, все в облаках, в облаках…

Это отдавало укоризной, но Бестужева печалило иное — пока он с бумагами возился, рядом, в бельэтаже, совершалось важное.

Что означает мимолетный визит Рылеева, и чем он раздосадован? По какой надобности оставлен в доме Репин?

Батеньков опять достал платок, протер маленькие стекла очков.

Казармы финляндцев недалеко от Сената. Полк быстрым маршем достигнет площади и поддержит заговорщиков. Столь же быстро он способен появиться здесь с противуположными целями. Вероятно и третье: нейтральность батальонов, воздержание от присяги Николаю. Вот почему надлежит непременно убедить штабс-капитана Репина, такова обязанность Александра Александровича.

Бестужев не выносил, когда ему указывали, что и как он обязан исполнить. Отбрыкивался, злился. Ладно бы Рылеев, брат Николай. Но Батеньков, заговорщик без году неделя…

Отозвался, сдерживая раздражение, самоуничижительно: Пущин и Рылеев не уговорили, у него запасы красноречия не больше, чем у них; тратить столько времени на всякие…

Батеньков остановил его, надев очки. Они все охочи до общих материй, заоблачных сфер, философических тем, исторических прецедентов. Отменно, тренировка мозга, поиски конечных истин. Но реальное дело складывается из мелочей, им и надобно уделять внимание.

Гаврила Степанович тоже подавил вспышку неудовольствия, взяв себя в руки.

Пущин и Рылеев для Репина — статские, их голоса, возможно, не обладают должным весом. Николай Александрович и Константин Петрович — моряки. Снова не то. Тем паче Торсона отправили к дамам, устраняя совершеннейшее неприличие: вместо воскресного семейного обеда — уединенные беседы в кабинете старшего Бестужева.

— Сердечно объяснитесь с господином Репиным. Офицер с офицером. Не след живописать всю картину — мы и сами ее не видим; но пускай исполнится сознанием великого долга. Россия не простит, ежели упустим свой час. За подобные упущения веками народы расплачиваются.

Они все были неизлечимы: чуть что — столетия, история, великий долг. И тому подобное…

Батеньков достал из внутреннего кармана часы. Не уверен, что останется обедать. Потому хочет быть выслушанным («с полным вниманием, Александр Александрович»); необходимо сообщить подробности (это слово оттенил голосом) старшему брату и Кондратию Федоровичу. Он не успел сказать о них.

(Бестужев подумал: не успел или не пожелал? Предполагал уединиться с Николаем и Рылеевым; не вышло, хочешь не хочешь, зови на помощь его, Александра.)

Вслушиваясь в методичную речь Батенькова, Бестужев улавливал: по обе стороны незримой линии — сумятица. Но выходили из нее неодинаково. По эту сторону — многоголосие, нарочитая уединенность диктатора, по ту — великий князь Николай Павлович в одиночку рвет сковывающую зависимость от брата.

Официальный отказ Константина развязал бы Николаю руки, которые чешутся: скорей, скорей покончить с треклятой подвешенностью, получить корону. Вчера в обед примчался долгожданный гонец из Варшавы. Николай, немедленно покинув столовую, вскрыл пакет. Послания Константина продолжали внутрисемейную свару. Эдак можно обмениваться письмами до второго пришествия, а трон бы пустовал, место государя всея Руси оставалось вакантным…

Николай распрощался с надеждой на документ, дающий ему право завладеть шапкой Мономаха. В меру сил и разумения сотворил проект манифеста о присяге, назначив ее на 14 декабря.

Сил было маловато, разумения — того меньше. Окутывая все тайной, в замысел, родившийся субботой после обеда, Николай посвятил только графа Сперанского. Поручил отшлифовать текст, сообщить манифесту внушительный облик.

Вечером Сперанский сел за манифест, ночью, блюдя строгую секретность, его перебелили в трех экземплярах.

В тот утренний час, когда к Бестужеву зашел барон Штейнгель, Николай Павлович подписал манифест, допустив шулерский трюк, — пометил его не сегодняшней датой, а вчерашней — 12 декабря.

На воскресный вечер он созывал Государственный совет…

Дух захватывало от запахов, доносившихся с дворцовой кухни.

Тайное общество получало крупный выигрыш и вставало перед необходимостью быстрых действий.

Спрашивать Батенькова об источнике секретных сведений по меньшей мере бестактно. Теперь ясно, почему он упрямо держится за своего «старика», который, похоже, и нашим и вашим ворожит.

Остаток нынешнего дня Батеньков собирается употребить для нового уговаривания Сперанского, имея своим союзником Краснокутского.

Гаврила Степанович снова взглянул на часы, теперь машинально. Бестужев его не удерживал — не до светских пустяков.

— Присяга — сигнал к действию, — уточняюще произнес Батеньков.

Бестужев, все еще не составивший мнения об этом действии, о силах, согласился. Да, наверху штабс-капитан Репин…

— Репин — на вас. Финляндский полк необходим. Но я сейчас…

Батеньков оглянулся на полуоткрытую дверь. Заговорил с несвойственной ему поспешностью. Божий промысел никому неведом, надо верить в викторию и быть готовым к неудаче. Политическая мудрость — намечать вариации, удобные и для успешного стечения обстоятельств, и для губительного. Если неудача — отступать к новгородским военным поселениям.

— Вы — знаток Новгорода, я — военных поселений, — сумрачно пошутил Гаврила Степанович и продолжал уже вполне серьезно: — Поселения сильно негодуют и готовы возмутиться при всяком поводе.

Остальное комкая, скороговоркой: идти со знаменем, под барабаны, но план Александра Александровича захватить для марша деньги в Губернском правлении он, подобно Рылееву, отвергает. (Бестужев насупился; зря Кондратий докладывал, кем выдвинут план.)

Батеньков, не обращая внимания на выражение лица собеседника, рассуждал о возможной неудаче, о московской коронации.

Вдруг смолк, твердой ладонью оттолкнул Бестужева и рывком притянул к себе. Обнял, поцеловал…

Слегка ошарашенный Бестужев остался в коридоре. Батеньков через ступеньку взбежал по лестнице. Чтобы приложиться к ручке Прасковьи Михайловны, проститься до вечера с Торсоном, с Николаем Александровичем и уехать, так и не отведав воскресного обеда.