Читаем без скачивания Литературно-художественный альманах «Дружба». Выпуск 3 - Игорь Озимов

Оленька не могла обо всем этом не думать, потому что мать не только отошла от колхоза, но и предпочла труду наживу на торговле. А это в глазах Оленьки было уже совсем бесчестно и позорно. И впервые они задумалась над тем, что жизнь, которая ее окружает, нужно как-то защищать и отстаивать и что если против этой жизни идут даже близкие и родные люди, то и они становятся чужими. А мама не понимает, что нельзя хотеть хорошо жить и не работать. А ведь это так легко понять Хорошо жить — значит честно жить, трудом жить. Разве не так? Бабушка Савельевна даже пословицами говорила: «И в плохом колхозе без колхоза не проживешь». «Кто в колхозе, у того душа на месте». «Колхозу зло сделать — себе же навредить, совесть потерять». А может быть, то что ей говорила бабушка, чему ее учили в школе и о чем она читал; в книгах, — это одно, а жизнь совсем другое? Тогда где же правда? На чьей стороне она? Не на Юшкиной же! Нет, что бы там ни говорил Юшка, как бы ни поступала мать, она не отдаст им правду и не сменяет ее ни за что и ни на что! И пусть лучше никто не пытается отнять у нее эту правду!

И сейчас, когда Оленька сидела в маленькой комнатке Кати, а директор школы Елизавета Васильевна всё допрашивала и допрашивала ее, она либо упрямо молчала, либо отвечала односложно: «Всё равно не вернусь».

Напрасно ее хотят помирить с матерью, вернуть домой. Ничего из этого не выйдет. Она не будет жить там, где прячут скупленные товары, где тайно готовятся к поездкам на базары, где всем распоряжается Юшка.

Наконец Оленьку отпустили. Ни ласка участия, ни суровое обличение в нелюбви к матери, ни угрозы — ничто не помогло Елизавете Васильевне заставить девочку вернуться домой. И когда Оленька ушла, Елизавета Васильевна сказала:

— Дегтярева лишена всякого дочернего чувства, и мать для нее ничто. Есть такие дети. Но если мы не можем их уговорить, то это совсем не значит, что мы должны подчиниться их капризам…

— Но как всё-таки вы думаете вернуть девочку матери? — спросил Катя. — Насильно?

Елизавета Васильевна подняла брови:

— Неужели вы не можете понять простой истины, что мнимая трагедия одной девчонки не стоит того, чтобы из-за нее рисковать авторитетом школы и родителей? Не дело ребят влезать в жизнь взрослых. Да не имеют они права судить своих отцов и матерей…

— Но разве это дает право родителям делать детей соучастникам своих преступлений?

— Так можно спорить без конца, — с досадой произнесла Елизавет Васильевна и поднялась, чтобы выйти из комнаты. — Во всяком случае, пока я директор, не допущу, чтобы в школе потворствовали бегству детей от родителей.

Днем Елизавету Васильевну вызвали к телефону. Как она и предвидела, в районе узнали о бегстве Дегтяревой, и ей, директору, предложил сделать всё, чтобы дочь вернулась к матери. Ну, кто был прав? Она вызвала Дегтярева.

— Что вы теперь скажете? Вы учитель и классный руководитель! Мы опозорены на весь район!

— Я уже говорил вам, Елизавета Васильевна, что девочка травмирована всей этой историей, — сдержанно ответил Дегтярев. — И потому я не позволю насильно вернуть ее матери. А что касается позора, то мне кажется, позор для школы не столько в том, что Ольга Дегтярева ушла от матери, сколько в том, что мы не заметили ее трагедии в семье. Это действительно позорно. Мать — соучастница каких-то темных дел, а мы умилялись: девочка нашла мать, обрела близкого человека, родной дом…

— Принципиальные расхождения, конфликт внутри семьи, отцы и дети! — иронически сказала Елизавета Васильевна и резко поднялась с кресла. — У нас нет и быть не может проблемы отцов и детей. Всякие разглагольствования на эту тему вредны и семье и школе.

— А если отцы сходят с нашего пути? Назовите это как хотите, но уважать таких отцов дети не будут.

— Опять философия! — раздраженно отвернулась Елизавета Васильевна. — Во всяком случае, я сделаю всё, чтобы взять у Копыловых Дегтяреву. Я поеду в райком.

— Напрасно. Анна Степановна ее не отдаст! И я ее поддержу.

— Вы не посмеете компрометировать школу.

— Я сделаю всё, что считаю полезным для ребенка.

— Тогда завтра извольте высказать официально свое мнение на педсовете.

— Завтра педсовет? Несмотря на каникулы?

— Да, чрезвычайный! Я, кажется, имею право его созвать, Алексей Константинович? — язвительно спросила Елизавета Васильевна. — И подумала: «Кто директор школы, кто прежде всего отвечает за проступки школьников? Ну, а если Дегтярев окажется слишком упрям, — пусть винит себя. Легче найти другого ботаника, чем без конца расхлебывать ошибки Дегтярева». — И сказала сдержанно: — Попрошу завтра ровно в двенадцать часов.

Когда Дегтярев вышел, у него было такое чувство, словно во всем, что произошло с Оленькой, виноват прежде всего он сам. Воспитатель класса, он обязан был интересоваться жизнью девочки. А он проглядел, как Анисья стала спекулянткой и пыталась втянуть в это дело Оленьку. Чем он помог Оленьке? А помог ли он матери понять, что она становится на опасный путь? И вот разрушилась семья. Разве после этого он может считать себя настоящим педагогом? И чем больше он думал о своей вине, тем смешнее казалось ему требование Елизаветы Васильевны. Она хочет немедленно вернуть матери дочь. Но ради чего? Сохранить семью? Но какая это будет семья? Какая судьба ожидает Оленьку в семье Анисьи и Юшки?

И тут он вспомнил и Кольку Камыша. А какая судьба ждет этого паренька, «птичьего царя»? Не любит колхоз, мечтает лишь о том, чтобы одному оказаться в лесу. А почему он такой? Нет, так дальше продолжаться не может. Надо вникнуть в жизнь ребят, понять, что влияет на характер каждого из них, и не заниматься лишь уроками да опытным участком! Ну что он может сказать о том, каким образом в колхозной семье мог вырасти такой, как Колька Камыш? Разве его мать не работает в колхозе? А отец? И на отца не жалуются. И всё же. Неужели Николая Камышева таким воспитала школа? А может быть, улица?

И неожиданно для себя Дегтярев ясно себе представил, каким образом из обыкновенного колхозного паренька получился «птичий царь» Чего только нельзя услышать в доме Камышевых о колхозе, о бригадирах, о том, что делается в степи! Известно всей Шереметевке, что, если тракторист потеряет болтик, у Камышевых скажут, что трактор сломался и лежит в канаве. Он восстанавливал в памяти всё, что слыхал о Камышевых, всё, чему был свидетелем сам, и теперь понимал, почему именно таким, а не другим вырос их сын. Разве мог он полюбить колхоз, когда с детских лет только и слышал про колхоз всякие небылицы! Вот в каком гнездышке оперился «птичий царь». А чем Анисья Олейникова лучше Камышевой? Она, пожалуй, хуже! А Елизавета Васильевна хочет, чтобы он заставил Оленьку вернуться к матери. Нет, он этого не сделает.

Но, споря мысленно с Елизаветой Васильевной, он спорил и с собой: а всё-таки так ли он прав, как это ему кажется? Пусть Анисья спекулянтка. Разве это лишает ее прав матери? Разве нет на свете людей, которые были под судом? Но никто даже не подумал отнять у них детей. Ведь только в исключительных случаях, когда действительно жизнь детей становится невыносимой, можно требовать лишения отца или матери их родительских прав.

Дегтярев не сомневался в одном: поступок Ольги заставит задуматься многих родителей, — а так ли они воспитывают своих детей? И зависит задуматься школу: а не стоит ли она в стороне от жизни ребят в семье? Не в семье ли надо искать разгадку многих отрицательных черт и привычек в характере ребят? Но почему именно в семье? А может быть и в школе? А может быть, в жизни — вне семьи и вне школы? И всё-таки каждый раз он возвращался к семье.

Откуда у Егорушки стремление всеми командовать? И ведь если бы Оленька поддалась матери, через год-другой она и сама стала бы перекупщицей.

Анну Степановну попросили прийти на педсовет, и это, конечно, стало тут же известно Егорушке. Прямо из правления колхоза, где он узнал эту новость, Егорушка помчался к Зойке Горшковой и сообщил ей весьма таинственно:

— Ох и заварушка пошла! «Дирик» требует, чтобы мы выгнали Ольгу, а моя мать ни в какую! Теперь ее на педсовет вызывают, будут прорабатывать! Ну, да ничего! Мамка вроде меня. Она так просто от своего не отступит. Она раз увидела, тракторист плохо пашет, — встала на борозде и ни с места. Так и заставила перепахать… Одно нехорошо: больно дисциплинированная она. Как единогласно решат, так подчинится…

Дома, увидев в кухне Оленьку, Егорушка, как ни в чем не бывало, поздоровался с ней и, словно она жила у них давным-давно, весело спросил:

— А где мамка? Ушла? — И принялся шарить в буфете. — Ох, и есть хочу!

Оленька сначала молча наблюдала за ним, потом, когда он опрокинул стакан, подошла к нему, закрыла перед самым носом буфетную дверцу и деловито приказала:

— Принеси лузги, я тебе обед согрею.