Читаем без скачивания Охота на зайца. Комедия неудачников - Тонино Бенаквиста

— Нет, я попробую вздремнуть немного перед Дижоном. У меня там двое сходят. Я–то ведь сам их бужу, не то что вы, проводники. Похоже, вы им просто даете будильник, и они сами приходят за своими бумагами. Верно это?

— Нет, не совсем. Бумаги лучше отдать сразу после таможни. И сказать, чтобы припрятали будильник где–нибудь в купе, незачем его к нам заносить.

— Ну вы даете, ребята… Если бы в наше время кто–то сделал такое…

— Про ваше время рассказывают, что кондукторы тогда даже за жалованьем не приходили, потому что чаевые перекрывали его раз в двадцать. Это правда?

— Правда, в некоторые месяцы. Слушай, дать тебе полотенце?

Я мокрый с головы до ног, ботинки выглядят так, будто из разваренного картона, с пиджака капает на коричневое ковровое покрытие. К тому же размокла моя последняя сигарета. Старикан угощает меня своей.

— Вон он! Точно он! — слышу я в глубине вагона.

Мы оба поворачиваем голову, и Мезанж приказывает контролерам снизить тон. Те вваливаются в коридор, даже не здороваясь.

— Это ты из девяносто шестого?

— Да.

— Ну так ты созрел для рапорта. Давай–ка твой номер.

— Э, постойте, что я такого сделал?

Будто я сам не знаю. Очень мне к лицу изображать оскорбленную невинность. Он достает бланк и ручку.

— Тебя уже полчаса ищут, таможенники развопились, три пассажира место искали, хорошо хоть твой напарник тебя выручил, а ты в это время шляешься по первому классу. Издеваешься над нами, что ли? Давай номер…

— 825424.

Мезанж пробует вступиться за меня. Он тоже умеет врать. Но тут это не помогает. Меня так и подмывает сказать им, что они зря тратят свое время, что их рапорт окажется в мусорном ведре, потому что я увольняюсь. Но не хочется подливать масло в огонь.

Он читает мне обвинительный акт, а я даже не пытаюсь отпираться.

— Твои билеты прокомпостированы, можешь отправляться спать.

Я покидаю их, всех троих. Вяло. Еще не знаю, что обнаружу по возвращении. Моим вагоном занялся Ришар, как мы всегда делаем, когда кто–то из нас наклюкается по дороге. В любом случае ему пришлось обосноваться в моей кабинке из–за этого придурка Латура в наручниках… Мой коллега наверняка спрашивает себя, куда это я запропастился. А остальные, интересно, остались в поезде? Показал ли Брандебург свой нос в Лозанне? В одном я уверен, в том, что они доехали до Валлорба, потому что на перроне в Лозанне никого не было. Хотелось бы мне поглядеть, какие они рожи состроили, увидев прикованного соню.

Я захожу в свой вагон. Какая–то молодая женщина стучится в мою дверь, и меня охватывает тревога при мысли о том, что она собирается мне объявить.

— А, вот вы где… Я зашла предупредить вас, что схожу в Дижоне.

— Это все? То есть я хочу сказать, все в порядке?

— Ну… Да. Было чуточку прохладно в моем купе, но все остальное в порядке.

Она улыбается мне и идет спать. Дверь моего купе полуоткрыта, все бумаги на месте, ничто вроде не тронуто. В десятом ничего нельзя рассмотреть: шторы опущены и свет, похоже, погашен. Как можно тише я приоткрываю дверь на два сантиметра. Там кромешная тьма, поэтому я приоткрываю пошире и нащупываю выключатель. Лекарь там, по–прежнему пленник, свет заставляет его щуриться. Мне незачем с ним говорить, задавать вопросы, на которые он не ответит.

— Брандебург в поезде, и он не один. Советую вам меня освободить.

— А Латур?

— Не знаю.

— Вы думаете, вашему хозяину удастся протащить его обратно через границу?

— Не думаю. Но это уже не важно. Если швейцарцы его не получат, то и французы тоже. Уж вы мне поверьте.

Понимаю. Это логично. Законы рынка. Я закрываю дверь четырехгранным ключом.

У Ришара закрыто. Стучу. Он не отвечает безумно долго. Может, заснул?

— Кто там?

— Я.

Молчание.

Мы впервые говорим через дверь.

— Можно войти? Всего на пару минут!

— Нет. Зайди за мной после Дижона, вместе сходим в «Гриль–экспресс». Спокойной ночи.

А?.. Никогда не слышал, чтобы он говорил «Гриль–экспресс». Между собой мы всегда зовем его «столовкой». К тому же на «Галилео» на обратном пути его никогда не бывает.

***

Для меня–то все идет хорошо, я мог бы спокойно дождаться Парижа, запершись в своем купе. Сам я больше не сижу в дерьме. Я туда засунул Ришара вместо себя. Он там не один и попытался мне на это намекнуть. Это означало: сделай что–нибудь, придумай. Соня, врачи без границ, всемирное здравоохранение вполне могут катиться куда подальше, все они не стоят и волоска с головы моего друга. Никогда. И ведь именно из–за меня он оказался вместе с этими психами, это единственное, за что я отвечаю на этом поезде. Если с ним что–нибудь случится, на что я буду похож — теперь, на улице, в жизни?

Я скоро приду, только заскочу к себе и сразу же вернусь, парень. Пушка по–прежнему на месте, и это логично: никто ведь не видел, как я ее туда прятал, так что удивляться нечему. Она вдруг кажется мне гораздо более легкой и удобной. Это не так плохо, как говорят, это всего лишь кусок металла, рукоятка которого отлично ложится в ладонь, она для того и сделана, а с этой штукой на конце нечего бояться, что разбудишь тут кого–нибудь. Очень все хорошо продумано. Я беру микрофон. Второй раз за две ночи. Рекорд.

«Проводника девяносто пятого вагона просят срочно пройти к голове поезда. Спасибо. Проводника девяносто пятого вагона просят срочно пройти к голове поезда. Спасибо».

Я открываю дверь десятого. Лекарь вздрагивает, видя пистолет и мой оскал.

— Я вас всех тут порешу! Всех!

Выходя в коридор, едва успеваю спрятать пистолет под пиджаком. Двери тамбуров распахиваются у меня на пути, я сжимаю рукоятку в кулаке. Они обязаны будут выпустить его после объявления. Не знаю, кто там с ним. Не понимаю, почему они не сошли. Быть может, мне было бы лучше дождаться Доля? Дверь не открывается безумно долго. Там какие–то колебания и переговоры. Наконец появляется Ришар с носовым платком у виска и слезами на глазах. Меня он не видит. Затаившись в углу площадки, я потихоньку скольжу к нему, прижав палец к губам.

Он поколебался секунду, затем сделал мне знак уходить. Я схватил его за рукав и увлек за собой.

— Есть там внутри высокий такой белобрысый тип?

Утвердительный кивок головой.

— Где он?

— Слева, на моей кушетке. У девицы нож к горлу приставлен.

Я задумался на миг, как все эти люди смогли поместиться в столь малом пространстве. Но хоть это место и самое тесное, однако также и наиболее надежное, когда контролеры и таможенники уже прошли. После французской границы больше никто не потревожит. Разве что какой–нибудь мнительный пассажир побоится проспать свою остановку. Если я буду слишком долго раздумывать — все пропало. По положению квадратика в замке вижу, что они закрылись изнутри. Левой рукой вставляю ключ, правой вытаскиваю свой пугач. Посмотрим, способен ли я на одновременное движение обеих рук. Нет у меня привычки входить к приятелю как вор. И еще того меньше — как убийца.

Никогда еще защелка не производила столько шума под моей рукой. Я ускорил движение и бросился вперед, на тела, не различая лиц, сметая все на своем пути. Вся куча–мала отлетела к окну, я схватил чьи–то руки, чтобы освободить левую сторону кушетки, чья–то голова попыталась втиснуться между стенкой и баком, я заорал, держа палец на спуске и уперев дуло в белокурые волосы. Брандебург вскрикнул, и все застыло.

Наконец я смог разглядеть окружающее уголком глаза. Соня по–прежнему тут, прикован к оконному поручню. У него опять потекло из носа. Девица распластана на полу, под коленом американца. Его нож готов вонзиться ей в горло. Из кармана его куртки торчит револьвер. А Брандебург тут, под дулом моего, не осмеливаясь поднять голову.

Американец не шелохнулся, его нож до сих пор сохраняет все тот же угол. Я чуть нервно толкаю Брандебурга стволом в висок:

— Велите ему отпустить ее и сесть на ее место. На пол.

Они меняются местами, она забирает у него свою хлопушку, и это словно возвращает ей дар речи.

— Ладно, Брандебургом я сама займусь, а вы найдите что–нибудь, чтобы связать второго, и еще чистый носовой платок для Латура.

— …Вам что, опять покомандовать захотелось, да? На вашем месте я бы свои фразы заканчивал «слушаюсь» и «будет исполнено».

Она затыкается на секунду. Не похоже, что последние минуты, которые она провела здесь, слишком уж ее задели. Никогда не встречал таких баб. Это совсем не то что Беттина, но я спрашиваю себя, стоит ли одно другого.

— Мне жаль.

— Расскажите–ка нам лучше о продолжении событий, вы ведь получили то, что хотели? — спрашиваю я.

— И главное — на французской территории. Он больше уже не в своей вотчине, неужели вы не понимаете, какая это удача… — говорит она.

— Нет, мне на это плевать. Все, что я хочу выяснить, — это остановим мы поезд или нет.