Читаем без скачивания Брайтонский леденец - Грэм Грин

– Но должна же жизнь продолжаться? – смущенно пробормотал Дэллоу.

– А зачем? – спросил Малыш.

– Чего ты меня спрашиваешь, – ответил Дэллоу, – тебе лучше знать. Ты ведь католик? А вы верите…

– Credo in unum Satanam, – произнес Малыш.

– Меня латыни не обучали. Я знаю только…

– Выкладывай, – подхватил Малыш, – давай потолкуем. Вероучение Дэллоу.

– Мир в порядке, если ты слишком далеко не заглядываешь.

– И все?

– Тебе пора уже быть в мэрии. Слышишь, часы бьют. Два… – Надтреснутый звон колоколов прекратился, пробило два.

Лицо Малыша опять стало жалким, он положил руку на плечо Дэллоу.

– Ты хороший парень, Дэллоу. И так много знаешь. Скажи-ка мне… – Рука его упала, он посмотрел мимо Дэллоу вдоль улицы. И проговорил безнадежно: – Вот и она. Что ей на этой улице надо?

– Она тоже не больно торопится, – заметил Дэллоу, наблюдая-за медленно приближающейся тоненькой фигуркой. На таком расстоянии она выглядела даже моложе своих лет. Он добавил: – А все-таки Друитт здорово умно поступил, достав разрешение на брак.

– Есть согласие родителей, – хмуро ответил Малыш, – самое главное для тех, кто соблюдает приличия. – Он рассматривал девушку, как будто это незнакомка, с которой у него назначено свидание. – Видишь ли, тут еще в одном деле повезло. Меня не зарегистрировали при рождении. Во всяком случае, не в таком месте, где это можно проверить. Вот мы и добавили пару годков. Родителей нет. Опекуна нет. Старый Друитт наплел целую трогательную историю.

Роз прифрантилась по случаю свадьбы: она сняла шляпку, которая не нравилась Малышу; новый плащ, немножко пудры, дешевая губная помада. Она была похожа на маленькую аляповатую статую в какой-то жалкой церквушке – бумажная корона не показалась бы на ней странной, да и раскрашенное сердце тоже; на нее можно было молиться, но нечего было ждать от нее помощи.

– Где это ты пропадаешь? – спросил Малыш. – Тебе непонятно, что опаздываешь?

Они даже не пожали друг другу руки. Ими овладела страшная скованность.

– Извини меня, Пинки. Видишь ли… – она стыдливо выдавила из себя эти слова, как будто призналась, что пошла на переговоры с его врагом, – я ходила в церковь.

– Зачем это? – спросил он.

– Не знаю, Пинки. Мне стало как-то не по себе. Вот я и надумала пойти исповедаться.

Он усмехнулся, глядя на нее.

– Исповедаться? Шикарно.

– Видишь ли, я хотела… я думала…

– Господи Боже, что ты там думала?

– Я хотела преисполниться благодати, когда буду выходить за тебя замуж. – Она даже не взглянула в сторону Дэллоу. Религиозный термин прозвучал в ее устах странно и педантично. На грязной улице стояли два католика. Они понимали друг друга. Она произносила слова, обычные и для рая и для ада.

– Ну, и что же, исповедалась?

– Нет. Я пошла, позвонила в звонок и спросила отца Джеймса. Но вдруг сообразила. Нельзя мне исповедаться. И ушла прочь. – Она прибавила со страхом и вместе с тем с грустью: – Мы ведь совершаем смертный грех.

Малыш ответил с горьким и невеселым злорадством:

– Нам никогда не придется больше ходить на исповедь, пока мы живы. – Теперь он заслуживал кару пострашнее: школьный циркуль был далеко позади, да и бритва тоже. Сейчас у него было такое чувство, будто убийство Хейла и Спайсера обычное дело, детская забава, и он уже далеко от всего этого ребячества. Убийство, только привело его к этому… этому падению. Сознание собственной значительности наполнило его благоговейным трепетом.

– Нам, пожалуй, нужно трогаться, – заметил он, почти нежно коснувшись ее локтя. Снова, как уже было однажды, он почувствовал, что нуждается в ней.

Друитт приветствовал их оживлением, приличествующим официальному лицу. Казалось, что он произносит все эти свои шутки во время процесса с тайным намерением довести их до слуха судьи. В бесконечном коридоре мэрии, ведущем к смертям и рождениям, стоял запах дезинфекции. Стены были облицованы плитками, как в общественной уборной. Кто-то обронил на пол розу. Друитт продекламировал торопливо и небрежно:

– Всюду розы и розы, и ни веточки тиса.

Мягкая рука с фальшивой услужливостью взяла Малыша за локоть:

– Нет, нет, не сюда. Здесь налоги. Это будет позже.

Он повел их вверх по огромной каменной лестнице.

– А о чем задумалась маленькая леди? – спросил Друитт.

Девушка ему не ответила…

В церкви только жениху и невесте разрешается подняться по ступеням святилища, опуститься на колени у решетки алтаря перед священником и святыми дарами.

– Родители придут? – спросил Друитт. Она отрицательно покачала головой.

– И прекрасно! – воскликнул Друитт. – Тем скорее все кончится. Подпишитесь на этой строчке. Сядьте здесь. Нам ведь нужно дождаться своей очереди.

Они сели. В углу к облицованной плитками стене была прислонена швабра. По скользкому полу соседнего коридора скрипели шаги какого-то клерка. Вскоре открылась большая коричневая дверь, и они увидели за ней целый ряд клерков, не поднимавших головы от своих бумаг; в коридор вышли новобрачные. За ними следовала женщина, она взяла швабру. Новобрачный, он был средних лет, сказал «спасибо» и протянул ей шесть пенсов.

– Мы еще, пожалуй, успеем на три пятнадцать, – обратился он к новобрачной.

Лицо новобрачной выражало робкое удивление, она была смущена, но нельзя было сказать, что разочарована. На ней была коричневая соломенная шляпка, в руках саквояж.

Она тоже была уже немолода. Вероятно, в этот момент она думала: «Только-то и всего, после всех этих лет».

Они спускались вниз по огромной лестнице, держась несколько поодаль друг от друга, как чужие люди в универсальном магазине.

– Наша очередь, – проговорил Друитт, вскакивая.

Он повел их через комнату, в которой работали клерки. Никто даже и не взглянул на них. Перья пронзительно скрипели, бегая по бумаге и выводя цифры. В маленькой задней комнате со стенами, выкрашенными, как в больнице, в зеленый цвет, где стоял только стол и у стены три или четыре стула, их ждал регистратор. Роз совсем не такой представляла себе свадьбу; казенная бедность гражданского бракосочетания на миг обескуражила ее.

– Здравствуйте, – сказал чиновник, – пусть свидетели присядут… а вы двое… – и пальцем поманил их к столу. Что-то в нем напоминало провинциального актера, слишком уж уверенного в том; что он хорошо играет свою роль – он важно уставился на них сквозь очки в золотой оправе, считая себя кем-то вроде священнослужителя. Сердце Малыша колотилось, его мутило от сознания того, что эта минута все-таки наступила. Взгляд его стал тупым и угрюмым.

– Оба вы уж очень молоды, – заметил чиновник.

– Мы все уже решили, – ответил Малыш, – вам незачем рассуждать об этом. Мы все уже решили.

Чиновник бросил на него откровенно неприязненный взгляд, сказал язвительно:

– Повторяйте за мной, – а затем затараторил: – Торжественно заявляю, что нет никаких известных мне законных препятствий… – так стремительно, что Малыш не мог за ним поспеть. Чиновник сказал резко: – Это же очень просто. Вам нужно только повторять за мной.

– Давайте медленней, – попросил Малыш. У него была потребность остановить гонку, прекратить ее, но она продолжалась, – все произошло мгновенно, оказалось делом нескольких секунд, он повторял уже вторую формулу: «Моя законная жена…» Малыш старался говорить небрежно, отводя взгляд от Роз, но стыд словно отягощал его слова.

– Колец нет? – резко спросил чиновник.

– Нам не нужны кольца, – ответил Малыш, – это ведь не церковь. – Он почувствовал, что из его памяти никогда не изгладится холодная зеленая комната и тусклый взгляд этого человека. И услышал как Роз повторяла, стоя рядом с ним:

– Призываю этих людей, присутствующих здесь, быть свидетелями… – при слове «муж» он быстро взглянул на нее. Будь на ее лице хоть тень самодовольства, он бы ее ударил. Но оно выражало только удивление, как будто она читала книгу и слишком быстро дошла до последней страницы.

– Распишитесь здесь. Платите семь с половиной шиллингов. – С отсутствующим видом государственного чиновника при исполнении обязанностей он ждал, пока Друитт рылся в карманах.

– Эти люди, – повторил Малыш и отрывисто засмеялся, – это вы, Друитт, и ты, Дэллоу. – Он взял ручку – казенное перо заскрипело по странице, царапая бумагу; ему пришло в голову, что в былые времена такие соглашения скреплялись кровью. Он отступил назад и стал следить за тем, как неуклюже подписывается Роз – под его временной безопасностью, купленной ценою вечных мук для них обоих. Он нисколько не сомневался в том, что совершает смертный грех, и его охватило злорадное веселье и гордость. Он видел себя теперь вполне зрелым человеком, по которому рыдают ангелы.

– Эй вы, эти люди, – повторил он, не обращая никакого внимания на чиновника, – пойдем выпьем.

– Вот это да, – удивился Друитт, – какой сюрприз!