Читаем без скачивания Момент - Дуглас Кеннеди

Однако спустя пару часов, когда я вышел из подземки на станции «Веддинг», навстречу мне шла Петра. Она была одета в поношенную черную кожаную куртку, застегнутую наглухо, короткую черную юбку и плотные черные колготки. Проблеск зимнего солнца коснулся ее каштановых волос, и ее образ заискрился. Поначалу она меня не увидела. Она шла опустив голову, и печать глубокого горя лежала на ее лице. Мне захотелось окликнуть ее по имени. Но я знал, что это будет некстати, настолько она была поглощена своими переживаниями. Впрочем, когда мы вместе подошли к офису «Радио „Свобода“», она меня заметила и смущенно улыбнулась.

— А, это вы, — сказала она. — Что так скоро вернулись?

— Подготовил эссе для Павла.

— Вы быстро работаете.

— Жесткие сроки всегда подстегивают.

— Рада вас видеть снова, — сказала она.

— Послушайте, у меня есть два билета в филармонию на сегодняшний вечер. Будет весь Дворжак, дирижирует Кубелик, чех. Знаете, Дворжак в его исполнении…

— Извините, но я занята, — сказала она, не замедляя шага. — Нов любом случае, спасибо за приглашение.

И, повернув за угол, исчезла.

Не передать словами, какое разочарование и обиду испытал я. Что ж, получи. Она ясно дала понять: ты мне не интересен. Или: в моей жизни есть другой мужчина. Или еще проще: нет, спасибо. Я все пытался подыскать какое-то разумное объяснение прозвучавшему отказу — может, она действительно занята завтра, может, сейчас она торопится на совещание, поэтому была так резка с тобой, — не в силах смириться с тем, что получил от ворот поворот.

— Я смотрю, ты в печали.

Подняв взгляд, я увидел улыбающегося Павла, который заходил в вестибюль. Уже познакомившись с ним поближе, я узнал, что редкую улыбку Павла могло вызвать только чужое несчастье.

— Временный вельтшмерц, — сказал я.

— По своему опыту знаю, что он никогда не бывает временным. Следуй за мной.

Я пошел за ним, намеренно не глядя по сторонам, чтобы ненароком не увидеть Петру. Когда мы подошли к его берлоге, он жестом указал мне на свободный стул.

— Итак… можно взглянуть? — спросил он.

Я протянул ему эссе. К моему удивлению, он тотчас принялся читать. Это был хороший знак. Хоть я и старался не таращиться на него, время от времени все-таки поглядывал в его сторону, пытаясь оценить реакцию. Но выражение его лица оставалось бесстрастным. Оно вообще ничего не выражало. Наконец через десять минут, которые показались мне вечностью, он швырнул мою рукопись на стол и сказал:

— Годится. Ты можешь писать. Более того, можешь писать хорошо. Но у меня есть несколько предложений…

Ровно за три минуты он изложил суть тех изменений, которые хотел бы внести. По большей части они касались моих наблюдений о восточногерманском обществе, которые, по его мнению, были несколько прямолинейными и их следовало выразить более тонко. И еще он хотел, чтобы я убрал «эту муть в духе Ле Карре» про переход через чекпойнт «Чарли».

— Я уже наслушался этих рассказов, — сказал он. — А в остальном — отлично. Сможешь внести правки до завтрашнего утра?

— Конечно.

— Если успеешь передать их охраннику до девяти утра, тогда я свяжусь с тобой и уточню время, когда ты нам понадобишься для записи. А пока отдам рукопись в перевод, чтобы начинали.

— Нет проблем. Завтра все будет у тебя.

На самом деле исправленную рукопись он получил уже в семь утра на следующий день. Переписав эссе сразу по возвращении домой — и опять рано завалившись спать, — я вскочил с рассветом и в половине седьмого был в подземке. Вручив экземпляр рукописи охраннику на входе, я сразу поехал обратно в Кройцберг и в восемь уже стоял на лестнице, закрашивая пятна крови побелкой. Как и накануне, Мехмет работал со стеной напротив и даже не пытался завязать разговор. Так что, если не считать двух перерывов на кофе с сигаретой и ни к чему не обязывающего обсуждения хода ремонтных работ («Завтра мы сможем начать циклевку пола и мебели»), мы практически не общались. Как обычно, около полудня он ушел. Приняв душ и переодевшись, в половине третьего я был в кафе «Стамбул».

— У меня для тебя сообщение, — сказал Омар, завидев меня. — Минут двадцать назад звонила фройляйн Дуссманн.

— Ты серьезно? — услышал я собственный голос.

— Конечно серьезно. Я принял сообщение. Она хочет, чтобы ты ей перезвонил.

Он передал мне трубку вместе с клочком бумаги, на котором были записаны ее имя и номер телефона.

Трубку сняли сразу же. Это была она. И это был ее прямой телефон.

— Значит, тебе передали мое сообщение, — произнесла она. — Павел сказал, что только так можно с тобой связаться.

— В ближайшие дни у меня обязательно будет свой телефон.

— Но тогда ты будешь доступен. И пропадет романтика общения через турецкое кафе.

Ее тон удивил меня. Он был легкий и игривый. Я снова поймал себя на мысли: она — чудо.

— Павел дал мне твое эссе на перевод. У меня есть несколько вопросов. Можешь уделить мне пару минут прямо сейчас?

— Выпей со мной чашку кофе.

— Ноу меня не так много вопросов.

— Выпей со мной кофе, Петра.

Последовало долгое молчание. Это всего лишь чашка кофе, хотел крикнуть я. Впрочем, вряд ли это было правдой. Затянувшаяся пауза подсказывала, что и она знает то, что знаю я… что все гораздо серьезнее. Или, по крайней мере, я пытался убедить себя в том, что она тоже это понимает.

Я вслушивался в это молчание, не осмеливаясь разрушить магию момента, и был весь в ожидании ответа. Прошло, должно быть, с полминуты, прежде чем она наконец произнесла:

— Хорошо. — Ее голос прозвучал чуть громче шепота. — Встретимся за чашкой кофе.

Глава вторая

Мы договорились встретиться в кафе на другой стороне Кройцберга — «моей стороне», как сказала она, когда узнала, что я живу неподалеку от Хайнрих-Хайне-штрассе.

— Не боишься злачных мест? — спросила она с шутливой серьезностью, усиливающей двусмысленность вопроса.

— Нисколько.

— Я, разумеется, имела в виду географию. Ты ведь живешь в престижном районе Кройцберга.

— Это для меня новость, поскольку мой уголок совсем не тянет на rue Saint-Honoré…[63]

— Никогда не была в Париже. Я вообще нигде не была, кроме Берлина, Лейпцига, Дрездена и Халле.

— О последнем никогда не слышал.

— Как и большинство людей за пределами Германской Демократической Республики. Даже из жителей ГДР мало кто бывал в Халле… по вполне понятным причинам.

— Но ты ведь была в Халле.

— Хуже того. Я родилась и выросла там.

— И что, это хуже, чем трущобы Кройцберга?

— Какой самый убогий город в Соединенных Штатах?

— О, за это звание идет нешуточная борьба, но я бы выделил Льюистон в штате Мэн — депрессивный фабричный городок с уродливой архитектурой, вялой экономикой и общей атмосферой упадка.

— Очень похоже на Халле, хотя в ГДР его всегда превозносили как великий триумф индустриальной мощи диктатуры пролетариата.

— В Льюистоне пили только франкоканадские католики.

— О, в Халле пили все. Алкоголь был единственным антидотом против токсичных выбросов местных химзаводов.

— В Льюистоне были только вонючие бумажные фабрики.

— Но ты не рос в Льюистоне.

— Я и не говорил, что это мой родной город. На самом деле я его знаю только потому, что, когда учился в колледже, соревновался в марафоне со студенческой командой из Льюистона.

— Манхэттенский марафонец — из Кройцберге? По-английски это, кажется, звучит как дауншифтинг.

— Да, за исключением того, что я не типичный манхэттенский мальчик.

— Ты мне расскажешь об этом потом, а сейчас у меня срочный перевод. Я и так заболталась с тобой по телефону.

— Это претензия?

— Просто замечание.

Она дала мне адрес кафе «Анкара» на Кандерерштрассе, у станции метро «Борман».

— Ты не против, чтобы поменять Стамбул на Анкару? — спросила она, вновь обезоруживая меня интонацией своего вопроса.

— Да уж, из Стамбула в Анкару — это как границу перейти.

— Тогда не забудь прихватить паспорт. Восемь вечера завтра тебя устроит?

— Вполне.

— Ну, приятного тебе вечера с Дворжаком.

Она повесила трубку. Что и говорить, я был на седьмом небе от счастья, тем более что она заметно сократила дистанцию, а ее чувство юмора заинтриговало и восхитило меня. Но главное, она согласилась встретиться со мной не только для того, чтобы обсудить профессиональные вопросы, и я уже знал, что ожидание завтрашнего вечера будет долгим и мучительным.

Нетерпение — любопытное чувство. Мы хотим, чтобы завтра наступило прямо сейчас, хотя втайне сознаем, что все может сложиться совсем не так, как мечталось. Нетерпение — это жажда результата, который вам никто не гарантирует. Поспешно открывая свои чувства, вы рискуете получить отказ. А потому надо научиться демонстрировать интерес, но без фанатизма. Надо учиться терпению.