Читаем без скачивания Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

Саймон угрюмо спросил:

— И что же с пос…

— Нельзя напрягать силы, не заплатив за это, Саймон. Если ты украл пирог, кто-то другой останется голодным. Если ты слишком сильно гонишь лошадь, лошадь погибает. Если ты используешь Искусство, чтобы открывать двери, Саймон, ты не выбираешь гостей.

Саймон разочарованно оглядел комнату.

— Почему вы нарисовали эти знаки на вашей двери, доктор, — спросил он наконец.

— Чтобы уберечься от чужих гостей, мальчик. — Моргенс нагнулся, чтобы поставить свою кружку, и из-за его воротника выскользнуло что-то золотое и блестящее и повисло, раскачиваясь на цепочке. Доктор как будто не замечал этого. — Теперь я вынужден отослать тебя, Саймон. Но ты запомни этот урок, урок, который годится для королей… или королевских сыновей. За все надо платить! Есть цена любому могуществу, хоть это и не всегда очевидно. Обещай мне, что ты запомнишь это.

— Я обещаю, доктор, — после плача у Саймона кружилась голова, как после быстрого бега. — Что это такое? — спросил он, указывая на золотой предмет, маятником качающийся взад и вперед. Доктор прикрыл его ладонью и бросил на Саймона быстрый взгляд.

— Это перышко, — коротко сказал доктор. Когда он прятал под одежду блестящую вещицу, Саймон заметил, что конец золотого перышка был приделан к свитку пергамента, вырезанного из блестящего белого камня.

— Нет, это перо, — сказал он заинтересованно, — писчее перо, верно?

— Очень хорошо, это перо. Теперь, если тебе нечего делать, кроме как допрашивать меня о моих личных украшениях, ступай прочь. И не забудь своего обещания! Помни!

Пока Саймон брел обратно к помещениям для слуг, он с удивлением размышлял обо всех событиях сегодняшнего странного утра. Доктор узнал о его проступке, но не наказал и не выгнал вон. И тем не менее он продолжал отказываться научить Саймона какому-нибудь волшебству. И совсем уж непонятно, почему такое раздражение вызвал интерес Саймона к брелку-перу.

Размышляя, Саймон задумчиво дергал высохшие ветки розового куста.

Неожиданно он уколол палец о скрытый шип и ругаясь отдернул руку. Яркая капелька крови повисла на кончике его пальца, как крошечная алая жемчужина.

Саймон сунул палец в рот и ощутил легкий соленый вкус.

В самую темную часть ночи, пик Дня всех дураков, чудовищный толчок прокатился по Хейхолту. Он вытряхнул спящих из кроватей и вызвал долгое шмелиное гудение сочувствующих колоколов на Башне Зеленого ангела.

Удар сбросил со стульев нескольких юных священников, отвергнувших вечерние молитвы и посасывающих вино, беспрерывно оскорбляя аббата Дометиса, в эту единственную для них ночь свободы. Сила толчка была так велика, что даже пьяные солдаты ощутили волну леденящего ужаса, словно всегда были уверены, что Бог в конце концов непременно даст им почувствовать свое недовольство.

Но когда обезумевшая толпа ринулась во двор замка, чтобы посмотреть, что же случилось, они не обнаружили никаких следов вселенского катаклизма, кроме торчащих тут и там бритых голов церковных прислужников, похожих на бледные ядовитые грибы. Ночь была ясной и невозмутимой.

Саймон спал в своей скромной занавешенной тряпками постели, окруженный дивными сокровищами, которые он так бережно собирал; во сне он взбирался по колонне из черного льда, и за каждым мучительным продвижением вперед следовало почти столь же мучительное соскальзывание назад. В зубах он держал какое-то послание, написанное на туго свернутом пергаменте. На самом верху обжигающей холодом колонны была дверь, за дверью пряталось что-то темное и, притаившись, дожидалось его, дожидалось послания.

Когда он наконец достиг порога, оттуда высунулась рука, похожая на змею, и схватила пергамент испачканными в чернилах пальцами. Саймон попытался, отпрянув назад, скользнуть вниз, но из дверного проема появилась вторая черная лапа и схватила его за руку. Его потащили вперед, к глазам, блистающим, как два малиновых уголька в адском чреве дьявольской печи…

Когда он, задыхаясь, проснулся, колокола недовольно переговаривались, сердито стонали, возвращаясь в холодный ночной сон.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Только один человек во всем огромном замке мог утверждать, что он что-то видел. Калеб, конюшенный мальчишка, туповатый помощник Шема-конюха, не спал всю ночь, потому что на следующее утро его собирались провозгласить королем дураков, и юные священники должны были маршем пронести его через весь замок, распевая непристойные песни и осыпая окружающих овсом и цветочными лепестками.

Действо продолжилось бы в трапезной, где он будет присутствовать на банкете всех дураков, сидя на шутовском троне, сплетенном из гленивентского камыша.

Он тоже слышал гром, рассказывал Калеб всем, кто хотел слушать, но это был не просто гром, а грохочущий голос, который выговаривал слова на странном языке, про который конюшенный мальчик только и мог сказать, что он был «плохой». Он также утверждал, что видел огненную змею, вылетевшую из башни Хьелдина, некоторое время извивавшуюся в воздухе, а потом рассыпавшуюся снопами огненных искр.

Никто не обратил внимания на историю Калеба, и тому была причина — недаром он был признан королем всех дураков. Кроме того, рассвет принес в Хейхолт нечто, заставившее забыть о громе в ночи и даже о предвкушении Дня всех дураков.

Дневной свет озарил линию облаков, дождевых облаков, припавших к северному горизонту, словно стадо толстых серых овец.

— Во имя окровавленного деревянного молота Дрора, ужасного единственного глаза Удуна и… и… и Господа нашего Узириса! Что-то надо делать!

Герцог Изгримнур, почти забывая в гневе о своем эйдонитском благочестии, с такой силой стукнул по Великому столу покрытым шрамами волосатым кулаком, что глиняная посуда разлетелась во все стороны. Его широкое туловище раскачивалось от крика, как корабль во время качки. Он перевел глаза на другой конец стола и снова опустил свой кулак.

Глиняный кубок коротко звякнул и подчинился силе тяжести.

— Должны быть приняты меры, сир! — ревел герцог, яростно дергая усы длиной с поясной ремень. — На Фростмарше завелась анархия, будь она проклята! Пока я сижу здесь со своими людьми, бесполезный, как сучья на бревне, путь на север превратился в столбовую дорогу для бандитов. И уже больше двух месяцев я не получал ни слова из Элвритсхолла. — Герцог выдохнул с такой силой, что усы его взлетели в воздух. — Мой сын в бедственном положении, а я ничем не могу ему помочь. Где же гарантии безопасности Верховного короля, сир?

Красный, как свекла, риммерсман рухнул обратно в кресло. Элиас вяло приподнял бровь и оглядел остальных рыцарей, между которыми просвечивали пустые сиденья. Факелы, укрепленные в стенных нишах, отбрасывали длинные трепещущие тени на потемневшие гобелены.

— Что ж, теперь, когда престарелый, но благородный герцог высказался, есть ли еще желающие? Может быть, кто-то еще полагает, что Верховный король Светлого Арда забыл о нуждах своих подданных? — Элиас играл со своим кубком, катая его вдоль полукруглых рубцов на дубовой поверхности стола. Гутвульф, сидевший по правую руку короля, самодовольно улыбнулся.

Изгримнур со страдальческим лицом начал было снова подниматься, но Эолер из Над Муллаха успокаивающе положил руку на локоть старика.

— Сир, — сказал Эолер, — ни Изгримнур и никто другой из говоривших ни в чем не обвиняют вас. — Эрнистириец плашмя опустил руки на стол. — Поэтому все то, что мы здесь говорим, означает только, что мы просим — умоляем, мой лорд, — чтобы вы уделяли больше внимания тем вашим подданным, которые живут вне поля вашего зрения, далеко от Хейхолта. — Решив, что его слова были чересчур резки, Эолер улыбнулся. — Корни проблем здесь, — продолжал он. — Беззаконие царит везде, на севере и на западе. У голодающих людей нет угрызений совести, а только что кончившаяся засуха вызвала к жизни все самое худшее… во всех.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

После того как эрнистириец кончил, Элиас продолжал молча смотреть на него.