Читаем без скачивания Черный мотылек - Барбара Вайн

Сара попробовала перечитать его книги. Если все, написанное отцом, опиралось на реальные факты, как именно он изменял, приспосабливал, искажал, подслащивал, очернял, расцвечивал и калечил факты, прежде чем выписывал их на бумагу? Как узнать? Может быть, честолюбивая молодая художница из большой ливерпульской семьи («Бумажный пейзаж») на самом деле была амбициозным молодым писателем из большого семейства, проживавшего в Ипсвиче? Или у него был отец, отчим, дядя, похожий на религиозного фанатика Джекоба Мэнли («Глаз на закате»)?

Или здесь он пишет не о себе, а о человеке, которого хорошо знал, сам же он — ребенок из той семьи, которая развалилась после смерти отца? Мужчина, женившийся лишь для того, чтобы завести детей? Мужчина, убивший своего любовника в «Белой паутине»? Или даже он воображал себя убитым.

Красивая книга, подумала она, беря в руки очередной том. В восьмидесятые годы научились делать суперобложки, а эта просто великолепна: серебристо-голубой пейзаж, белые птицы порхают под изящными, словно их перья, облаками, полутона, матовая поверхность — и лишь большая бабочка внизу, на корешке, своей глухой чернотой нарушает нежную акварель. Интересно, куда подевался образец этой обложки, почему отец не сохранил его, как сохранил первые наброски к «Гамадриаде» и «Призрачной аудитории»?

Надо будет спросить Роберта Постля, позвонить ему в конце недели. Соврать что-нибудь, чтобы оттянуть встречу, придумать какой-нибудь предлог, что угодно, кроме правды. Нельзя открывать Постлю тайну Джеральда — во всяком случае, пока она не откроет ее. А если придется отказаться от поисков… Ладно, все равно пора позвонить. Туг она вспомнила о другом телефонном звонке, о человеке по имени Сэм, который разыскивал Урсулу, она ведь обещала передать матери… Скорее всего, это не так уж важно, а если важно, пусть сам перезвонит, все равно она забыла продиктованный номер.

Лучше, пожалуй, не звонить Роберту Постлю, а написать. В эти выходные вместо Девона имеет смысл съездить в Ипсвич. Адам Фоли предупредил, как бы невзначай, что семейным коттеджем он пользуется не каждую субботу. По-видимому, у них свое расписание, и никто его не нарушает. Так что в эту субботу в Девон ехать не стоит.

Наверное, эта женщина моложе, красивее, образованнее ее. Изысканная, остроумная, очаровательная. С этим ничего не поделаешь, но, по крайней мере, Урсула постаралась выглядеть достойно. Надела вышитое платье от Кардена, на подкладке, и бледно-зеленый плащ в тон. Мать непременно спросила бы, куда она так нарядилась, отметила бы и накрашенные ногти, и нефритовые серьги в ушах, так что Урсула вышла из дома тайком. Пусть та считает, что дочь, как всегда, нацепила хлопковую блузку и юбку в складочку.

В электричке она поняла, что перестаралась, словно на свадьбу собралась. Ей казалось, что люди с недоумением поглядывают в ее сторону, но делать нечего: если вернуться домой переодеться, она никуда не поедет. Было уже три часа дня, она с утра ничего не ела: боялась, что будет мутить. Впрочем, ее и на голодный желудок мутило.

До сих пор ей не приходило в голову, что соперницы может попросту не оказаться дома. Согласно отчету детектива Парфитта, Джеральд посещал этот дом поздним утром, из чего Урсула сделала вывод, что «эта женщина» не ходит на работу. А если она ошиблась и никого не застанет? Эта мысль настигла ее после пересадки на Тоттенгем-Корт-роуд. Если дома никого не окажется, принесет ли это разочарование — или облегчение?

Позаимствовав у Джеральда карту Лондона, Урсула составила маршрут: Фейрлоп-роуд, Хейнол-роуд, Ли-роуд, и записала названия, поскольку толстый атлас города не помещался в маленькую бронзового цвета сумочку. Туфли на шпильках не слишком-то подходили для прогулок, а ей предстояло преодолеть с полмили. Этот район напоминал окраины Стритхэма, Кристалл-палас, и в то же время здесь чувствовался отпечаток «северного берега Темзы». Серый викторианский пригород, на месте разрушенных бомбежкой домов поднялись здания пятидесятых годов, зеленела живая изгородь. Однако начиная с Лейтона местность быстро деградировала. Ближе к железной дороге дома превращались в трущобы. Здесь всегда был нищий квартал, сразу видно — низкие красно-коричневые домики возведены на скудные средства восемьдесят лет назад, когда только строилась дорога.

Ни разу в жизни бегство не казалось Урсуле столь соблазнительным. Сначала она хотела выйти из метро на Кэмден-таун, поскольку ее наряд выглядел неуместно, потом — перейти мост на Лейтонстоун и сесть в первый попавшийся поезд. Эта же мысль посещала ее вновь на Фейрлоп-роуд и на Ли-роуд. Но Урсула подгоняла себя, заранее сознавая, что если сдастся, то будет презирать себя еще больше, чем до сих пор. Такого ей не вынести. Урсула и так утратила веру в себя, в то, что она привлекательная, достойная внимания женщина, у нее сформировалась «заниженная самооценка», как назвали бы это сейчас, спустя тридцать лет, а тогда говорили — «комплекс неполноценности». Ей, конечно, льстили ухаживания Джеральда Кэндлесса, но в ту пору Урсула не ставила себя так низко, чтобы заранее увериться: эта «другая» заведомо красивее, умнее, во всех отношениях лучше ее.

Гудвин-роуд представляла собой двойной ряд приземистых красновато-коричневых домов. В тот момент, когда Урсула свернула на эту улицу, по мосту с ревом пронесся поезд — будто началось землетрясение. Солнце светило вовсю, в лучах клубилась пыль. Урсула постояла на углу, пытаясь сообразить, где может находиться тот самый дом. Одна сторона улицы была погружена в тень, другую заливал яркий свет. Здесь, на углу, она колебалась дольше всего и наконец подошла к калитке, которая отделяла жалкий клочок травы от тротуара.

Дверь и оконные рамы зеленого цвета. Нижняя половина окон завешена тюлем. Звонка нет, только дверной молоток в комплекте с почтовым ящиком. В отдалении прогремел еще один поезд, и улица вновь сотряслась, но не так сильно. Урсула схватила дверной молоток — и выпустила из рук, подняла — и вновь уронила. Горло сжималось, грудь сдавило.

В доме послышались шаги — казалось, что приближаются они издалека, но ведь домик совсем маленький, коридор не длиннее трех метров. Так она стояла, прислушиваясь. Солнце ушло, сразу же стало холодно. Почудилось — ужасный монстр медленно и неуклонно надвигается с той стороны. Померещился хриплый кашель, отхаркивание, и в эту минуту Урсула поняла, что ошибается.

Громыхнул дверной засов, что-то железное приподнялось и упало с лязганьем — цепочка, наверное. Дверь медленно отворилась, и не чудище, не гротескное видение, и не юная прелестная девушка, а высокая, старая, изможденная женщина, женщина с той фотографии — терпеливое, спокойное, трагически застывшее лицо — предстала перед ней, широко распахнув дверь. Не щелочку приоткрыла, а раскрыла до отказа, насколько позволяли петли.

С миссис Эади Урсуле предстояло встретиться вновь в романе, который Джеральд опубликует через тринадцать лет. «Пурпур Кассия» — последняя рукопись, которую она согласилась перепечатать. Миссис Эади превратилась в Хлою Рул, тетушку протагониста, воспитавшую его после того, как родители погибли от бомбежки. Расшифровывая зигзаги почерка, разбирая хитросплетение помарок и поправок, Урсула добралась до Хлои Рул и узнала ее.

Здесь, на страницах Джеральда — а потом еще более четко на ее страницах, — миссис Эади предстала как живая, как в тот день в проеме распахнутой двери. Джеральд создал удивительно точный портрет, вплоть до светящихся серых глаз и крупных рук с обручальными кольцами на обоих безымянных пальцах.

К тому времени Урсула окончательно отдалилась от Джеральда, но они все еще обедали вместе, беседовали за столом о девочках, погоде и домашних делах, и в тот вечер, когда Урсула сделала свое открытие, она несколько раз порывалась спросить: «Я узнала эту женщину. Кем она приходилась тебе? Почему ты ее навещал? О да, я знаю, ты ходил к ней. Ради кого ты ходил? И почему после этой встречи ты словно что-то решил, преодолел, вырвал все корни и навсегда увез нас из Лондона?»

Но он молчал, и это молчание останавливало. В тот вечер Джеральд сидел напротив нее и читал, не произнося ни слова. Она помнила даже, какую книгу он читал: письма Пастона,[15] новое издание, присланное в подарок каким-то редактором. А если бы она и спросила, он все равно бы не ответил. На другой день Урсула вернулась к его каракулям, к исчерканным страницам, и повстречала молодого человека, отнюдь не похожего на Джеральда, — доброго, нежного Поля.

Друг Поля когда-то порекомендовал юноше пансион своей тетки, Хлои Рул. Здесь молодой человек устроил свою «берлогу», сделался кем-то вроде сына для пожилой женщины и наблюдал ее постепенное угасание. Какой талант, с невольным восхищением подумала Урсула. Джеральд сумел изобразить эту женщину при первой встрече с Полем еще не старой, лет сорока, но Урсула узнала в ней старуху, которую видела лишь однажды. Миссис Эади была стара, ей давно перевалило за семьдесят. Черные волосы Хлои Рул поседели, волевое лицо одрябло, приятные округлости, отмеченные Полем в первый раз, пожирал рак. Но это, несомненно, была та самая женщина, и Урсула с содроганием поняла, что Джеральд ее любил.