Читаем без скачивания Брайтонский леденец - Грэм Грин

– Тебе это в хозяйстве пригодится, – не унимался Кьюбит, – ведь в доме должна быть не только кровать! – Он и подтрунивал и подбадривал.

– Ей-богу, я сделаю с тобой то же, что сделал со Спайсером, – пригрозил Малыш.

Смысл его слов не сразу дошел до Кьюбита. Наступила длинная пауза. Кьюбит было захохотал, но увидел испуганное лицо Дэллоу и только тут понял.

– Что, что? – переспросил он.

– Да он рехнулся, – вмешался Дэллоу.

– Думаешь, ты больно уж ловкий, – продолжал Малыш, – Спайсер тоже так думал.

– Это же из-за перил, – сказал Кьюбит, – тебя же здесь и не было. К чему ты клонишь?

– Конечно, его тут не было, – подтвердил Дэллоу.

– Ты думаешь, тебе все на свете известно? – Всю свою ненависть Малыш вложил в слово «известно», и свое отвращение тоже: Кьюбит ведь знал все о «забавах», как и Друитт за свои двадцать пять лет брака. – Не все-то тебе известно… – Он хотел пробудить в себе гордость, но испытывал только унижение. «Самый маленький приемник А-1». Человек может знать все на свете, но раз он не попробовал этих грязных делишек, то он ни в чем не разбирается.

– К чему это он клонит? – спросил Кьюбит.

– Нечего тебе его слушать, – уговаривал Дэллоу.

– А вот к чему, – продолжал Малыш. – Спайсер оказался слабаком, а во всей банде только я знаю, что делать в таких случаях.

– Очень уж ты ретив, – огрызнулся Кьюбит, – ты что, хочешь сказать, что перила тут ни при чем? – Вопрос напугал его самого, ему не хотелось услышать ответ. Он стал неловко продвигаться к двери, не спуская глаз с Малыша.

– Ну, ясно, все дело в перилах; – примирительно сказал Дэллоу. – Я-то ведь там был.

– Не знаю, не знаю, – пробормотал Кьюбит, продолжая продвигаться к двери. – Для него всего Брайтона мало. Хватит с меня.

– Давай, – крикнул Малыш, – катись! Катись и помирай с голоду.

– Не буду я голодать, – возразил Кьюбит, – в этом городе есть кое-кто другой…

Когда дверь захлопнулась. Малыш повернулся к Дэллоу.

– Давай и ты уходи; – сказал он. – Вы думаете, что проживете и без меня; ну а мне стоит только свистнуть…

– Зачем ты так со мной разговариваешь? – обиделся Дэллоу. – Я тебя не оставлю. Я вовсе не собираюсь так скоро мириться с Крэбом.

Но Малыш не слушал его. Он повторил"

– Стоит мне только свистнуть! Они приползут обратно, – хвастливо добавил он. Затем подошел к железной кровати и улегся на нее… Какой долгий день!

– Быстренько звякни Друитту. Скажи ему, что с ее стороны нет никаких затруднений. Пусть он поспешно все улаживает.

– Если сможет, то на послезавтра? – спросил Дэллоу.

– Ну да, – согласился Малыш. Он слышал, как захлопнулась дверь, щека его подергивалась, он лежал, глядя в потолок, и думал: «Не моя вина, что они доводят меня до бешенства и толкают на такие дела; хоть бы люди оставили меня в покое…» При этом слове воображение его иссякло. Он лениво попытался представить себе этот «покой» – глаза его закрылись, и за сомкнутыми веками он увидел в бесконечной серой мгле страну, каких он не знал даже по открыткам, – места, еще менее известные, чем Большой Каньон или Тадж-Махал. Он опять открыл глаза, и мгновенно по его жилам снова потек яд – там, на умывальнике, стояли подарки Кьюбита. Он был как ребенок, больной гемофилией, – от каждого прикосновения выступала кровь.

В коридоре отеля «Космополитен» приглушенно прозвенел звонок; сквозь стену, к которой примыкало изголовье кровати, Айда Арнольд услышала голос, звучавший без перерывов: за стеной была, наверное, комната для заседаний и кто-то делал доклад, а может быть, говорил в диктофон. Фил спал, рот его был слегка приоткрыт, в нем виднелся пожелтевший зуб с металлической пломбой… Повеселились… человеческая природа… никому не причиняет вреда… В настороженной, печальной, неудовлетворенной душе с точностью часового механизма возникали старые оправдания. Что может сравниться с порывом вожделения? Мужчины, правда, всегда подводят, когда доходит до дела. С таким же успехом она могла бы посмотреть все это в кино.

Но вреда такое никому не приносило, этого требовала человеческая природа, никто ведь не мог назвать ее испорченной – может, просто слегка беспутной и легкомысленной, есть в ней немножко вольности, но нельзя сказать, что она, как некоторые, извлекает из этого выгоду, выжимает из мужчины все соки и вышвыривает его, как изношенную перчатку. Она знала, где Добро и где Зло. Бог совсем не против того, чтобы люди поступали, как требует их природа, он против того… Ее мысли отвлеклись от Фила, лежавшего рядом, к ее Миссии – творить добро, добиться, чтобы зло было наказано…

Она села на постели и охватила руками круглые голые колени; в ее неудовлетворенном теле снова росло волнение. Бедный старина Фред – его имя больше не звучало ни горестно, ни возвышенно. Она помнила его очень смутно – только монокль и желтый жилет, совсем такой же, как у старого Чарли Мойна. Все это было несущественно, важна была охота за преступниками. Она чувствовала себя так, как будто поправлялась после болезни.

Фил приоткрыл глаза, покрасневшие от непосильных ему любовных утех, и понимающе посмотрел на Айду.

– Проснулся, Фил? – спросила она.

– Пожалуй, дело уже подходит к обеду, – сказал Фил. Он нервно улыбнулся. – О чем ты думаешь, Айда?

– Я только что подумала, – ответила Айда, – что сейчас нам больше всего на свете нужен один из сообщников Пинки, кто-нибудь, кто струсил или разозлился. Ведь они рано или поздно начинают трусить. Нам только нужно подождать.

Она встала с постели, открыла чемодан и стала вынимать платья, подходящие, по ее мнению, для обеда в отеле «Космополитен». Розовый свет настольной лампы затмил слабо мерцающий ночник. Она потянулась; у нее больше не было ни вожделения, ни разочарования – рассудок был ясен. На берегу почти стемнело, край воды был похож на нанесенные белилами письмена – большие расползающиеся буквы. На таком расстоянии их невозможно было прочесть. Чья-то тень склонилась с безграничным терпением книзу и извлекла из-под гальки какие-то отбросы.

6

Когда Кьюбит вышел из дома, прихлебатели уже исчезли. Улица была пуста. Его охватило безмолвное чувство горечи, подобное тому, которое испытывает человек, разрушивший свой дом, не подготовив себе нового. С моря поднимался туман, а он не надел пальто. Он был рассержен, как ребенок; ни за что он не вернется за пальто, ведь это было бы признанием собственной неправоты. Единственное, что ему оставалось, это пойти в «Корону» и выпить рюмку неразбавленного виски.

В баре перед ним почтительно расступились. В зеркале, на котором красовалась реклама джина Бута, он увидел собственное отражение. Коротко остриженные рыжие волосы, грубоватое открытое лицо, широкие плечи; он внимательно рассматривал себя, как Нарцисс в своей заводи, и на душе у него становилось легче – не такой он человек, чтобы не постоять за себя, он тоже кое-что стоит.

– Выпьем по рюмочке виски? – спросил кто-то.

Это был приказчик из зеленой лавки на углу. Кьюбит опустил ему на плечо свою тяжелую лапу, благосклонно, покровительственно, – человек, много повидавший на своем веку, почувствовал расположение к этому худосочному глуповатому парню, в своем узком, торгашеском мирке мечтавшему о жизни настоящего мужчины. Такие взаимоотношения нравились Кьюбиту. Он выпил за счет зеленщика еще две рюмки виски.

– Узнали, на кого поставить, мистер Кьюбит?

– У меня есть дела поважнее, чем думать о том, на кого поставить, – мрачно ответил Кьюбит, плеснув в виски немного содовой воды.

– Тут у нас был спор насчет Веселого Попугая, заезд в два тридцать. Я думаю…

Веселый Попугай… имя ничего не говорило Кьюбиту; выпивка согрела его, мозг затуманился, он наклонился вперед к зеркалу и увидел надпись: «Джин Бута… Джин Бута», подобно ореолу над головой. Он был втянут в высокую политику, сколько людей поубивали… бедный старина Спайсер… На чью же сторону встать? В его сознании словно качались чаши весов, он почувствовал себя таким важным, как премьер-министр, заключающий разные договоры.

– Кое-кто еще отправится на тот свет, прежде чем нас прикончат, – таинственно произнес он. Кьюбит знал, что делал, – он ведь не выдал никаких тайн, но ничего худого не будет, если эти жалкие, отупевшие от пьянства типы немного понюхают настоящей жизни. Он поднял свой стакан и сказал: «Угощаю всех!» – но, осмотревшись, увидел, что все ушли; какая-то физиономия украдкой заглянула через стеклянную дверь бара и исчезла – они не могли выносить общества настоящего мужчины.

– Наплевать, – сказал он, – наплевать…

Осушив свой стакан, он вышел из бара. Теперь, разумеется, надо будет повидаться с Коллеони. Вот что он ему скажет: «А я к вам, мистер Коллеони. Я порвал с бандой Кайта. Не желаю я работать на такого мальчишку. Дайте мне дело, достойное настоящего мужчины, я с ним справлюсь».