Читаем без скачивания Река убиенных - Богдан Сушинский

Ветер, еще недавно бодро веевший с Днестра, внезапно затих, а вместе с ним прекратилось вдруг всякое движение в воздухе, заливе, в плавнях. Угомонились и исчезли в глубине камышовых зарослей речные чайки, окончательно умолк безутешно рыдавший над позициями взвода обиженный кем-то жаворонок…

Небо, степь, люди, птицы, река — все, все, томительно преодолевая страх и жажду, ожидало, когда наконец погаснет в поднебесье этот опостылевший божественный светильник.

На передовой все еще время от времени вспыхивала перестрелка, и всякий раз, когда оттуда начинали доноситься выстрелы, истекавшие потом новобранцы бросали лопаты, испуганно приседали в своих неотрытых до конца, неказистых окопчиках и начинали лихорадочно осматривать винтовки и проверять, на месте ли разложенные по карманам и под кустиками запасные обоймы.

Штубер и сам с напряжением ожидал, чем кончится очередная пальба, и пуще любого новобранца молил Бога, чтобы вермахтовцы не прорвали линию фронта хотя бы до ночи. Иначе ему пришлось бы отбивать их атаку вместе с красноармейцами.

Впрочем, сама мысль о том, что ему, офицеру СС, пришлось бы командовать этим взводом русских во время атаки какой-нибудь истрепанной вермахтовской роты, вызывала у него приступ внутреннего хохота. Офицер СС, а также лейтенант вермахта, он же бывший поручик Белой гвардии Розданов, вкупе с неким дезертиром удерживают берег Днестра от натиска немцев. Ничего более фантастического придумать в этой войне просто невозможно. Все перемешалось в великом побоище народов, все потеряло здравый смысл.

— Товарищ лейтенант! — донесся голос Семенюка, того самого солдатика, что винтовкой прикрывался от бомб. Взяв на себя роль сержанта, Розданов выставил его за ближайшую гряду невысоких холмов следить за пролегающей параллельно их окопам лощиной и подходам к плавням. — К нам идут трое! Они в низине. Со стороны плавней.

— Выяснить, кто!

— Один из них вроде немец!

— Немец?! — насторожился Штубер.

— Один немец, двое наших. Пленного ведут. Точно, пленного.

Услышав это, Штубер буквально побежал туда, где на склоне холма, в тени акациевого кустарника, засел Семенюк. Увидев офицера, солдат подхватился и, виновато отводя глаза, начал отряхивать с брюк белесую пыль. Винтовка его при этом продолжала валяться между кустами.

— Вон они, наши. И с ними — пленный. Я далеко вижу.

— Винтовку подобрать, разгильдяй! — осадил его Штубер.

Как ни странно, эти наспех рекрутированные в армию сельские парни, которые достались ему в русском тылу в качестве подчиненных, постепенно становились Вилли все ближе. Возможно, срабатывал всего лишь обычный инстинкт фронтового офицера, всегда помнящего, что главное — сохранить пополнение в первые дни. Дать новобранцам привыкнуть к фронту, пообстреляться, свыкнуться с окопной жизнью.

— Товарищ командир, приказано передать этого вояку вам. Чтобы, значится, вы здесь сами разобрались, куда его: то ли дальше в тыл, за Днестр, то ли… Ежели никакого толка не добьетесь… — объяснил один из конвоиров, держа скрюченную руку возле измятой, с прожженным верхом фуражки с якорем. Другой конвоир был пехотинцем. Не обращая внимания на лейтенанта и не отдав ему чести, он сразу же уселся на землю и принялся перематывать грязную, с затоптанным концом обмотку.

— У вас там что, моряки тоже держат оборону? — спросил Штубер докладывавшего ему конвоира, пристально вглядываясь при этом в лицо молоденького германского лейтенанта, стоявшего чуть в стороне со связанными за спиной руками. Левый рукав его кителя был пропорот штыком и на обрывках ткани просматривались сгустки запекшейся крови. На голове, у лба — лейтенант был без головного убора — отливала кровавой синевой огромная шишка.

— Есть немного. С гражданских катеров сняли, с Днестра. Так в своем, морском, и воюем, товарищ лейтенант. Поскольку военных моряков не наблюдается. Они под Одессой.

— Когда взяли этого? — кивнул Штубер в сторону пленного.

— Часа два назад. Несколько немцев в окопы ворвались. Еле врукопашную от них отбились. Так вот этого я лично… Прикладом. Думал, что укокошил. Но когда солдатня его драпанула, вижу: очухался.

— Почему не расстреляли?

— Старший лейтенант наш не велел. Говорит: офицер. Первый и единственный. Вдруг в тылу из него чего полезного выжмут. В штабе, то есть. Так что вы отправьте его дальше, куда хотите.

— Скорее всего, на тот свет, — проговорил Штубер, снисходительно осматривая пленного. — Чтобы без волокиты.

— Мы вам его живого, как велено… А вы уж тут решайте, — рассудил речник. — Разрешите идти?

— До вечера продержитесь?

— Обещали, крабы береговые, подкрепление. Но его нет. Если бы не остатки какой-то роты, что пробилась к нам вчера ночью из окружения, мы бы и сегодня не продержались. Слух идет, ночью на тот берег переправляться будем.

— Не будете. Нас оставят здесь до конца. Пока все войска не отойдут по мосту и переправе на Подольск. Это приказ.

— Так и передать старшему лейтенанту?

— У вас разве нет связи со штабом?

— Время от времени восстанавливаем. Но там одно твердят: держаться до последней возможности.

— Раз твердят, значит, нужно стоять насмерть. Приказ есть приказ. Все, свободен. Да, — вдруг вспомнил Штубер, когда речник уже повернулся, чтобы уйти. — Вы хоть допрашивали этого немца?

— Как же его, краба берегового, допросишь? Он по-русски ни бельмеса, мы — по-ихнему. Что-то говорил: то ли просил отпустить, то ли матерился. Пойди пойми. Они ж и выматериться по-человечески не умеют: «фафлюхтер, доннер ветер…» — и вся радость. — Моряк презрительно сплюнул и старательно, чтобы видел пленный, растер слюну носком разбитого запыленного ботинка. Потом еще раз сплюнул, теперь уже прямо на носок сапога немецкого лейтенанта, и с чувством исполненного долга пошел прочь, даже не позвав за собой другого конвоира, все еще неумело возившегося со своими обмотками.

— Семенюк, развяжи пленного и побудь здесь. Мы с ним отойдем в тень, под иву.

— Так ведь он убить вас может, развязанный, — испуганно округлил глаза новобранец.

— Конечно, может. Причем сделает это с величайшим удовольствием, — согласился Штубер. — Если только сумеет. Так что разрежь веревку.

Семенюк остолбенело посмотрел на Штубера, но, так и не уловив нити его логики, пожал плечами.

— Связанного допрашивать все-таки легче.

— Связанного легче бить, а не допрашивать.

— Я буду рядом, если что…

35

Когда, с помощью штыка, Семенюк освободил пленного от веревки, Штубер махнул лейтенанту рукой и первым пошел к иве. Семенюк подался за ним, но затем остановился на почтительном расстоянии.

— Что предпочитаем, лейтенант: позор плена или сладость смерти при сохранении чести? — поинтересовался Штубер уже по-немецки, присаживаясь на небольшой бугорок в тени ивы. Лейтенанту он сесть не предложил. Пистолет держал в руке: мало ли что этому вермахтовцу взбредет в голову.

— Вы говорите по-немецки?

— По-итальянски, — оскалился Штубер. — На неаполитанском диалекте.

— Но, простите…

— Отвечать на мои вопросы. Так что вы предпочитаете?

— Если честно: ни то, ни другое, — переступил с ноги на ногу лейтенант, зажимая рукой раненое предплечье.

— Похоже на откровенность. Вот только выбор все же придется сделать.

— Поступайте, как хотите, — вяло и почти полусонно произнес пленный. И Штубер уловил его состояние. Больше всего на свете пленному хотелось сейчас поспать. Хотя бы минут десять вздремнуть. Штубер и сам пребывал в том же состоянии. Не зря же казнят всегда на рассвете, до восхода солнца, когда организм обреченного еще не проникся жаждой жизни, пока он все еще дремлет.

— Могу похлопотать за вас перед своим командованием. Отправят в школу разведки. Обучат, откормят. Это куда лучше, чем расстрел. Офицеров в лагеря, как правило, не отправляют. У нас, советских, больше ценятся пролетарии.

— Нет, — поморщившись, помотал головой пленный.

— Что означает ваше «нет», лейтенант? Не хотите жить? — поиграл пистолетом Штубер. — Посмотрите вправо. Я сказал: вправо. На эту вонючую лужу. Это и есть ваша могила. Уложить прямо сейчас, или же передать людям из особого отдела, чтобы они основательно потренировались на вас?

— Господи, н-нет…

— Не слышу членораздельной речи, фельдфебель. Кстати, как вас там?

— Лейтенант Розбах.

— Вот именно, фельдфебель Фишбейн, — умышленно исказил его фамилию и чин Штубер.

— Лейтенант Розбах, — педантично и в то же время почти умоляюще уточнил пленный.

— Можете считать, что в чине я вас уже понизил. Каждого пленного, который попадает нам в руки, мы тотчас понижаем в чине. Кроме рядовых, конечно. Это делает любой допрашивающий офицер. И сразу же сообщаем об этом немецкому командованию. Через международный Красный Крест. Что, не знали об этом?